Влас Дорошевич. Судьба фельетониста - Семен Букчин

Иногда положение становилось совершенно нетерпимым. Помню такую грустную и смешную, одновременно трагическую и похожую на сцену из фарса картинку: перед парадным крыльцом была расположена большая круглая клумба, засеянная разноцветным мавританским газоном и обставленная подстриженными кустиками буксуса. Вокруг этой клумбы бегает группа людей. Впереди с лаем, весело повиливая хвостами, бегут две наши собаки — пудель Трильби и охотничий пес Бобик, за ними мчимся мы с братом и мама. В 10 шагах сзади, преследуя нас, Сергей Иванович с маленьким браунингом.

— Убью и тебя и детей, — кричит он, но, конечно, не стреляет. За ним, чтобы его остановить, бежит бабушка Софья Петровна, хватаясь за сердце, сзади — экономка Эмма Ивановна. Обегаем клумбу раз пять-шесть. Мы, дети, непрочь побегать и еще, но взрослые уже хватаются за сердце и в изнеможении падают на ступени крыльца. Дедушка сидит на террасе, закрыв лицо руками. Сергей Иванович плачет скупыми, искренними слезами. Клавдия Васильевна ложится на кушетку и по всем правилам сценического искусства устраивает истерику. Старики забывают все, желая помочь „больной“, — подают ей лекарство, воду, кладут холодные компрессы, суетятся и как-то так получается, что все кругом, кроме мамы, оказываются виноватыми».

Об экзальтированности Клавдии Васильевны, буквально с самого начала их брака сильно осложнившей жизнь Сергея Годзи, весьма живописно свидетельствует ее письмо к нему от 13 июня 1906 года, которое она после ряда высокопарных заклинаний — «мы не сумели понять друг друга, как люди разных планет» — закончила так: «Твоя жена, ныне отбывшая в вечность Клавдюша»[1091]. Легко ли было с такой супругой Дорошевичу? Наталья Власьевна не единожды пытается быть справедливой к матери: «У Клавдии Васильевны было много различных достоинств. Она была талантливой актрисой, очень красивой женщиной, хорошим другом для товарищей по сцене, неплохой общественницей, но семейных добродетелей она была совершенно лишена: непостоянна, все ей быстро надоедало, ценила она только туалеты, веселье и стремилась жить так, как ей хочется, нисколько не считаясь с другими. В тихой, провинциальной семье Годзи, с ее патриархальным укладом, Клавдия Васильевна действовала, как кислота или ржавчина, разъедающая, уничтожающая все».

В общем, со слов дочери получается, что мать стала погубительницей большой и дружной патриархальной семьи Годзи. Из-за ее тлетворного влияния на жену Владимира Клаву у того развивается болезнь сердца и он умирает. Меньше чем через год после этого похоронили скончавшегося от той же болезни Ивана Дмитриевича. И тут же заболевает раком и умирает Софья Петровна. В 1912 году после очередного скандала с загулявшей женой умер Сергей Иванович. Надо сказать, что при всей своей женской ветрености Клавдия Васильевна была чрезвычайно предусмотрительна в делах житейских. Дом и сад в Сочи достались только ей, хотя по наследственному принципу на свою долю могла претендовать и вдовая невестка с детьми, да и сводному брату Наташи Сергею должно было что-то полагаться.

Как сложилась дальше личная жизнь Клавдии Кручининой — об этом судить трудно. А вот как актриса она не затерялась, продолжала много играть и в провинции, и в обеих столицах. Ее партнерами по сцене были Стрепетова, Комиссаржевская, Леонидов… В советское время (с начала 1930-х гг.) она работала в московских театрах имени Моссовета и Ленинского комсомола, в 1947 году стала заслуженной артисткой РСФСР[1092]. Клавдия Васильевна умерла в 1954 году. На панихиде дружившая с ней Софья Гиацинтова сказала: «Была она красива и горда до конца своей жизни… Она была прелестная женщина и чудесная актриса»[1093]. И дочь, журналистка Наталья Дорошевич, признавала талант матери, бывала на спектаклях с ее участием. Кстати, связал свою жизнь со сценой и ее брат, сын Кручининой и Сергея Годзи, Сергей Сергеевич Годзи играл в ленинградских театрах, стал народным артистом РСФСР.

А Дорошевич совсем недолго пребывал в одиночестве. В 1906 году на Английской набережной в Ницце он встретил знакомую артистку соловцовского театра Ольгу Миткевич. Ее необычайную красоту, о которой ходили легенды в литературных кругах, выразительно передает Наталья Власьевна:

«Фигурка ее была пряма и тонка и так совершенна по форме, что никакой туалет не мог, казалось, ни скрыть ее, ни украсить. Пышные золотистые волосы как бы парили легкими прядями над белым алебастровым лбом. Когда она подняла ресницы, на Власа глянули необыкновенные, единственные, лиловато-синие, фиалковые глаза. В ушах блестели два огромных бриллианта. Это была горячечная мечта художника, Галатея, ожившая под его резцом и тотчас сбежавшая к Пакену или Ворту, чтобы поскорее показать современным людям свою непревзойденную красоту». При всей восхищенности нельзя не почувствовать, что в облике мачехи падчерица видела прежде всего красивую, но холодную куклу. И биографические сведения, сообщаемые Натальей Власьевной об Ольге Миткевич (других пока не обнаружено), соответствуют этому портрету холодной красавицы: «Мать Ольги неизвестно откуда появилась в Севастополе с маленьким ребенком на руках и много лет прожила с богатым купцом-греком, державшим винный магазин и подвал. Состарившись, купец ликвидировал дела в России и уехал на родину. Свою подругу он обеспечил, оставив ей трехэтажный дом на Екатерининской улице и виноградник под Балаклавой. Впоследствии несчастную женщину зарезал из ревности ее приказчик, управлявший этим виноградником.

В это время, когда купец уезжал в Афины, Ольга была подростком. Пора было ее пристроить, и вот в ванной комнате в квартире матери было сделано удобное круглое окошечко. Перед ним стоял венский стул и столик с круглой хрустальной вазой. Желающие, главным образом из числа севастопольского купечества, греки и армяне, приходили сюда в определенные часы, когда Ольга купалась. Клиент садился на стул, рассматривал девушку во всех подробностях, а потом на память клал в вазу золотой. Девушка была хороша, но мать запрашивала дорого. Покупателя найти было нелегко. В это время в Севастополь приехал на академические каникулы художник Трутовский, местный житель. Кто-то рассказал ему о необыкновенной красоте девушки, и он пошел к круглому окну. Зрелище, которое открылось перед ним, поразило его. Из зеленоватой, колеблющейся воды поднялось перед изумленными его глазами видение, мечта. Тонкий девичий стан, алебастровые руки, волны золотистых волос; амфора, античное изваяние, Галатея. Когда девушка взмахнула ресницами, взглянув в сторону двери, Трутовского поразил необычный цвет ее глаз. Они не были синими, скорее лиловыми, как фиалки. Трутовский решился: он должен спасти это невинное, чистое, подвергающееся такому жестокому поруганию создание. Он пришел к матери и предложил жениться на Ольге. Трутовский был немолод, сухорук, не обладал большими средствами, но семья его в Севастополе жила наверху, в аристократической части города, имела собственный дом, была одной из самых уважаемых и почтенных. А денег у старухи Миткевич и так было достаточно. Она согласилась и выдала дочь замуж. Старательно, кропотливо, как заботливый садовник, стал Трутовский воспитывать свою молодую жену. Он обращался с ней бережно и деликатно, нанимал ей учителей, образовывал ее ум, ее душу, как ему казалось. Девушка быстро усвоила хорошие манеры, обучилась французскому языку, что тогда было обязательным, прочла изрядное количество книг.