И тогда приходят мародеры - Григорий Бакланов

Такую красоту погубили, думал Лесов, стараясь не смотреть, но и боковым зрением видел все, не мог оторваться. И думал: как же она справляется? Вот осталась жить, а даже причесаться и то… Этих «как же» сразу столько выстраивалось, что лучше не додумывать.

Они встали, но жара, все липло к телу, и подруга, оглядев ее, обдернула платье сзади. И уже какой-то подвыпивший мужичонка кобельком, кобельком вился около них, вместе и вышли.

Не должно, не может случиться такого совпадения, мало ли после войны возвращалось искалеченных, бывало, грохочет подшипниковыми колесами по асфальту безногий, сидя на подставке, в сильных руках — деревянные утюжки, отталкивается ими от тротуара, и сторонятся, расступаются граждане, идущие на своих ногах, глядят вниз, вслед ему. Постепенно инвалиды исчезли с улиц, чтобы видом своим не отягощать совесть благополучных людей, а государство себя виноватым не чувствовало, долго за собой не числило: общая беда, всем пережить пришлось…

— Абонент не отвечает, — раздался механический голос телефонистки.

— Наберите, пожалуйста, еще, — попросил Лесов. — Там, понимаете, женщина… — и почему-то само так выговорилось, — пожилая очень, может не расслышать сразу.

И как раз в этот момент взяли трубку.

— Ельня? Ельня? — вмешалась телефонистка. — Вас вызывает Москва!

— Слушаю! — раздался прокуренный мужской голос.

— Добрый день! — поспешил Лесов. — Будьте добры…

— Евгению Владимировну! — шепотом подсказывала Тамара.

—…Евгению Владимировну.

И махнул рукой на жену: отойди, мол.

— Ну? Слушаю.

— Евгения Владимировна? Здравствуйте. Вам звонила моя жена, — Лесов назвался. — Я хотел узнать… Мне сказали, вы знали моего брата. Юрий Лесов.

Молчание.

— Алле! Евгения Владимировна!

С грохотом упала трубка, и — голоса: «На голову надень! Сколько раз учить?» — «А ты не дергайся». — «Туже, туже надень…»

Мужской голос спросил:

— Это вас я видела по телевизору со Столяровым, с прокурором с этим?

— Да! — обрадовался Лесов и после не мог себе простить этой глупой радости.

— Вот его бы и спрашивали про старшего лейтенанта Лесова. Небось, не забыл… дружок ваш, — голос звучал враждебно. — Смотрела, как вы оба-двое улыбаетесь…

— А он… Он разве старший лейтенант был? — только и нашелся спросить Лесов.

— Вы и того не знаете?

— Я ничего не знаю. Мы в сорок первом году расстались. Вы когда последний раз видели… Юру?

Опять было долгое молчание, голос ее раздраженный: «Разомни… Прикурить дай!» И — долгая затяжка. И выдохнула хрипло:

— Под Керчью высаживали нас. Там и видела.

— Я бы просил… Вы разрешите мне приехать? — и поспешил добавить: — В удобное для вас время. Я много времени не отниму. Только расспросить.

— Чего приезжать, глядеть на меня? Незачем. Письмо пришлю.

И закричала кому-то:

— Трубку с головы сними! Положи!

Короткие гудки.

Он сидел у телефона ошеломленный:

— Мне показалось, это — мужик.

— Я забыла тебе сказать, у нее — мужской голос.

— Голос мужской, а характер сволочной. Только что не обматерила. «Нечего приезжать, глядеть на меня…» Очень мне нужно на нее глядеть!

— Ну, это можно понять, — оправдывала ее Тамара. — Женщина без рук. Возможно — бедность. Не хочет…

— Сказала, письмо пришлет. Когда она его пришлет? Кто ей писать будет? Тебе она что-нибудь говорила?

— Я сейчас в трубке слышала ее голос. Саша, я всегда чувствовала, он — страшный человек.

— При чем тут Столяров? — спросил, сразу поняв, о ком она говорит. — При чем тут он? Какое вообще он имеет отношение? — закричал Лесов, криком заглушая подспудный стыд в душе. А чего стыдиться — не знал. Вдруг спохватился.

— Она же адрес наш не взяла. Куда она будет писать?

— Я дала ей адрес, — сказала Тамара. — Там записали.

Он прошелся по комнате, отчего-то избегая взглянуть на портрет брата.

— Не понимаю… Как будто нельзя по-человечески… Ничего не могу понять.

И пошел открывать дверь, кто-то звонил настойчиво.

— Кто? — спросил он.

— Мы!

Голос Даши. И как будто всхлипывания послышались. Открыл дверь, и раздался рев оглушительный, даже непонятно, откуда у девочки бас такой взялся.

— Вот твоя бабушка! Вот, вот они оба, вот они, иди, — Даша втолкнула ее, спешно захлопывая за собой дверь, чтобы хоть соседи не слышали. — Иди! Мне ты не нужна!

— Что? Что случилось? — спрашивала перепуганная Тамара.

— Что? Избаловали мне ребенка! Испортили девчонку! Скандал устроила посреди дороги: «Хочу к ба-аа-бушке!». Людей стыдно, — говорила Даша в растерянности. — Не хочет домой, поганка такая!

Тут рев стал еще оглушительней: это уже, чтоб пожалели. И дед не выдержал:

— Внученька-ка-а! — подхватил ее на руки, сразу позабыв обо всем. Он и так во внуках души не чаял. — Какие же соленые у нее слезы! Горе-то какое!.. А ножки длинные какие выросли, болтаются на весу. И мордочка зареванная, вся в красных и белых пятнах. А брови красные, какие некрасивые. — Он и смеялся, и все его лицо было в ее слезах. И она уже смеялась и всхлипывала. — А сердечко крошечное как колотится! Ну-ну, ну-ну, — носил он ее по дому. — Вон кошка Мурка со страху забилась под диван. Думала — зверь какой рычит.

Тем временем Тамара успокаивала дочь:

— Месяц с лишним тебя не было, ну, привыкла ко мне, ну что ты хочешь от ребенка.

— Конечно, вам теперь дочь уже не нужна.

— Ну, не силой же.

— Весь троллейбус на нас смотрел, не знала, куда деться от стыда.

— А набила зачем?

— Ее не бить, ее стегать! От горшка — два вершка, а характер железный.

Кончилось всеобщим примирением. И когда уложили спать, он зашел тихонько, посмотреть на нее, спящую. Спит внучка, не знает, какой неожиданной радостью подарила их. Но больно берет за сердце, когда в ней, крошечной, в сыне, в Даше, во внуках проглянут вдруг исчезнувшие навсегда черты. Всю жизнь, а в минуту радости — особенно, рядом со своими детьми видел он тех, кто мог бы жить, но не родился на свет: Юриных детей. Тамара знала это.

Глава XIII

Вначале он как-то не придал этому значения: ну, стоят войска на Манежной площади… Извечное наше: а может, так надо? На другой день войск в Москве не было. Он мог представить себе, как все происходило, фронтовой опыт подсказывал: ночью подняли солдат по тревоге, кормили в темноте. Город проснулся, а он уже во власти военных… Что это могло означать? Да в общем, если не мудрствовать, одно только: проверяли, сколько потребуется времени, чтобы в случае чего ввести войска в Москву. А вот в случае чего? И уж совсем было непонятно: кто мог отдать приказ?

Со сталинских времен, с тех пор, как расстрелял он всех, кто способен был мыслить самостоятельно, действовать решительно и тем уже представлял для него опасность, из всех маршалов оставив в живых при себе самых никудышных — Ворошилова да Буденного с усами, стоять для наглядности на мавзолее в праздничные дни, — с тех пор назначали в министры обороны послушных и уж, как водится, не великого ума. Сколько молодых жизней положил Ворошилов в финских снегах, пока его не согнали с должности, этого никто и никогда не сочтет. Где уж ему было командовать войсками, если даже дарственный меч, присланный английским королем в честь нашей победы под Сталинградом, из рук в руки ему переданный торжественно, и то не сумел удержать, позорно уронил на пол.

Единственный раз стал на этот пост полководец, который по праву должен возглавлять армию: герой войны маршал Жуков. Но Хрущев быстро схарчил его, сообразив, что Жуков и его подмять может. И сделал это, как водится, не своими руками. От имени армии, которая будто бы не могла уже терпеть над собой самозваного бонапарта, выступил главный завистник, маршал Конев. В сорок первом году за развал фронта на дальних подступах к Москве Сталин, знавший одну меру, хотел расстрелять его и расстрелял бы, да Жуков спас. Тяжела оказалась для маршала благодарность, не смог он эту ношу снести. А еще тяжелей, и этого уж Конев не простил, что брать Берлин назначено было Жукову, а не ему войти в историю, где на одном стуле двое не сидят. И так запеклась в нем эта обида, что, о чем бы в дальнейшем Конев ни говорил — на одной из таких бесед Лесов присутствовал, сам слышал, — опять и опять сворачивал все к Берлинской операции: у меня, мол, под Берлином было четырнадцать армий, а у Жукова — одиннадцать, я на такой-то день был уже там-то, а Жуков топтался еще вон где… И, слушая это, думал Лесов, сколько же от ваших маршальских гонок за звездами солдат полегло!

Будь сегодня жив Жуков, занимай он этот пост, он бы в случае необходимости и сам мог бы отдать приказ ввести войска в Москву. Но поверить, что «дедушка Язов», как прозвали его в армии, который как был когда-то командиром взвода, так по уровню своему далеко от этого не ушел, за что и назначен был министром обороны, поверить, что он сам решился, не спросясь, в это поверить было невозможно. Так кто же? Верховный Главнокомандующий, Горбачев?