Журнал «Вокруг Света» №07 за 1991 год - Вокруг Света

Все подчиняются верховному священнослужителю далай-ламской религии Тибета. Калмыцкое духовенство, может быть, самое счастливое и самое ленивое из всех; в последнем качестве берет верх даже над русским духовенством. Оно пользуется всеми возможными льготами: избавлено от всякой повинности, не платит ни одной подати. Народ обязан следить, чтобы оно не нарушало границ дозволенного; священники не имеют права быть собственниками, но этот запрет становится средством к тому, чтобы у них было все: что принадлежит другим, принадлежит им; они дают обет целомудрия, но женщины чтят их до такой степени, что ни в чем не осмеливаются отказать ни г е т ц у л у, ни даже манчи. Священник, у которого есть что сказать приватно женщине, приходит ночью драть войлок кибитки. Якобы некий зверь рыскает вокруг да около; женщина берется за палку и выходит его прогнать, а так как заботы по хозяйству лежат на ней одной, муж спокойно позволяет ей заниматься своими обязанностями. К тому же калмыцкий ад не предусматривает наказания за грех сладострастия.

Чувствуя время родов, калмыцкая женщина дает знать об этом священникам, и те спешат прийти и перед дверью молят Далай-Ламу о милости к ребенку, который должен родиться. Тогда за палку берется муж — часто за ту же, за какую бралась жена, чтобы прогнать зверя, дерущего кибитку, — и со всего маха лупит ею воздух, отгоняя злых духов. Как только ребенок увидел свет, родитель бросается вон из кибитки; ребенок будет носить имя первого же одушевленного или неодушевленного предмета, на который падет взгляд родителя, и станет, таким образом, Камнем или Собакой, Цветком или Козлом, Котелком или Верблюдом (Способы подбора имен новорожденным у калмыков гораздо разнообразнее: по дням недели и соответствующим планетам, по порядковому номеру рождения ребенка в семье (первый, пятый, седьмой и т.д.), это могут быть буддийские термины и предметы культа, географические названия, качественные прилагательные (красивый, крепкий и т.д.). — Прим. научного ред.) .

Бракосочетанию — мы имеем в виду союзы в кругу людей состоятельных или занимающих почетное положение в нации,— как всем восточным свадьбам, предшествуют предварительные переговоры, то есть покупатель жены тайком от отца торгуется о цене, самой подходящей из возможных. Обычно за жену платят семье половину верблюдами, половину деньгами; но не покупают наобум, так как полигамия и развод больше не практикуются у калмыков, и они хотят любить женщину, которую берут, а симпатия к женщине обеспечена, если она оплачена; остается похитить или, по крайней мере, разыграть похищение невесты у ее отца. Жених во главе дюжины своих друзей совершает умыкание; семья сопротивляется столько, сколько нужно, чтобы муж заслужил славу завоевателя своей жены. С нею он садится на коня и бросается вскачь. Этим обычаем можно объяснить знание верховой езды фрейлинами княгини Тюмень; калмыцкая девушка должна быть всегда готова вскочить на коня: всякое может случиться. Раз девушка похищена, воздух оглашается триумфальными криками, в знак победы гремят ружейные выстрелы. Ватага останавливается только тогда, когда прибывает к месту, где установлен таган (треножник); этот таган будет поддерживать котелок молодого хозяйства и, следовательно, займет центр кибитки. Двое вступающих в брак слезают с лошади, преклоняют колени на ковре и принимают благословение священника, после чего поднимаются, обращаются в сторону солнца и творят молитву, состоящую из четырех частей. Молитва окончена, конь, что помог домчать сюда девушку, освобожден от удилов и седла, отпущен свободным в степь; он будет принадлежать тому, кто с ним совладает. Свобода, предоставленная коню, имеет символический смысл: это знак молодой супруге, что она перестала быть собственностью отца, чтобы стать собственностью мужа, и должна забыть дорогу к родимой кибитке. Все оканчивается установкой и оборудованием палатки двух супругов, на пороге которой молодая женщина снимает вуаль, с которой не расставалась до сих пор. Снятую вуаль муж бросает лететь по ветру, и первый калмык, который ее поймает, в свою очередь, становится супругом фрейлины, если невеста высокого ранга, или горничной, если невеста рангом пониже, похищенной за компанию.

Похороны у калмыков тоже особенные. Для них есть благоприятные и роковые дни. Если смерть случилась в добрый день, то покойного погребают, как в христианских странах, и на могилу водружают маленькое знамя с эпитафией; если же, напротив, смерть пришлась на злосчастный день, то тело кладут на землю, накрывают войлоком или циновкой и оставляют диким зверям заботу о его погребении.

Мы вернулись в замок в том же порядке, в каком выезжали, разве только Курнан и Калино шли пешком, утратив былую доверчивость к калмыцким коням и освободив их, как если бы привезли на них невест. Фрейлины при возвращении были достойны фрейлин при отъезде, то есть — самих себя.

Когда мы въехали во двор замка, двор был полон народа; там собралось более трех сотен калмыков. Князь задавал им пир в мою честь и велел забить для них лошадь, двух коров и 10 баранов. Филейные части конины, рубленные с луком, перцем и солью, надлежало съесть сырыми, в виде закуски. Князь презентовал нам порцию этого национального блюда, уговаривая его отведать; каждый из нас снял с него пробу величиной с орех, и должен сказать, что оно показалось лучше, чем некоторые блюда, которыми нас угощали большие русские сеньоры. Князь, прежде чем мы сели за Стол, лично позаботился о том, чтобы у его рядовых гостей было всего вдоволь; и как бы извиняясь передо мной за хлопоты, которые отодвинули наш завтрак, сказал:

— Это те люди, которые кормят меня. То малое, что я им даю, это немного счастья.

Князя Тюменя можно назвать истинным человеколюбцем; он набирает пажей для себя и фрейлин для жены из сирот. Он очень богат, но его богатство ничуть не похоже на богатство в нашем понимании и не может быть нами оценено. У него примерно 10 тысяч крестьян; каждый крестьянин-кочевник платит ему 10 франков годового оброка или подати. Кроме того, у него 50 тысяч лошадей, 20 тысяч верблюдов и 8-10 миллионов баранов, по 600 тысяч из которых он продает на каждой из четырех больших ярмарок: Казанской, Донской, Царицынской и Дербентской.

Князь велел забить для нас молодого верблюда; такое мясо калмыки считают самым лакомым и самым почетным. Филе молодого животного пошло на жаркое к завтраку, поданное, между прочим, в неимоверном избытке. Пока мы ели, три сотни калмыков тоже завтракали, и не менее обильно, чем мы. Во время десерта князь пригласил меня к окну со стаканом в руке — обменяться с ним тостами. Я подошел. Все калмыки встали с деревянной пиалой в одной руке и полуобглоданной лошадиной, говяжьей или бараньей костью в другой. Трижды прокричали «ура» и выпили за мое здоровье. Мой стакан тогда показался князю слишком маленьким, чтобы достойно ответить на такие почести; принесли рог, отделанный серебром, опорожнили в него целую бутылку шампанского, и я, полагая, что за здоровье калмыков смогу одолеть 13-ю часть того, что Бассом-пьер выпил за процветание 13 кантонов, залпом опустошил рог, заслужив единодушные аплодисменты, которые не подвигнули меня, однако, это повторить. Трапеза и вправду представляла собой нечто гомерическое! Я никогда не видел свадебных пиров Гамаша, но не сожалел о них, присутствуя на пиру князя Тюменя.

Завтрак окончен; объявили, что все готово для скачек. Поднялись. Я имел честь предложить руку княгине. Ее ожидал помост, устроенный в степи во время завтрака; я сопроводил ее туда, где она села в окружении дам; мужчины расположились на стульях, поставленных полукругом внизу.

Скачки были на 10 верст (2,5 лье): приз оспаривали 100 коней и 100 всадников, женщины допускались к соревнованию наравне с мужчинами. Бедная Олимпия де Гуж, которая хотела, чтобы женщины имели право подниматься на трибуну, раз без осложнений поднимаются на эшафот, была бы довольна, увидев, что в отношениях между обоими полами в Калмыкии царит социальное равенство. Призом скачек были коленкоровый халат и годовалый жеребец.

Вихрем сорвалась с места сотня коней и вскоре исчезла за бугром. Прежде чем они показались вновь, послышался приближающийся галоп; потом появились один, два, шесть и остальные всадники, растянувшиеся на расстояние в четверть лье. Мальчишка 13 лет постоянно шел впереди и прибыл к финишу, на 50 шагов опередив второго соперника. Победителя звали Бука; он получил из рук княгини коленкоровый халат, слишком длинный для него, который волочился, как платье со шлейфом, а от князя — годовалого жеребенка. Как сразу надел халат, так же сразу, не теряя ни минуты, вскочил на конька и с триумфом проехал вдоль линии своих соперников — побежденных, но не завистливых.

Князь пригласил нас оставаться на местах и, не мешкая, дал спектакль переезда калмыков к новому месту жительства и перевозки вещей. Появились четыре верблюда, неся на спинах снаряжение кибитки, которых вела крестьянская семья: отец, мать и два сына. Верблюды остановились в двадцати шагах от помоста и по команде хозяев преклонили колени, чтобы те, таким образом, смогли легко снять с них грузы. Едва с этой операцией было покончено, как четыре верблюда, словно понимая свою роль в представлении, поднялись на ноги и стали спокойно пастись. Тем временем кибитка устанавливалась и оборудовалась на наших глазах с чудодейственной быстротой. Через десять минут вся мебель была на местах. Один из сыновей подошел просить нас принять гостеприимство под кровом его отца. Мы приняли приглашение. Когда я входил под полог, глава семьи в знак радушия накинул мне на плечи великолепную черную баранью шкуру. Это был подарок, который мне сделал князь Тюмень. Мы сели в кибитке, и тотчас хозяева предложили калмыцкий чай. Ах! Это совсем другое, нежели чай! Никогда я не подносил ко рту более отвратительного пойла. Подумалось, что отравлен. Это подхлестнуло полюбопытствовать, из чего составлен тошнотворный напиток. Главное — кусок плиточного чая из Китая; его кипятят в котелке и добавляют туда молока, сливочного масла и соли. Я видел, как готовят нечто подобное в разных варьете или в Пале-Рояле, но не имел удовольствия лицезреть мадам Поше, пробующей эту бурду (Калмыцкий чай с молоком, маслом, солью, а часто еще и с мускатным орехом, так же как и кумыс — слабоалкогольный напиток из забродившего кобыльего молока — с непривычки трудно усваивается европейцем. Не стоит спорить о вкусах. Просто следует помнить, что для кочевника это два основных напитка его жизни по калорийности, по частоте употребления и т.д. — Прим. научного ред.) .