ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

учится за красный диплом, – те потом уезжают в районную газету города Алексина и пропадают из журналистики вообще. И поэтому, когда я приехал в МГУ, я уже знал, что это мне четко не надо. Когда я встретил живьем Ажгихину, я сказал ей: «Надежда Ильинична, всё из-за вас!» После 3-го курса у меня было тяжелое раздумье – идти мне в «Молодой коммунист» или в «Огонёк». Тогда это были примерно сопоставимые вещи, какие-то перспективы были. (Это был 1989-й – еще не ясно было, как будет, куда все повернет.) В «Огоньке» мне предложили на 20 рублей больше – и я стал младшим литсотрудником (на полставки) отдела морали и писем, который Юмашев возглавлял тогда.

– А главный был тогда Коротич?

– Да. А потом Гущин.

Армия (школа жизни)

– У тебя был такой плюс, что тебя не могли выгнать за прогулы и отправить в армию.

– Потому что в армии я уже служил.

– А ты чего пошел в армию? Почему не косил?

– Я – из простой провинциальной семьи. У моих родителей не было возможности меня откупить, и даже мысли такой не было – как-то от армии увильнуть: все служат. А жаль. На два года… Служил я в Люберцах и в Матросской Тишине. Там штаб военно-транспортной авиации, я был связист. И рядом еще тюрьма есть, к которой мы отношения не имели. И известная больница. И еще – медучилище, которое наш взвод очень интересовало, как и Текстильный институт или там текстильная фабрика, – солдаты – простые демократичные люди. Ты-то интеллигент!

– Интеллигент я очень условный, но ты угадал, – я ездил на отдых не в медучилище, а в «элитный» женский вуз – Институт культуры, на Левобережную. А ты, значит, связист, – типа «за связь без брака». Если я и интеллигент, то уж всяко в пределах разумного. Живя в шахтерском поселке, в степи, я не очень набрался хороших манер. Мне очень тяжело разговаривать с людьми на вы, по имени отчеству – сразу пропадает живая нить, выходит чисто формальная беседа, хочется ее быстрей закончить. Когда нельзя с человеком по душам поговорить, на хер нельзя его послать, – то какой смысл с ним общаться?

Величие. Поколения

– Разошлись вы, значит, с дочкой Аграновского. Но детьми ты занимаешься – и от первого брака, и от второго. Вон с сыном ездишь по заграницам – на матчи нашей футбольной сборной. Это круто.

– Сыну сейчас двенадцать. А когда ему было восемь, он ко мне подошел и говорит: «Папа, а зачем ты пишешь? Ты же непопулярен».

– И что ты ответил?

– А что можно на это ответить? Это страшный вопрос для любого, кто сейчас продолжает писать книги на русском языке. На Лондонской книжной ярмарке он первый раз задумался о моем величии. Прилетели, тащим тридцать пять кило книг. Нас встречает роскошный старенький «мерседес», и водитель-индус стоит с табличкой «Александры Тереховы», нас же двое, и мы оба Александры. Сын посмотрел, как ярмарка проходит, сфотографировался с директором «Ясной Поляны», купил себе выдающиеся белые кеды и косметический набор тогдашней подружке, потом мы отправились в Ливерпуль на встречу с шестью студентами, изображавшими читателей моего «Крысобоя», вышедшего на английском. Я бегло осмотрел студентов, внимательно взглянул на двухметровую переводчицу и только затянул свою речь, как сын очень больно, но незаметно ударил меня кулаком под ребра: «Поконкретней говори, что ты как-то вокруг да около!» То есть он понял, в моих книгах что-то есть, практическая польза для него, походил вокруг меня на турецком курорте и велел: «Давай пиши что-нибудь еще!» Я просто взвился: напиши что-нибудь еще! Как же! Я, между прочим, медленно пишу, может быть еще десять лет следущий роман писать буду! Сын что-то прикинул, помрачнел и деловито спросил: «А за три года сможешь?» – «За три? Да вот если сидеть безвылазно, как в тюрьме, и писать, писать, писать – вот тогда можно за три!» Сын довольно жестко спросил: «Ты сегодня работал?» – «Какое – работал! Мы ж с тобой сегодня в футбол пошли играть после аквапарка!» – «Ты бы мог и не играть в футбол. Садись и пиши!»

– Так и Довлатова дочка спрашивала: писатель он или нет? Он гордо ответил, что писатель. Тогда она его спросила: «А почему б тебе тогда не написать хорошую книжку, чтоб появились деньги и мы наконец зажили как люди?» Грустно…

Идеальный человек

– Скажи, Саша, а почему ты не пьешь? Вот мы сидим в кабаке, ужинаем, я уже чего-то выпил, а ты – нет. В чем дело? Подшился, в завязке, на просушке? На таблетках – лечишься, может, от чего?

– Я вообще не пью.

– Будучи русским писателем? Не пьешь? Ну-ка, ну-ка… С этого места подробней.

– Я в детстве собирался стать либо Лениным, либо Пушкиным. Поэтому…

– Пушкин – ладно, это стихи, а Ленин – это как? Это что?

– Пушкин – это бессмертная слава, а Ленин – это социальное переустройство всего мира, на условиях бессмертия. И так и этак надо быть идеальным человеком – не пить, не курить, не ругаться матом. Особенно трудно было в армии. Там человек, который не ругается матом и не пьет, – дебил, он двух слов связать не может, с ним не о чем поговорить. К тому же если не пьет – значит, будет стучать. Это гарантирует одиночество и непонимание. Лет в пятнадцать я стал задумываться о том, чтоб пойти в уголовный розыск и шпионов ловить. Но мне один человек сказал: «Ты не пьешь, так что не сможешь стать опером! Как ты будешь с людьми общаться?» Я понял, что тут мне дорога перекрыта. К сожалению.

– А монастырь? С такими данными…

– Надеюсь, до этого не дойдет. У меня и герои не пьют. Это – выбор мальчика, за который приходится расплачиваться. Всю жизнь. А может, просто самосохранение. Ты знаешь, мои корни по отцу – из деревни Тереховка Курской области. Дворов двадцать. Раскулачивание и нищета погнали поколение моего отца в город. Никто не пропал: пахали, добивались, получали ордена. А потом спивались и погибали один за другим. В полном счастии, достатке и без всяких внешних причин.

– А, это у тебя, значит, звучит тема нравственного самосовершенствования… Высоко!

Итого (доказательство бытия Божия)

О как! Но и это еще не всё. Мы потом еще долго говорили про многое, и в какой-то момент он сказал, по ходу беседы, кстати:

– Вообще возникает ощущение, что Россия существует на свете лишь только для того, чтобы доказать, что Бога нет.

– Но он же есть?

– А ты скажи.

– При чем тут я. Про тебя разговор.

– Нет, скажи.

– Гм… Я хотя и не обязан, но уж ладно, растолкую тебе. Как