Отбившийся голубь. Шпион без косметики. Ограбление банка - Уэстлейк Дональд Эдвин

– Под арест? – всполошилась Хло. – Мы уже за городской чертой?

– Не знаю. Думаю, да, а что?

– Арти лучше не встречаться с нью–йоркскими полицейскими, – ответила она и не стала ничего объяснять.

– Ладно, – сказал я. – В любом случае он уже не рассчитывает застать нас тут. Он знает, что я тороплюсь, что мне надо спасать свою шкуру, а посему, естественно, решит, что мы поехали дальше. Адрес ему известен.

Может, он будет встречать нас уже на месте?

– Как он туда попадет? – спросила Хло.

– Почем мне знать? Может, возьмет такси. Не удивлюсь, если он доберется до места раньше нас.

– А что если его там нет?

– Значит, встретимся у него дома после того, как я поговорю с мистером Гроссом.

– Ты хочешь идти к этому Гроссу один?

– А я и не рассчитывал, что Арти пойдет со мной, – ответил я. – Не хватало еще, чтобы его прибили из–за меня.

Хло наконец перестала пялиться в окно и пытливо посмотрела на меня.

– Ты это серьезно, Чарли? – спросила она.

– Конечно, – ответил я, и это была правда. Я не надеялся, что Арти пойдет со мной в дом. Думал, он просто посидит в машине и подождет, как ждал возле дома дяди Эла.

– А ты смельчак, Чарли, тебе это известно?

– Никакой я не смельчак, – ответил я. – Будь моя воля, сидел бы сейчас за стойкой бара в Канарси и смотрел телевизор. А такая жизнь не по мне, ты уж поверь.

– Я знаю, – сказала Хло. – Я не это имела в виду.

– Поехали, пожалуй, – предложил я.

– Ты так считаешь? – проговорила Хло, снова выглянув в окно.

– Раз он до сих пор не появился, значит, вообще не придет.

Хло вздохнула.

– Да, наверное. Надеюсь, с ним ничего не случилось. Он чертовски славный парень.

– Знаю, – ответил я.

– Он берет пример с тебя.

Я уставился на нее.

– Арти? Берет пример с меня?

– А что в этом такого?

– Я–то думал, все наоборот.

Хло засмеялась.

– Ты совсем не знаешь себя, Чарли, – сказала она, тронула «паккард» и, забыв посмотреть по сторонам, вклинилась в поток машин.

***

Девять часов.

Похоже, никакого въезда в Хьюлетт–Бей–Парк не существовало вовсе. Около часа назад мы подкатили к этому населенному пункту и с тех пор колесили вокруг него, неизменно возвращаясь на одну и ту же улицу – темную, наполовину перегороженную шлагбаумом и снабженную двумя дорожными знаками «кирпичом» и большим щитом с надписью: «Одностороннее движение. Въезд запрещен». Насколько я мог судить, за шлагбаумом начинался Хьюлетт–Бей–Парк, но мы так и не сумели отыскать путь в город.

Когда мы вернулись на это место в четвертый или пятый раз, какой–то кативший впереди «кадиллак» как ни в чем не бывало объехал шлагбаум и двинулся вдоль по улице. Я посмотрел на Хло, а она – на меня, и мы подумали об одном и том же. И шлагбаум, и дорожные знаки были самодельными. Таким образом этот городок для избранных оберегал себя от туристов и прочего сброда.

– Что позволено «кадиллаку», позволено и «паккарду», – изрек я. Вперед!

– Верно, – ответила Хло, и мы миновали шлагбаум.

Здесь была другая планета. Дома, окруженные изгородями высотой в человеческий рост, с вальяжностью богатеев нежились на до обидного обширных участках земли. Уличных фонарей почти не было, но многие подъездные дорожки, мимо которых мы проезжали, освещались голубоватыми или янтарными лампочками.

Тротуары, разумеется, отсутствовали, ибо кто же в этих местах станет ходить пешком? Названия улиц тут были написаны сверху вниз на зеленых щитах, висевших на каждом углу, но не бросавшихся в глаза, а перекрестки обходились без вульгарных светофоров. Мы искали Колониел–роуд десять минут и за это время не увидели ни одной едущей машины.

Дом 122 был под стать улице. Построенный в колониальном стиле, он стоял посреди маленькой плантации. Белые колонны тянулись вдоль белого дощатого фасада, на котором выделялись черные оконные ставни. По обе стороны от широкой парадной двери висели горящие каретные фонари, и точно такие же размещались на столбах вдоль извилистой подъездной аллеи. Дом был окружен обычной высокой изгородью и излишне просторной лужайкой. Окна первого этажа светились, второй этаж был погружен во мрак.

– Давай проедем немножко дальше, – сказал я Хло. – Остановись за следующим углом.

На этом перекрестке был светофор – тусклый, как огонек в коктейль–баре в полночь. Мы проехали мимо него, и Хло остановила «паккард» возле изгороди в темном местечке, куда не доставал свет фонарей.

– Если я не вернусь через полчаса, ты, пожалуй, не жди меня. Попробуй добраться до Арти своим ходом.

– Будь осторожен, – сказала Хло.

– Разумеется, я же не сорвиголова.

Изгородь была так близко, что мне пришлось вылезать из машины слева. Мы с Хло постояли минуту, и тут, похоже, оба испытали некоторое странное чувство, или, во всяком случае, я его испытал. Наконец я сказал:

– Скоро вернусь.

– Пожалуйста, осторожнее, Чарли, – попросила Хло, сделав забавное ударение на слово «пожалуйста».

Я испытал неловкость и ответил:

– Постараюсь.

Хло забралась в машину, и я пошел по улице; миновал островок света на перекрестке, причем ощущение было такое, будто шагаешь по проселочной дороге: темнота и изгороди скрывали все признаки цивилизации. Не было слышно ни единого звука – только скрип моих собственных подошв по гравию. Затылку моему было холодно, потому что волосы встали дыбом.

Правую руку я держал в кармане куртки, сжимая рукоять пистолета, взятого у Тима. Оружие должно было внушить мне чувство спокойствия, безопасности и уверенности, но получилось совсем наоборот: оно служило осязаемым напоминанием о том, что я дурачу не кого–нибудь, а себя самого.

Въезд на участок был в дальнем конце забора. Пригнувшись, я шел вдоль него и смотрел сквозь изгородь на тускло освещенные окна слева. После мрака улицы дорожка показалась мне ярче, чем Таймс–сквер. Она была широкая, и на обочинах стояло четыре или пять машин – новеньких и дорогих.

Есть ли у Гросса собаки? Мне казалось, что в такой усадьбе должны быть псы – здоровенные и прыгучие твари, способные откусить ногу за здорово живешь. Я с минуту постоял, отыскивая их глазами, но не видел ничего, кроме дорожки и фонарей. Уж и не знаю, почему я все время волновался из–за собак.

В конце концов, убить–то меня норовили люди.

Я неохотно ступил на участок мистера Гросса, обошел стороной и дорогу, и все фонари, и приблизился к дому с заднего фасада. Свет, лившийся из окон, помогал мне идти по газону – мягкому, как персидский ковер. Окна были слишком высоко, и я не мог в них заглянуть, поэтому видел только потолки комнат. Оно и к лучшему. Значит, и меня не будет видно, если кому–то придет в голову выглянуть в окно.

На задах дома я тихонько пересек мощенный камнем внутренний дворик, заставленный стальной мебелью. С этой стороны не было освещенных окон, и я шел во мраке, рикошетом отлетая от стальных стульев и столов, будто хитро закрученный бильярдный шар. Продвижение мое было отмечено стуком и скрежетом, поэтому, дойдя до какой–то двери, я просто прислонился к ней и несколько минут слушал благословенную тишину.

Но мне надо было пробраться внутрь. Переведя дух и собравшись с мыслями, я взялся за дверную ручку и обнаружил, что дверь не заперта. С трудом верилось в такую удачу.

Но это была вовсе не удача. Я открыл дверь, бесшумно вошел, и тут вспыхнуло штук сорок ламп.

Я был в маленькой столовой, заставленной секретерами и горками. Посреди громоздился крепкий английский стол. Окна в свинцовых рамах выходили во внутренний двор и, наверное, в сад. Комната была воплощением изысканной элегантности, как кабинет дяди Эла и, точно так же, как и там, единственным не вяжущимся с интерьером предметом были обитатели.

На сей раз это оказались Три Марионетки. Одна из них зажгла лампы – в основном хрустальную люстру над столом. Говоря «Три Марионетки», я, разумеется, имею в виду лишь их имитацию, но чертовски хорошую.