Моего айдола осуждают - Усами Рин

– Да, спасибо, – ответила я.

– Все в порядке.

Фраза сестры прозвучала непонятно: то ли она спрашивала, то ли утверждала. Я кивнула.

Мама долго не могла смириться с тем, что я ушла из школы. У нее были свои ожидания от жизни, и сложившаяся ситуация с ними никак не совпадала. И дело не только в том, что младшая дочь решила бросить школу. Мама старела, и ее здоровье ухудшалось. Новый терапевт оказался неприветливым. Ее подчиненная забеременела, и количество работы у мамы увеличилось. Приходилось больше платить за электричество. Растения соседей, супружеской четы, разрослись и заползли на наш участок. Папа давно не приезжал: был сильно занят на работе. У только что купленной сковородки отвалилась ручка, но изготовитель занял странную позицию и еще не прислал товар на замену, хотя прошла уже неделя.

Ко всему прочему вечный недосып, хроническая бессонница. Она говорила, что у нее прибавилось седых волос, и подолгу стояла перед зеркалом, выискивая их. Тени под глазами тоже стали темнее. Сестра как-то купила ей консилер, который советовали в соцсетях, но только разозлила ее этим. Сестра расплакалась, а от ее рева мама еще больше раздражилась.

Вздохи, словно пыль, скапливались в комнате, всхлипывания проникали в щели между досками пола и впитывались в дерево шкафов. Скрип неаккуратно передвигаемых стульев, хлопанье дверей, зубовный скрежет и упреки накапливаются, просачиваются наружу и стекают по стенам вниз, к фундаменту, наслаивается пыль, разрастается плесень, и понемногу дом стареет. Начавший разваливаться из-за всех этих неприятностей дом иногда, по-моему, даже ждет, когда его разрушат. Известие о смерти бабушки мы получили как раз в такое время.

На работе мне сделали выговор за то, что я слишком долго несла жаренную на гриле сайру и она остыла, а когда я пришла домой, то увидела, как мама, причесываясь на ходу, поспешно запирала окна.

– Поехали. Бабушка умерла.

Она несколько раз с силой надавила на кнопку пульта и выключила телевизор. После того как выключили свет и вентилятор, стало тихо. Сестра, уже с красными глазами, наливала чай в бутылку.

– Переодевайся.

Это было неожиданно. Все равно как когда ешь шоколадные конфеты из большого пакета, каждую в своей обертке, а тебе говорят, что ты сейчас съела последнюю. Вот так же и известие о смерти.

Сев в машину, мы некоторое время молчали. Только мама за рулем плакала, внешне оставаясь совершенно спокойной. Мне показалось, что слезы у нее текут сами по себе, по ее неизменно невозмутимому лицу. Она периодически вытирала их, будто бы они просто мешали обзору. Когда мы выехали на скоростную трассу, сестра уставилась в окно и наблюдала, как исчезают расплывающиеся разноцветные лучи.

Мой телефон издал чмокающий звук – это Наруми писала, что хочет поговорить со мной вечером. Читая сообщение, я ясно представила лицо Наруми до операции. Кажется, в прошлом году, во время каникул перед вступительными экзаменами – еще до того, как я ушла из школы, – она сделала себе двойное веко[20]. После каникул вокруг глаз у нее еще держался отек. Некоторые ученики за ее спиной перешептывались, но со временем такие эпизоды исчезли из поля зрения ее теперь красиво очерченных глаз. В том смысле, что глаза Наруми теперь смотрели только на ее кумира. Я отправила ей шаблон: «Ок». В этом шаблоне были голоса членов группы Mazama-za, и при отправлении прозвучал очень звонкий голос Сэны: «Окей!» Сестра вздрогнула, но не отвернулась от окна.

Пока мама сопровождала бабушкино тело, которое везли из больницы, мы с сестрой отправились в мамин родной дом. Сестра сдвинула на край стола валявшиеся там газеты, пакетики с морской капустой и мелкими маринованными сливами с истекшим сроком годности, намочила высохшую и ставшую твердой тряпку. Она вытерла стол, побелевший от мелкой пыли, и стало понятно, что у него светлая столешница. Разложив на столе, в котором отражался круг лампы дневного света, купленные в маленьком круглосуточном супермаркете бэнто, она выложила палочки. Курицы и жареной свинины в них, кажется, было побольше, чем в тех готовых обедах, которые продаются в супермаркете недалеко от нашего дома.

– Будем есть? – спросила я.

– Да нет. Хотя можно и поесть, – ответила она, глядя на часы.

Я пошла на веранду, сунула ноги в сандалии и вышла во двор. Встала у каменной ограды, обрамляющей маленький пруд, в котором неясно отражалась луна, и набрала номер Наруми. Она ответила после первого же гудка:

– Приветик!

Услышав ее голос, я опять представила ее прежнее лицо.

– Ты чего? – спросила я.

Она ответила:

– Давно не общались.

– Ну да.

– Без тебя в школе грустно.

– У меня тут всякое…

– Ну да.

– Угу.

Мы немного помолчали.

– У тебя ведь тоже что-то случилось?

– Как ты поняла? Имей в виду, новость шокирующая.

Я разговаривала, шагая по верху каменной ограды вокруг пруда и пытаясь удержать равновесие, но, услышав это, спрыгнула на землю.

– Что? Ну, говори же!

– Мы обменялись контактами!

– Что?! – Я раскрыла рот в преувеличенном удивлении, и туда бы залетел жучок-листоед, если бы я не отмахнулась от него. У меня закружилась голова, и я рухнула на дощатый настил веранды.

– Молодец! Вот это здорово!

– Это все эффект от операции!

– Да ладно тебе!

– Точно!

Она говорила серьезно. Я живо представила себе ее лицо – сама серьезность.

– Ему нравятся такие глаза, когда веко нависает по всей длине, большие. Он после операции на меня совсем по-другому смотрит. И на свидании сказал, что так мне лучше.

– Подожди, вы что, встречаетесь?!

– Ну, не то чтобы встречаемся… Типа того.

Я улеглась на пол веранды, не снимая сандалий, и, смотря в потолок, в ритме дыхания выдавала: «Да ты что?», «Честно?», «Правда?», «Ничесе!», «Вон чего!» Наверное, в тот момент мое лицо походило на удивленный смайлик «вау». Мне кажется, что, когда выражаешь примитивные эмоции, превращаешься в примитивного человека. Я еще какое-то время поддерживала примитивный разговор, а потом повесила трубку.

До меня доносился запах ночного моря, которое было прямо за забором из поросших мхом камней. Я представляла себе, как мощно гудит море с его масляной текстурой. Я чувствовала, как из глубин сознания поднималось, словно сотрясая меня, нечто угрожающее. Сначала возникли воспоминания о том, как умер дедушка, и о том, как тогда вела себя бабушка, но все это тут же поглотила темнота глубокого моря. Я представляла себе бабушкин последний миг, но и его стирало море.

Мне захотелось убежать от внезапно нахлынувшего страха, я вернулась в гостиную.

Мама уже вернулась, добрался и папа, который ненадолго вернулся из командировки. Было решено, что до дня похорон мы все вместе поживем в мамином отчем доме.

Я открыла телефон. Прокрутила выложенные на сайт бесплатные изображения и сделала скриншоты, установив максимальное качество картинки. Сохранила фото, снятые в естественной обстановке, которые доступны только для фан-клуба. Он всегда милый. Не такой милый, как сладенькие рюшечки, или ленточки, или что-то розовенькое. И не такой милый, как говорят про «милое личико». Пожалуй, про чувство, которое возникает у меня при виде него, поется в детской песенке: «Почему ворона каркает? Потому что у нее в лесу семь милых вороняток». Я сильнее всего ощущаю «милоту», которую хочется защищать, от которой щемит сердце, – думаю, это ощущение никогда не изменится, что бы ни случилось.

В гостиную вошла сестра, вытирая голову висевшим у нее на плече линялым полотенцем, и спросила, обращаясь ко всем сразу:

– А фена нет?

Мама сделала паузу длиной в один вдох и сказала, смеясь над развлекательной программой, которая шла по телевизору:

– Кажется, где-то был.