Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной - Митрополит Евлогий Георгиевский

Ромба (Мозель)

Огромный металлургический завод. Громадные доменные печи… Шахты… Много русских рабочих. Сначала община была приписана к Кнютанжу, и ревностный о. С.Великанов [196] приезжал ее обслуживать, потом она решила организоваться самостоятельно. Заводское управление отнеслось к проекту благожелательно и уступило под церковь каменное здание, а о. Великанов по-братски уделил церковке все, что мог, из утвари и облачений.

Первым настоятелем в Ромба был пожилой протоиерей Григорий Гончаров. Его сын, инженер, служил на местном заводе, недурно зарабатывал, и о. Гончарову жилось неплохо. Но свои священнические обязанности он нес без увлечения, без малейших творческих попыток. Когда я впервые посетил приход, я увидал удручающую картину. В церкви пыль, паутина… — полное запустение. И моральное состояние колонии самое печальное. Винить людей нельзя: глушь… развлечений нет… Труд тяжкий, беспросветный… Семейных на всю колонию два-три дома, остальные рабочие — холостяки (большинство врангелевские солдаты). Пьянство, разнузданность, мрачная беспечность людей, которым терять нечего. И при этом развале отсутствие пастырской попечительности, энергии, бездеятельность о. настоятеля… О.Гончаров ни поднять, ни отрезвить прихода не мог. Он понял свою вину и просил перевести его в Деказвиль к другому его сыну-инженеру. Преемника ему в Ромба я никого не назначил, а впредь до приискания подходящего священника приписал опять приход к Кнютанжу.

Тут на горизонте появился племянник бывшего гродненского губернатора [197] — о. Вячеслав Зейн. Он принял священство в Сербии. Я имел несчастье поручить ему приход в Ромба. Когда-то он был частным приставом и усвоил полицейские замашки… "Вы понятия не имеете, что значит быть священником!" — сказал я ему. Он подал прошение об увольнении. Я предложил ему уехать обратно в Сербию, но он пытался выпросить у меня позволение на устроение в Вердене церкви св. Евлогия, архиепископа Александрийского. Я отказал, и он уехал в Сербию.

В Ромба я направил о. Луку Голода [198]. Начался краткий, но цветущий период. Все преобразилось до неузнаваемости. Атмосфера очистилась. Пьяницы присмирели. Беспорядка и запущенности в церкви как не бывало… В безнадежно мрачном приходе посветлело. О.Лука дал прочную организацию, сумел создать вокруг церкви трезвое окружение. За его заслуги я перевел его в более видный приход — в Лион, а в Ромба назначил молодого священника о. Павла Пухальского [199] (окончившего Богословский Институт).

Сперва я несколько молодости о. Пухальского боялся, но он оказался самостоятельным, энергичным и твердым. Много внимания он уделил благоукрашению церкви. Отличный резчик, рисовальщик, техник и вообще мастер на все руки, он кое-что разрисовал и раскрасил, кое-где приладил электрические лампочки — и церковь приобрела нарядный вид. Прихожане о. Павла полюбили. Группа казаков-пьяниц попыталась организовать оппозицию, но без успеха. Дело было в том, что о. Пухальский, несмотря на молодость, повел приход твердой рукой и за беспробудное пьянство лишал права участия в Приходском собрании. Влияние его настоятельства было, несомненно, благотворным. Я перевел его в Лилль.

Теперь во главе прихода в Ромба стоит священник Михаил Яшвиль, чудаковатый, но прекрасной, кроткой души батюшка. Авторитетом он не пользуется, и не очень-то прихожане его слушаются, но его любят и с ним ладят. Когда случается ему сказать пастве несколько слов, он говорит не красноречиво, но от всей души.

Коломбель (Кальвадос)

В Коломбеле, значительном заводском центре Нормандии, в департаменте Кальвадос, церковная жизнь началась так же, как почти всюду — с вызова священника на большие праздники. Я посылал о. Гавриила Леончукова, протоиерея Чернавина, о. Фащевского, о. Шефирцы и, наконец, о. Георгия Спасского. Обычно приход возникает от религиозной ревности и творческих дарований командированного священника. Один приедет, механически отслужит праздничные службы — "и с колокольни долой"; другой зацепится, начинает завязывать связи с богомольцами, располагает их к созданию прихода. Таким зачинателем прихода в Коломбеле был о. Георгий Спасский [200].

Местная заводская администрация, равнодушная к вопросам христианской веры, проявила, однако, полную готовность поддержать религиозные побуждения русских рабочих, учитывая культурно-просветительное и морально-отрезвляющее влияние церкви на рабочую массу. С честными, трезвыми, морально-приподнятыми рабочими иметь дело приятнее, и труд таких людей производительней.

Когда выяснилась реальная возможность организовать храм и приход, я послал постоянного священника — протоиерея Д.Троицкого (из Берлинской Тегельской церкви). При нем началось устроение церкви. Заводское управление, в лице директора М.Morett'а и его помощника М.Meunier, проявило исключительную щедрость: нам не только дали место для построения храма, но отпустили и средства (около 80000 франков) на его сооружение. Один из инженеров, женатый на русской, М.Dh?me, пожертвовал 9000 франков, А.С.Чудинов из симпатии к о. Троицкому, которого он знал по Ницце, прислал 1500 франков; создался солидный денежный фонд, и решено было строить просторный каменный храм с цветником вокруг церкви. Таков был проект. К сожалению, к концу постройки, когда она была уже под крышей, началась тяжба. О.Троицкий, человек неуступчивый и властный, понимал авторитет священника слишком внешне. Это повело к столкновениям с инженером Григорьевым, главным деятелем по построению храма и лицом, настолько пользовавшимся доверием у администрации завода, что он был посредником между французской и русской стороной. Я послал о. Н.Сахарова из Парижа умиротворять тяжбу, но из этого ничего не вышло. После обсуждения конфликта на Епархиальном съезде я перевел о. Троицкого в "Русский дом" в Сен-Женевьев, а в Коломбель направил протоиерея Иакова Ктитарева из Шарлеруа (Бельгия).

О.Иаков быстро утишил взбаламученное море, пристыдив тяжущихся. "Стыдно завода! Он столько для нас сделал, проявил такое великодушие, а мы — споры, дрязги, ссоры…" Постройка закончилась, и перед Рождеством (1927 г.) мы храм освятили. Не будь этого печального конфликта, который длился 5 месяцев, храм был бы уже летом освящен.

О.Ктитарев большого влияния на приход не имел; считал его не по себе и стремился в Париж. И я скоро, в 1928 году, назначил его в Бийанкур [201], а в Коломбель послал священника Михаила Соколова, окончившего Богословский Институт. О.Михаил — прекрасный священник-идеалист, готовый всю душу отдать пастве. Матушка его тоже редкая: тактичная, просвещенная, умная, оказывающая доброе влияние и на своего мужа и на весь приход. Первое время о. Михаилу было тяжело. Многое, чему он бывал свидетелем, его по молодости лет удручало. Он приезжал ко мне и со слезами рассказывал, какое равнодушие, какое невнимание к церкви наблюдается среди русской колонии, какое пьянство… "Служишь постом в пустой церкви, доносятся пьяные, грубые песни, раздается под окнами нарочитая, во всеуслышание, отвратительная ругань…" И все это безобразие о. Михаил с Божией помощью преодолел. Теперь прихода не узнать. Благоустройство, благонравие, просветительные организации. Открыта школа для детей. Храм во имя Преподобного Сергия Радонежского окружен прекрасным цветником, с тропическими растениями, с клумбами… Завод дал еще кусок пустыря, чтобы его обработали. Приход на церковной земле выстроил "Русский приходский дом". Еще раньше здесь же была устроена колокольня, приобретены колокола; в нижнем этаже колокольни помещается библиотека, комната для заседаний Приходского совета и комната для сторожа. О.Михаил пользуется полным уважением прихожан и заводского управления. Он умеет умиротворять, сглаживать углы и обходить "камни преткновения". Когда параллельно общей приходской школе прихожане-казаки открыли свою, станичную, — о. Михаил, не споря с сепаратистами, начал обучать детей в обеих школах.