Моего айдола осуждают - Усами Рин

На моей пиратской записи запечатлелись только приветственные крики. На фоне шарканья ног и рыданий еле-еле слышались хриплый голос певца и музыка. Я даже подумала: лучше б меня тогда поймали. У меня не получается ставить точки. С того самого концерта я болтаюсь неприкаянная, словно призрак, неспособный обрести покой.

В темноте чувствуется неприятно теплый запах гнили. Я встаю, чтобы попить воды. Мне кажется, что металлический гул холодильника, похожий на звон в ушах, усиливается в несколько раз, еще больше сгущая тишину. Я открываю мобильный. Освещающий мое лицо снизу белый свет экрана очень ярок, но все равно ночь, поглотившая двор и коридор, побеждает. Желая во что бы то ни стало расширить эту границу между тьмой и светом, я включаю телевизор. Запускаю диск, который так и не вынула из проигрывателя. Прокручиваю на пятьдесят две минуты семнадцать секунд, где начинается его соло, и ставлю на паузу кадр, где он выставляет в сторону руку без микрофона и опускает голову. Заметно, что мышцы его ног сильно напряжены. Отмечаю эту деталь для блога. От пота украшение из синих перьев на шее скаталось, а из-за отблеска серебряной пыли по краям видно, как его грудь чуть-чуть вздымается и опадает. Для настоящей паузы нужно направить дыхание и напряжение в центр.

Когда я закончила смотреть запись, уже настало утро. Рассвет я узнаю не по свету, а по ощущению, будто погруженное в ночь тело вдруг всплывает на поверхность. Я всегда удивлялась, почему ушедший под воду утопленник чуть погодя всплывает. Я разбудила спящий компьютер и стерла фразу «И я подумала: это ведь в последний раз».

Написала: «Я не могла поверить, что это в последний раз» – и снова стерла.

Когда фраза не выходит, лучше всего помогают прогулки. Я взяла только маленькую сумочку и вышла на улицу. От светлеющей синевы неба под веками замерцало. Слушая, как обычно, в наушниках его баллады, я дошла до станции. Мне казалось, что так я могу дойти куда угодно. Проходивший мимо поезд накрыл меня своим мощным звуком. Зацепившись носком кроссовка за выступ на тактильном индикаторе, я чуть не упала. Я ехала в полупустом вагоне, смотрела на его портрет, слушала музыку, читала интервью в Сети. Все это – оно в прошлом.

Сделав несколько пересадок, добралась до его станции. Села в автобус у окна. То ли водитель ехал неаккуратно, то ли всему виной было мое состояние, но тряска раскачивала мой все еще пустой желудок, и, даже глядя на синие сиденья, я ощущала тошноту. Автобус проехал по торговой улочке, миновал бизнес-отели. Я проводила глазами красный почтовый ящик за окном, несколько велосипедов, поставленных так плотно, что казалось, они переплелись между собой, аллеи темно-зеленых деревьев, словно утомленных жаркими лучами солнца. Когда мои глаза устали бегать туда-сюда, я их закрыла. Несколько раз щека ударилась о трясущееся оконное стекло, и когда я, после очередного такого удара, приоткрыла глаза, в прорези увидела ставшее более ярким голубое небо. Его голубизна отпечатывалась на сетчатке глаз.

«Выходите, пожалуйста! Уважаемые пассажиры, выходите, пожалуйста, конечная!» – послышался монотонный голос водителя, и я начала рыться в сумочке в поисках проездного. Когда я пыталась достать кошелек, отстегнувшийся значок легонько царапнул меня по тыльной стороне ладони. Водитель, обращаясь не ко мне, хотя я стояла прямо перед ним, а будто ко всему автобусу, в котором никого не было, объявил: «Побыстрее, пожалуйста!» Ступив на тротуар, я покачнулась на ослабевших ногах, но устояла. В памяти всплыли зубочистки, на которых в праздник Бон выставляют баклажаны и огурцы[25].

Когда автобус уехал, мне вдруг показалось, что меня бросили в этом жилом районе. Я присела на выцветшую скамейку, когда-то бывшую синей. Прикрывая экран левой рукой, чтобы не бликовал, я открыла приложение с картой, уточнила, где нахожусь, и встала. Подойдя к канализационному люку, я услышала, как внизу течет вода. Прошла немного дальше – там опять был люк, и под ним опять журчала вода. Послышался скрип – это открывали ставни, на подоконнике в доме стояли засохшие комнатные растения. Под белым автомобилем сидела кошка и смотрела на меня, пригнув голову к земле. Через некоторое время дорога сузилась, стали появляться дорожки, не отображенные на карте в телефоне. Встречались и тупики. Я решила, что можно пойти и по такой дорожке: пусть ее и нет на карте, я срежу путь и куда-нибудь по ней дойду. Я несколько раз сбилась с пути, прошла рядом с машиной, торчащей из гаража, прошла по траве на пустыре, прошла мимо велосипедной стоянки у многоквартирного дома, и вдруг перед моими глазами открылось широкое пустое пространство.

Передо мной текла река. Вдоль реки тянулось длинное ржавое ограждение. Через некоторое время мобильник загудел, и я поняла, что дошла до места. Ограждение в конце концов закончилось, и на противоположном берегу я увидела многоквартирный дом.

Самый обычный дом. Узнать, кто там живет, невозможно, но, похоже, про такой же в точности дом писали в Сети. Я не знала, что собираюсь делать, и просто некоторое время стояла и смотрела на здание. Не то чтобы я хотела с ним встретиться.

Внезапно в одном из верхних окон справа отдернулась занавеска, и с лязгом открылась дверь на балкон. Девушка с короткой стрижкой, пошатываясь, вышла на балкон с постиранным бельем, вывалила всю охапку на перила и перевела дух.

Чтобы не встретиться с ней глазами, я отвела взгляд. Пошла дальше, делая вид, что просто прогуливаюсь, постепенно ускорила шаг, а потом побежала. Я не знала, что это за квартира, и мне было все равно, что это за женщина. Неважно, он мог и не жить в этом доме.

Меня определенно задело белье, которое она держала в руках. По сравнению с огромным количеством папок, фотографий, дисков, множеством связанных с ним вещей, которые я старательно собирала, одна-единственная рубашка, одна-единственная пара носков позволяли яснее прочувствовать жизнь другого человека. Реальность заключалась в том, что теперь есть кто-то, кто будет вблизи наблюдать нынешнюю жизнь ушедшего со сцены айдола.

У меня больше нет возможности следовать за ним. Он перестал быть айдолом, и я не смогу видеть его, истолковывать его жесты, слова и поступки. Кумир стал человеком.

Почему он ударил ту девушку? Я избегала этого вопроса. Я его избегала, но он все время меня царапал. И на него нельзя ответить, заглядывая в окно дома с улицы. У меня нет возможности интерпретировать. Тот злобный взгляд был направлен не на репортера, он был направлен на всех людей, за исключением него и нее.

Я бежала и бежала, и перед моими глазами возникло кладбище. Под солнечными лучами мирно стояли могильные камни. У сарайчика, который я видела еще с дороги у реки, выставлены метла, бадья, ковшик. Разбросаны искусственные цветы с подрезанными стеблями. Они пахнут свежей раной. Похоже на запах пролежней, который я чувствовала в бабушкиной палате. Вдруг я вспомнила бабушкину кремацию. Человек горит. Сгорает плоть, остаются кости. Когда бабушка упросила маму остаться в Японии, мама много раз говорила ей: что посеешь, то и пожнешь. Похоже, бабушка часто говорила маленькой маме, что та не ее дочь. А теперь не отпускаешь меня, плакала мама. Что посеешь, то и пожнешь. Твои действия вернутся к тебе. Срезая плоть, оставляешь кости. Я верила, что моя карма в том, чтобы поддерживать айдола. Я хотела положить на это жизнь. И все равно, умерев, я не смогла бы забрать собственные кости[26].

Я несколько раз сбивалась с дороги, перепутала автобусы, чуть не потеряла проездной. Когда я добралась до ближайшей станции, уже было два часа. Я вернулась домой. Но, хоть я и вернулась, в реальности существовали только моя разбросанная одежда, да резинка для волос, да зарядка для телефона, да пластиковые пакеты, да пустая коробка из-под салфеток, да перевернутая сумка. Ну почему я не могу жить обычной жизнью? Почему у меня не складывается самая простая человеческая жизнь, даже по минимуму? Я ведь не старалась специально ее разрушить? Я не жила, а копилась, будто старый хлам. Жила, а мой дом разваливался.