Дело было так - Меир Шалев

Вернусь, однако, к той лежанке, она же ложе, которую приготовила мне бабушка. Несмотря на торжественность, так и гудящую между согласными и гласными этого слова, бабушкина лежанка была обыкновенной старой железной кроватью, чуть шире односпальной и много уже двуспальной, на пружинах и железных рейках которой были уложены в ряд три маленьких матраца из высохших водорослей.

В той же маленькой комнатке и на той же лежанке мне предстояло впоследствии спать еще много-много раз. Однажды, лет семнадцать спустя, — даже с некой американской девушкой по имени Авигайль, чей вклад в историю бабушкиного пылесоса, честно говоря, не был таким уж ценным. Но тогда, в свои пять-шесть лет, я всегда спал там один, а поскольку уже научился читать и писать, то листал перед сном старые подписки газеты «Давар для детей», сохранившиеся на дряхлой этажерке в той же комнатке с тех далеких времен, когда мама, ее сестра и братья сами еще были детьми.

В отличие от моих родителей, бабушка позволяла мне читать сколько угодно и не напоминала то и дело, что «пора тушить свет». Но зато она заставляла — и еще как заставляла! — вовремя просыпаться. «Вовремя» всегда означало у нее очень рано, и заставляла она всегда одинаково: в половине шестого утра входила в комнату, ни слова не сказав, бралась за угол среднего из трех матрацев и резко выдергивала его из-под меня. Застигнутый врасплох и еще не проснувшись, я падал на железные рейки и пружины и, потрясенный неожиданностью, открывал глаза. Тогда бабушка говорила:

— Ну, я вижу, ты уже проснулся, так, пожалуйста, вставай, я должна убираться.

А если я мешкал, добавляла свое: «Вставай, я сказала, хватит гнить в постели».

Я вставал, умывался в «корыте» снаружи, а бабушка Тоня тем временем вносила в комнату ведро с водой и половую тряпку, настежь распахивала окна и ставни и начинала ежедневную уборку. Раз за разом мыть, раз за разом выжимать, раз за разом выливать, раз за разом проверять воду против света, пока она не станет совсем прозрачной и по-настоящему чистой, а бабушка — по-настоящему довольной. Только тогда она считала, что с уборкой покончено. Она в последний раз выжимала тряпку — с умом, как выжимают ее женщины, — и вешала сушиться на дедушкин особенный цитрус во дворе.

Глава 13

В истории Страны Израиля тысяча девятьсот тридцать шестой год известен как год, когда началось арабское восстание против англичан (его называли также «беспорядками» или «волнениями»). Но в тот год произошло еще несколько важных событий, историческое значение которых состояло в том, что они помогли наконец дяде Исаю осуществить план отмщения младшему брату. Об одном из этих событий я уже упоминал: в Нагалале снесли все временные бараки и палатки и вместо них построили первые жилые дома. Мошав и все его здания подсоединили к электрической сети, и об этом выдающемся достижении сообщили даже в той далекой американской еврейской газете, которую почитывал дядя Исай. Бабушка Тоня, кстати, воспользовалась прокладкой проводов, чтобы добавить еще несколько грошей к семейному бюджету, — она стала варить еду рабочим электрической компании.

Второе событие состояло в том, что слухи о бабушкиной маниакальной борьбе за чистоту распространились необычайно широко и, выпорхнув за пределы Изреельской долины, что в Палестине, достигли далекого Лос-Анджелеса в Калифорнии, что в Соединенных Штатах. Но на сей раз не через еврейскую прессу, а тем обычным путем, которым распространяются все и всякие слухи.

«Дело было так», — рассказывала мама. Вначале слухи распространились и разошлись по всему «кругу Нагалаля», а потом, как вода из переполненной поливальной канавы, вырвались на поля. И чтобы я лучше понял, как это происходило, она открыла атлас Брауэра[44] на странице «Нижняя Галилея и долины», взяла желтый карандаш и показала мне границы Изреельской долины. Вот Нагалаль, а вот хребет Кармель, а вот ручей Кишон, гора Гильбоа и поселок Гиват-а-Море, вот здесь слухи набрякали и бурлились, и отсюда они вырвались и затопили всю Долину.

У дедушки Арона было тогда много старых друзей в Долине: люди второй и третьей алии, которые жили в Эйн-Хароде, Кфар-Иехезкеле, Кфар-Иошуа, Мерхавии, Тель-Адашим, — и поэтому волна рассказов о бабушке Тоне, затопив всю Долину, вскоре подступила к подножью хребта Кармель, поднялась до его вершины и перевалила через него. Оттуда слухам было уже легче распространяться. Скатившись с Кармеля, они устремились на запад, а когда слухи достигли Средиземного моря, мама закрыла атлас и поставила на стол маленький глобус, который мне подарили на день рождения, потому что с побережья и далее слухи начали расходиться по всему земному шару.

Каким образом? Самым обыкновенным — как расходятся всякие слухи. Они делают себе крылышки и летят по воздуху. Сначала слухи о бабушке летели просто над Средиземным морем, потом пролетели над Критом и Сицилией — видишь, вот они, эти острова, вот тут и вот тут — и таким вот манером, перелетая изо рта в уши и от острова к острову, достигли Гибралтарского пролива… И тут я уже немного удивился. Не самим существованием летающих слухов, а тем, что история бабушки Тони и истории Икара и Одиссея, которые мне пересказывал отец, происходили, оказывается, в одних и тех же местах.

Впрочем, в отличие от Икара и даже Одиссея, слухи о бабушке Тоне распространились далеко за Гибралтарский пролив. Они перелетели весь Атлантический океан и достигли берегов Америки. Они пронеслись над Аппалачскими горами, и над Великими равнинами, и над горами Сьерра-Невада, и над пустынными просторами Дикого Запада, пока заостренный конец маминого карандаша не опустился в Калифорнии. Острие было таким острым, что воткнулось прямо в окно офиса дяди Исая в Лос-Анджелесе — вот здесь, видишь?

И что было потом? А потом дело было так. В ту самую минуту, когда слухи влетели в окно дяди Исая, сам дядя Исай читал американскую еврейскую газету, в которой было написано о новых домах в израильском мошаве Нагалаль, которые только что подсоединили к общей электрической сети. Дядя Исай соединил прочитанное в газете с прилетевшим по воздуху, улыбнулся и зажмурил глаза от удовольствия. Все встало на свои места. Любовь бабушки Тони к чистоте, ее новый дом и наличие в нем электричества — все сошлось воедино. План идеальной мести мгновенно сложился сам собой. Дядя Исай понял, что он должен сегодня же послать своему высокомерному брату-первопроходцу и его болезненно чистоплотной первопроходке-жене новый подарок — настоящий американский пылесос! Настоящий американский электрический пылесос, но такой тяжелый и большой, чтобы брат Арон никоим образом не сумел вернуть его обратно, как он сделал со всеми долларами в конвертах.

Однако «дважды изменник» не был бы «дважды изменником», если бы его месть тоже не была двойной. Он выбрал именно пылесос, чтобы дедушка Арон не смог вернуть новый подарок не по одной, а сразу по двум причинам. Не только потому, что у бедного пионера-первопроходца недостанет средств послать обратно такой тяжелый и большой агрегат. Но еще и потому, что его чистюля-жена ни за что на это не согласится. Она конечно же захочет оставить этот пылесос себе, чтобы убирать в своем новом доме!

«Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом», — торжественно процитировала мама из Книги Притчей. Вообще-то она не была религиозной, но Библию знала хорошо, и этот стих очаровал ее прелестью своей насмешливой формулировки. Сейчас она процитировала его с большим удовольствием, потому что знала все, что произошло дальше. А произошло то, что даже дядя Исай, этот ловкий и прожженный делец, не сумел, оказывается, предугадать, чем обернется его хитроумный замысел. Мог ли он предугадать, что хотя новый подарок и не будет возвращен ему с прежним высокомерным презрением, но его все равно постигнет не менее печальная судьба: посланный им пылесос будет навеки заточен в закрытой ванной комнатушке и никогда больше животворный электрический ток не потечет по его металлическим жилам. А главное — осудит его на это вечное заточение не брат-первопроходец, а именно невестка-первопроходка — та самая «чистюля», которой этот пылесос предназначался. Отчего и почему, спросите вы? Это я открою в продолжении. Всему свое время.

Итак, дядя Исай встал со стула, велел секретарше отменить все деловые встречи, назначенные на послеобеденные часы, надел шляпу, которую все «американские капиталисты» и «тель-авивские буржуи» носили в те времена вместо обычной трудовой панамки, кепки или первого подходящего джутового мешка, — и отправился в большой магазин электроприборов, хозяин которого был, как и сам дядя, «макаровцем» — так тогда называли всех, кто приехал из Макарова, родного города дедушки и его братьев. Дядя Исай подошел к хозяину и сказал ему так: