Отбившийся голубь. Шпион без косметики. Ограбление банка - Уэстлейк Дональд Эдвин

Дональд Уэстлейк

Ограбление банка

Отбившийся голубь

Вечер тянулся долго, как всегда бывает по вторникам. Последним номером программы были «Высокие горы», а парочка поклонников Вогарта найдется везде.

По правде сказать, я и сам его поклонник, а посему решил, что не буду закрывать лавочку до конца фильма, а потом запру заведение и отправлюсь наверх, на боковую. Время близилось к двум часам, и у меня осталось только двое посетителей, оба завсегдатаи. Оба сидели за стойкой. Оба пялились в телевизор, оба тянули пиво. Я стоял в дальнем конце стойки, сложив руки поверх белого передника, и тоже пялился в телевизор. Рекламный ролик. То ли один, то ли оба посетителя попросили налить по второй. Сам я на работе не пью, стало быть, мне не полагалось ни второй, ни первой.

Мое имя – Чарлз Роберт Пул. Все зовут меня Чарли. Чарли Пул. Ну вот, теперь и вы знаете.

«Высокие горы» кончились тем, что полицейский уложил Вогарта выстрелом в спину, и развеселая компания Иды Люпин больше не могла строить ему козни.

Я произнес:

– Ладно, господа, пора допивать. Спать что–то хочется.

Эти двое были нормальными парнями, не то что иные из тех, которые заглядывают по выходным и хотят, чтобы ночь никогда не кончалась. Они допили пиво, сказали: «Спокойной ночи, Чарли», и вышли вон, сделав мне ручкой.

Я помахал в ответ, тоже пожелал им доброй ночи, сполоснул их кружки, поставил на сушилку, и тут дверь открылась снова. Вошли двое парней в костюмах и пальто застегнутых на все пуговицы. Было видно, что они в белых сорочках и при галстуках. Нечасто узреешь такое в баре в Канарси в половине третьего ночи со вторника на среду.

Я сказал:

– Извините, господа, мы закрываемся.

– Все в порядке, племянничек, – отозвался один из парней. Они подошли к стойке и взгромоздились на табуреты.

Я воззрился на них. Оба разглядывали меня и ухмылялись. На вид – крутые ребята. Я узнал обоих – это были дружки моего дяди Эла. И тот и другой уже заходили ко мне, оставляли либо забирали когда сверток, когда какую–нибудь записку.

– Ой, а я–то вас поначалу и не признал, – сказал я.

Тот из них, который взял на себя ведение переговоров, ответил:

– Так ты нас знаешь, не правда ли, племянничек? Я хочу сказать – знаешь в лицо. Я прав?

Это их «племянничек» было чем–то вроде шутливой подначки. Дружки дяди Эла все время так меня называли. Это значило, что я не считаюсь настоящим членом организации и имею работу лишь благодаря дядюшке Элу, а без него, вероятно, подох бы с голоду. Я понял, что имел в виду этот парень, когда назвал меня «племянничком», но ничуть не обиделся. Во–первых, эти двое, как и другие ребята из организации, были крутыми парнями, подлыми и мерзкими злодеями. Во–вторых, против правды не попрешь, а это была правда: лень раньше меня родилась, и вот уже двадцать четыре года я живу лодырем. И уже давно отдал бы концы, не будь дяди Эла и этой работы в баре. Так зачем лезть в бутылку только потому, что человек называет тебя «племянничком»?

Поэтому я просто сказал:

– Конечно, я вас знаю. Вы уже как–то заходили.

Второй парень процедил:

– Слышь, он нас узнает…

– Как не узнать, – ответил первый. – Мы уже как–то заходили.

Жизнь вечно подделывается под искусство. И все же я готов был биться об заклад, что ни один из них никогда не читал Хемингуэя.

– Чем могу служить? – спросил я, надеясь, что они просто принесли какой–нибудь сверток для передачи и сейчас уйдут. Я устал. Кабы не эти «Высокие горы», я прикрыл бы лавочку уже в час ночи.

– Да уж кое–чем можешь, племянничек, – ответил первый. – Ты можешь услуги ради взглянуть на эту штуку и сказать, как она тебе нравится.

Он полез в карман пальто, извлек оттуда маленькую белую картонку, похожую на визитную карточку, и положил ее на стойку, прихлопнув ладонью.

Потом убрал руку.

– Ну, как она тебе? – спросил он.

На карточке было мое имя и что–то похожее на чернильную кляксу.

– Ну–с, и что же это такое? – спросил я.

Парни переглянулись. Второй сказал первому:

– Он что – разыгрывает нас?

– Не знаю, – ответил первый и посмотрел на меня как–то уж очень недоверчиво. – Ты не понимаешь, что это за штука?

Я пожал плечами и покачал головой, переводя взгляд с карточки на их физиономии и обратно. Я едва сдерживал улыбку: мне казалось, что это какой–то розыгрыш или что–нибудь в этом роде. Все дружки дяди Эла считают своим долгом время от времени прикалывать меня – никчемного лодыря, дядюшкиного племянничка. Ну да приходится с этим мириться, если хочешь мягко спать.

Первый посидел с минуту, потом покачал головой и сказал:

– Он не знает. Ей–богу, не знает.

– Вот это племянник, в натуре, – проговорил второй. – Племянничек, да ты всем племянничкам племянничек. Всех племянничков в мире собрали и скатали из них тебя, ты это знаешь?

– В чем тут юмор? – спросил я. – Сдаюсь. Говорите отгадку.

– Юмор, – сказал второй. Он произнес это слово так, будто ему не верилось, что такое вообще возможно.

Первый постучал по картонке. У него были толстые пальцы и грязь под ногтями.

– Это метка, племянничек, понимаешь? – сказал он – Черная метка, и помечен ею ты.

– Он до сих пор ничего не понимает, – подал голос второй – Нет, веришь ли – он до сих пор ничего не фурычит.

– Зафурычит, – ответил первый. Он быстро сунул правую руку за пазуху пальто и достал пистолет – здоровенный черный угловатый блестящий пистолет, из дула которого веяло смертью. И дуло это смотрело прямо на меня.

– Эй! – воскликнул я и, кажется, вытянул руки перед грудью, будто защищаясь. Подсознательно я все еще был убежден, что все это – розыгрыш и парни пришли сюда попугать племянничка. Поэтому я и сказал:

– Эй! Ты что, хочешь ранить кого–нибудь?

– Открывай кассу, – велел первый, по–прежнему держа меня на мушке. Вся штука в том, что это должно выглядеть как ограбление, понимаешь?

Уразумел, о чем я, племянничек?

– Не уразумел, – проговорил второй. – Ничего он не уразумел.

– Совершенно верно, – сказал я, как бы давая им возможность объяснить мне, что к чему. – Ничего я не уразумел.

– Эта метка означает, что тебе крышка, – заявил первый. – Твоя песенка спета. Иди открывай кассу.

– Шевелись, шевелись! – поторопил меня второй. – Племяннички должны быть послушными мальчиками.

Я так ничего и не понял. Но, с другой стороны, возможно, правильнее было бы поиграть с ними. Рано или поздно им надоест кочевряжиться, и они объяснят мне, в чем тут дело. Поэтому я пошел к кассе, ударил по клавише с надписью «в работе», и кассовый ящик открылся.

– Пожалуйста, – сказал я. – Все нараспашку.

– Вытаскивай деньги, – велел первый. Он все еще держал в руке этот свой пистолет. – И клади их вот сюда, на стойку Бумажек было не ахти как много. Гриль–бар «Я не прочь» приносит доход, которого после оплаты всех издержек, припасов и вычета шести процентного налога на прибыль едва хватает на мое жалованье. Но это не имеет значения: никто и не хочет, чтобы бар «Я не прочь» приносил какой–то там доход. Не спрашивайте меня почему. Я трижды или четырежды осведомлялся об этом у своего дяди Эла. В первый и второй раз он пытался что–то мне объяснить гнал какую–то бодягу про налоги. Мол, в книгах бара регистрируются деньги, которые организация зарабатывает где–то еще. Такая, в общем, бухгалтерия. Но всякий раз, когда дядя Эл пытается втолковать мне это, дело кончается тем, что он колотит себя ладонью по лбу, а у меня пропадает охота расспрашивать его.

Так или иначе, в кассе была лишь жалкая горстка бумажек, в большинстве своем однодолларовых, и я положил их на стойку. Второй парень подошел, сгреб деньги и запихнул в карман пальто.

– Эй, погодите–ка! – воскликнул я. – Это уже не смешно.

– Совершенно верно, – проговорил номер первый. Вид у него был подлющий, а пистолет все так же смотрел на меня.