Чужак в чужом краю - Роберт Хайнлайн

— Поедешь у меня на коленях, — сказал я. — Не суетись.

Мы выехали на улицу, и я включил фары. Я направился к Большому Медвежьему озеру, к лагерю девочек-скаутов. Через десять минут я вышвырнул вон расчлененного «Фрэнка» и освободил Питу его законное место — так было удобнее нам обоим. Проехав несколько миль, я снова остановился, выгреб с пола записи и чертежи и отдал их на волю ветра. Шасси от инвалидного кресла я приберег до той поры, пока не поднялся в горы — там я спихнул его в ущелье: что-то загрохотало.

К трем часам я подъехал к мотелю, что стоял неподалеку от лагеря, и снял комнату. Пришлось переплатить — Пит не вовремя высунулся и мяукнул.

— Когда приходит утренняя почта из Лос-Анжелеса? — осведомился я у хозяина.

— Вертолет прилетит точно в семь тридцать.

— Чудесно. Разбудите меня в семь. Ладно?

— Мне вас жаль, мистер, если вы надеетесь доспать здесь до семи. Я ни разу не смог. А теперь позвольте, я запишу вас.

К восьми часам мы с Питом позавтракали, я побрился и умылся. Потом я учинил Питу медосмотр и убедился, что из битвы он вышел невредимым, если не считать пары синяков.

Я выписался из мотеля и по частной дороге поехал к лагерю. Мне повезло — грузовичок с почтой только-только уехал оттуда.

Никогда в жизни я не видел столько девчонок сразу. Они веселились, как котята, а скаутская форма делала их совершенно одинаковыми. Всех их очень заинтересовал Пит, хотя большинство из них благоразумно поглядывали на него издали. Я направился к домику, на котором было написано: «ШТАБ». Там я встретил еще одну скаутку, но уже далеко не девчонку.

Ко мне она отнеслась с презрением: как еще прикажете относится к типу, который решил навестить маленьких девочек, которые только становятся девушками?

Я объяснил, что прихожусь дядей одной из девочек, что зовут меня Даниэль Б. Девис, и что я должен сообщить племяннице нечто важное, касающееся семейных дел. Она заявила, что к детям допускаются только родители, а все прочие — лишь в сопровождении родителей, да и то, после четырех часов пополудни.

— Мне не обязательно видеть Фредерику, я должен лишь сообщить ей кое-что. Это очень важно.

— В таком случае, напишите все, что нужно, я передам ей, как только закончатся гимнастические игры.

Я расстроился (и попытался показать ей это).

— Нет, так не пойдет. Такое нельзя сообщить письмом.

— У вас в семье кто-то умер?

— Нет. Скажем так: семейные неприятности. Простите, мэм, мне не хотелось бы говорить об этом с посторонними. Это касается ее матери.

Она смягчилась, но не до конца. Тут в дискуссию вступил Пит. Я не хотел оставлять его в машине, зная, что Рикки непременно захочет увидеть его. Он не любитель лежать на руках и как раз в этот момент ему это надоело.

— Уарр? — сказал он.

— Ой, какой хороший. У меня дома тоже есть кошка и, похоже, тех же кровей.

— Это кот Фредерики, — торжественно объяснил я. — Мне пришлось таскать его с собой, потому что… ну, некуда девать. О нем некому позаботиться.

— Ох, бедненький! — и она почесала его под челюстью. Обычно Пит резко пресекает все поползновения незнакомых людей, но она, слава Богу, сделала все, как надо, и он разомлел до неприличия.

Наконец, блюстительница юных сердец велела мне подождать за столом, что стоял под деревьями, недалеко от штаба. Там можно было присматривать за мной, не нарушая приватности разговора. Я поблагодарил ее и стал ждать.

Я не заметил, как подошла Рикки.

— Дядя Дэнни! — услышал я. И тут же, стоило мне обернуться: — Ты и Пита привез! Как чудесно!

Пит мурлыкнул и перескочил к ней на руки. Она ловко поймала его, уложила, как он больше всего любил, и с полминуты они не обращали на меня внимания, исполняя тонкости кошачьего протокола. Потом она посмотрела на меня и совершенно спокойно сказала:

— Дядя Дэнни, я очень рада тебя видеть.

Я не стал целовать ее. Даже не прикоснулся к ней. Я с роду не любил тискать детей, да и Рикки с малых лет терпеть этого не могла. Наше своеобразное родство всегда держалось на принципах взаимного уважения личного достоинства.

Зато я пожирал ее глазами. Мускулистая, с торчащими коленками, еще не сформировавшаяся, она уже была не такой миленькой, как маленькие девчонки. Шорты, рубашка навыпуск, шелушащийся загар, царапины, синяки и необходимое количество грязи тоже не добавляли ей женских чар. Это был набросок женщины, но вся ее угловатость с лихвой окупалась огромными сияющими глазами и неистребимым очарованием эльфа-замарашки.

Она была восхитительна.

— И я рад, Рикки, — ответил я.

Пытаясь совладать с Питом одной рукой, она порылась в набитом кармане шорт и достала смятый конверт.

— Удивительно. Я только что получила письмо от тебя, даже не успела распечатать. Ты писал, что собираешься приехать?

— Нет, Рикки. Я писал, что должен уехать. Но потом решил, что непременно должен попрощаться с тобой лично.

Она расстроилась.

— Ты уезжаешь?

— Да. Я все тебе объясню, Рикки, хотя это займет много времени. Садись, я тебя обо всем расскажу.

Итак, мы сидели за столом под кронами деревьев, а между нами, словно пресс-папье, лежал Пит. Передние лапы он положил на смятое письмо и щурил глаза, мурлыкая на басах, словно пчелы жужжали в клевере.

Оказывается, она уже знала, что Майлз женился на Белле — и слава Богу. Мне не хотелось бы первым сообщить ей об этом событии.

— Я знаю, — сказала она невыразительно. — Папа написал мне.

— Да, да.

Тут она взглянула на меня совсем не по-детски.

— Я больше не вернусь туда, Дэнни. Никогда не вернусь.

— Но… Послушай, Рикки-Тикки-Тави, я знаю, что ты должна чувствовать. Конечно, тебе нечего там делать… я бы с радостью взял тебя с собой, если бы мог. Но тебе придется вернуться. Он твой отец, и тебе только одиннадцать лет.

— Не придется. Он же не настоящий мой отец. Приедет бабушка и заберет меня с собой.

— Что? А когда она приедет?

— Завтра. Она живет в Браули. Я написала ей обо всем и попросилась жить у нее. Я больше не хочу жить с папой и этой… — В простое местоимение она вложила столько презрения, сколько иной взрослый не выжмет