Отбившийся голубь. Шпион без косметики. Ограбление банка - Уэстлейк Дональд Эдвин

Но это была несбыточная мечта. Они меня все равно найдут. В датском городе Абернаа или польском Живеце, в Зулуленде или Афганистане, в Ите и Малой Америке – везде меня выследит эта зловещая организация. Бежать от нее бессмысленно. Остается лишь попытаться убедить тех, кого это касается, что их стремление прикончить меня – итог простого недоразумения. Это моя единственная надежда.

На дороге показался нос черной машины. Я замер. Убийцы опять взялись за дело, получив от начальства новые указания, опять отправились разыскивать меня.

Машина свернула направо. Как раз туда, где я сидел.

Моим первым инстинктивным желанием было броситься ничком на землю, укрыться за поваленным деревом, зарывшись лицом в траву и прикрыв голову руками, и ждать конца. Это было бы самое трусливое из всех возможных решений. Но я сдержал свой порыв. Еще не все потеряно. Не все. Убийцы никак не ожидали встретить меня здесь, и в этом заключалось мое преимущество.

Поэтому я ограничился тем, что сложил руки на груди, чтобы спрятать слишком короткие рукава, и подался вперед, опустив голову, будто сплю. Я понимал, что представляю собой великолепную жертву наезда: моя голова находилась как раз на уровне автомобильной фары. Но я сумел совладать со своими нервами, мышцами, всеми до единой. Я ждал.

Черная машина проехала мимо меня, урча мотором и шурша покрышками. Я почувствовал облегчение и немного расслабился, но, в общем–то, сохранил первоначальную позу до тех пор, пока убийцы не скрылись из виду. Тогда я выпрямился, взглянул налево, потом направо. Кроме меня, на дороге никого не было.

Теперь у меня не оставалось никаких уважительных причин для промедления. Черная машина уехала, я был один, и за мной никто не следил. Я прибыл сюда, чтобы встретиться с Агриколой. Что ж, пора.

Я тяжело и неохотно поднялся на ноги и пустился в путь.

***

Путь этот был долгим. В самом его начале, между пастбищем и кукурузным полем, я чувствовал, что меня видно не хуже, чем стоящий на отшибе дом.

Поэтому, добравшись до деревьев, я был вынужден на минутку остановиться, чтобы успокоиться, смахнуть пот со лба и снова преисполниться храбрости.

А еще – чтобы сойти наконец с этого проселка. В роще был густой подлесок, но я предпочитал продраться сквозь кустарник, чем быть пойманным посреди дороги Агриколой или его подручными. Так что я продирался вперед.

Разумеется, не так быстро и бесшумно, как индеец у Купера. Это был участок леса, оставшийся между двумя вырубками. Ферма, которую я наконец–то увидел за деревьями, в гордом одиночестве стояла посреди обширной поляны. Я посмотрел на нее, и меня опять охватило уныние.

Для начала скажу, что на сам дом я не обратил никакого внимания, а смотрел только на пустую лужайку, отделявшую меня от него. Агрикола наверняка руководствовался своими соображениями, когда вселялся в этот дом.

При его роде занятий он должен был чувствовать уверенность в том, что никто не проберется в его дом тайком.

Что же делать? Ждать, пока стемнеет? Но сейчас было только половина четвертого дня, кроме того, если уж Агрикола таким образом защищается от этого жестокого мира в дневное время, к каким же предосторожностям он прибегает по ночам? Как минимум прожектора, а может, и часовые с оружием.

Перед моим мысленным взором возникла свора сторожевых псов.

Что ж, лучше перед мысленным, чем наяву. Посему я зашагал по поляне к дому.

Все нервные окончания моего тела превратились в радары, и все они обнаружили одно и то же: пулеметы в каждом окне; они нацелены на меня, и пулеметчики ждут, когда я подойду еще на шаг… на два шага… немножко ближе… немножко ближе…

Я шел себе. Ничего не случилось, вот я и шел себе, теперь снова по проселку, а впереди маячил дом, становившийся все больше и больше.

Это была ферма. Кто–то построил обыкновенный прямоугольный сельский дом в два этажа, с маленьким крыльцом и неверно поставленной треугольной крышей, на которой находились два слуховых окна. А потом, будто спохватившись, строитель добавил к крыше и окнам помещения. Слева торчала пристройка, в которой было не меньше окон, чем на мостике стейтен–айлендского парома.

Может, солярии, или теплица, или еще черт знает что. Справа тоже торчала пристройка – без окон. Пристройка над солярием имела модные нынче фигурные окна, в отличие от остального дома, снабженного по старинке квадратными. Еще пристройки – тут, там, сям. Большинство из них – почти из таких же досок, что и сам дом, только слева бетонная, да справа – алюминиевая плита, служившая одной из стен пристройки второго этажа.

На подходе к этому нагромождению построек и пристроек проселочная дорога перестала быть проселочной и сделалась асфальтированной. Пустошь под воздействием влаги и машинки для стрижки травы тоже постепенно превратилась в лужайку. Асфальтированная дорога пересекала эту лужайку, поворачивала возле дома направо, дабы пройти перед парадной дверью, а потом опять налево, огибая дом и заканчиваясь на задворках. У стены стоял на солнышке серый «линкольн–континенталь» и пялился на меня своими раскосыми китайскими глазами–фарами. Решетка радиатора словно осклабилась в злорадном предвкушении.

Я выбрался на асфальт. Никакой пальбы, никакой охраны, никаких сторожевых псов. Только тишина, солнце, бурый дом, я и этот «континенталь» восточного типа. Я шел вперед, время от времени даже дыша – в тех пределах, в каких это мне позволяло пересохшее горло.

Я добрался до парадной двери, и ничего не случилось. Тут я наконец остановился; дверь была на расстоянии вытянутой руки, и я начал раздумывать, что мне делать дальше.

Попросту постучать и подождать ответа? Но мне, наверное, откроет слуга или, возможно, телохранитель. Во всяком случае, не сам Фермер Агрикола, это уж точно. Я вполне мог представить себе, какой состоится разговор:

" – Господина Агриколу, пожалуйста.

– Как доложить?

– Чарли Пул.

Бух! Бух!»

Значит, надо действовать как–то иначе. Следовало как–нибудь проскользнуть в дом и посмотреть, не застану ли я Агриколу в одиночестве. А потом, если только сумею говорить достаточно быстро и убедительно, он, быть может, и выслушает меня.

Я пошел вправо от парадной двери, туда, где дорога огибает угол дома.

Миновав сверкающий серый «линкольн» и бурые пристройки, похожие на груду ящиков, я наконец обошел последний угол и оказался на задах фермы, где асфальтированная дорога превращалась во внушительных размеров площадку, похожую на черный пруд и служившую стоянкой. Грязно–рыжий покосившийся сарай соседствовал с приземистым алюминиевым гаражом на четыре машины, и им обоим было неловко от этого соседства. Дальше за площадкой тянулся просторный внутренний двор, выложенный разноцветным сланцем и заставленный трубчатой дачной мебелью, зеленой и желтой. Людей я не видел.

Мое внимание привлекла дверь рядом с углом дома. Я подошел к ней, открыл и оказался в прихожей, где висели пальто, шляпы, куртки и свитера прямо на гвоздях, вбитых в стены слева и справа от входа. На полу рядом стояли галоши и резиновые сапоги, в углу к стене была прислонена лопата для снега.

Я стоял и раздумывал о научной фантастике. Прежде чем начать заправлять баром, я провел часть своих праздных деньков лежа на спине и читая фантастику. Есть один рассказ, который разные авторы переделывали всяк на свой лад и который мне всегда нравился. Речь в нем шла о молодом человеке, жившем в каком–то обществе будущего и испытавшем множество опасных приключений; за ним гонялись какие–то таинственные личности, его жизнь не раз подвергалась опасности по милости некой загадочной организации, всегда державшейся в тени, а в конце рассказа выяснилось, что никто, в общем–то, и не желал этому юноше зла, а все его передряги были чем–то вроде проверки на годность в члены этой загадочной организации. Разумеется, молодой человек всякий раз оказывался годен.

Открывая дверь дома, я вспомнил все эти вариации и вдруг в приливе фантазерства вообразил себе, что здесь, внутри, стоят дядя Эл, господин Агрикола, патрульный Циккатта, Арти Декстер, Хло и двое из черной машины.