Ротмистр авиации - Анатолий Ромов

Зубин прав, теоретически японцы могут охотиться за каким-то важным изобретением, но слишком много вопросов остаются без ответа. Главное — то, что он узнал в патентном бюро и редакции журнала. Достал из кармана кипу пробитых дыроколом копий — улов, снятый в конторе Левенштейна и «Вестнике», выбрал две бумажки, протянул:

— Прочти.

Зубня взял листки, расправил.

— Что это?

— Прочти, прочти. Поймешь.

Стал следить, как Зубин, по привычке покусывая губу, читает текст; сам он эти письма давно уже выучил.

«Милостивый государь господин редактор, мне попал ваш журнал библиотека воздухоплавания, вот это и заставило меня к вам обратиться. Я мастеровой человек по профессии слесарь, на что имею аттестат, около трех лет работал над летательным аппаратом и наконец последняя модель вышла очень удачна. Для постройки модели я пользовался токарным станком, который построил сам специально для этой цели. Модель моего аэроплана только расположением плоскостей напоминает моноплан антуанет, но механизм вовсе непохож не на один современный аппарат.

Мой аппарат имеет два мотора и два постоянно действующих пропеллера и один запасной пропеллер неизвестной никому формы. Моя последняя модель разбилась во время розьбега когда я производил опыт.

Я сын бедного крестьянина и считаю себя несчастным, что и на мою долю выпало быть изобретателем, но недостигнуть цели. Днем я обыкновенно работаю как и другие мастеровые, а ночью занимаюсь с летательными аппаратами через чего часто сваливаюсь в постель и лишаюсь заработка что для меня очень дорого.

Господин редактор, в вашем журнале принимают участья лица имеющие высокое образование и имеющие доступ всех воздухоплавательных кружках.

Я прошу дать мне рекомендации в какое-нибудь общество, где производится постройка или починка аэропланов. Лица желающие развить воздухоплаванья не в коим случае недолжны отказать.

С почтением А. Николаев. Адрес Хвалынск Саратовская губ.

Отделение почтовой станции Старая Лебежанка село Еремкино

Федору Николаеву передать Алексею Николаеву».

Дочитав письмо до конца, Зубин посмотрел на Губарева невидящими глазами. Взялся за второе. Губарев знал, это второе письмо читать легче, оно написано грамотным человеком.

«Я С. В. Гризодубов, живу в Харькове. По образованию техник, человек я небогатый, живу только на те средства, которые дает мне моя профессия. Заработок мой невелик, да еще с семьей, поэтому из-за такой дорогой «затеи», как постройка аэроплана, мне приходится во многом себе отказывать. Уже к концу 1907 года у меня были готовы чертежи и разработан проект моего летательного аппарата. Мой биплан мне приходилось конструировать по схематическим рисункам и немногим снимкам, т. к. у нас литература по воздухоплаванию очень скудна, и человеку, не знакомому с иностранными языками, приходится ограничиваться очень немногим. В начале 1908 года я приступил к постройке. Все части аэроплана, за исключением цепей для пропеллеров, вала, цилиндров, я изготовил в собственной мастерской. В хвостовой части я установил стабилизатор, на который имею приоритет, так как я разработал это устройство впервые в мире в 1907 году, до бр. Райт, и зафиксировал свое изобретение в Южном авиационно-техническом обществе. На аэроплане я установил мотор в 40 НР собственной конструкции с карбюратором «Зенит» и водяным охлаждением. Весит мотор 7 пудов 30 ф. Все деревянные части, так же как и расчет пропеллера, поддерживающих поверхностей и т. д., я делал в своей мастерской. Данные аэроплана: длина 10,5 м, ширина 12.5 м, расстояние между поддерживающими плоскостями — 1,8 м, ширина главных поддерживающих плоскостей — 2 м, задний стабилизатор — 2 кв. м., руль глубины — 6.5 кв. м., вес аппарата — 29 пудов.

В октябре 1910 года мой аэроплан был почти готов, не хватало только колес, но вместе с тем не осталось совершенно денег. Для приобретения колес я сейчас хочу устроить платную выставку, в пропаганде которой и прошу редакцию мне помочь. В случае удачи выставки будут приобретены колеса и тогда же будет приступлено к пробным полетам.

О себе. Мне 26 лет, в 1904 году я окончил Харьковское техническое училище».

Закончив читать, Зубин поправил спадающую со здоровой ноги тапку, вздохнул:

— Потрясающе!

За листвой деревьев желтела часть госпиталя с редкими кирпичными проплешинами — там, где отвалилась штукатурка. По дорожкам госпитального сада, наслаждаясь свободой и предвкушая обед, бродили больные в халатах. У кухни истопник в сапогах и рваной рубахе, надетой на докрасна загорелое тело, рубил дрова. Жилистый торс равномерно поднимался и опускался, чурки, легко отскакивая, издавали слабый щелкающий звук. Показалась дергающаяся лошадиная шея, за ней сама лошадь. Плоская телега с котлами вздрагивала, двигалась рывками — в палаты везли обед. Зубин прошелестел бумажками.

— Я не знаю, где ты все это достал, как эти две бумаги связаны с Киёмурой и с этой историей — но какие два документа.

Телега завернула к приемному покою, кобыла, остановившись, затрясла головой, пытаясь отогнать слепней, и затихла. Облепленные мухами язвы кровоточили; судя по движениям губ и неподвижно опущенной шее, лошадь к этому привыкла.

— Потрясающие человеческие документы. А? Судьбы какие. Да за ними, за этими судьбами, за Николаевыми м Гризодубовыми, — вся Россия!

Зубин поднял бумажки, будто разглядывая на свет.

— Где ты их достал? Я гляжу, у тебя их много.

— Да, тут не только они, — перелистал кипу. — Мне удалось выяснить, что Киёмура после приезда в Россию начал поддерживать не совсем обычные контакты… Пока я откопал два. Делопроизводителя патентного бюро Скульскую и секретаря журнала «Вестник воздухоплавания» Полбина. Знаешь, что от них было нужно японцу? Не поверишь… За небольшие суммы он скупал у них все, что отсеивается от производства. Непринятые предложения, письма, короче — отходы.

Зубин вытянул загипсованную ногу.

— Интересно. Как интересно! То есть он скупал все, что не принято или не опубликовано… Может быть, тут все дело в Гризодубове? Фактически это изобретатель стабилизатора. Что, его письмо так и провалялось у них?

— Оригинал в архиве, копию купил Киёмура — за три рубля.

— Вполне возможно, что он успел съездить в Харьков. Нет, какие мерзавцы… — Зубин замолчал. — За это время братья Райт успели додуматься до стабилизатора сами. Гризодубов пишет, он взял патент?

— Взял, но этот документ недействителен. Я консультировался с Левенштейном. Привилегия, которую выдало Гризодубову самодеятельное Южное авиационное общество, в международном праве не признается.

— Может быть, я прав, они охотятся за стабилизатором?

— Андрей, при всем моем уважении к тебе… а почему, скажем, не за пропеллером «не известной никому фирмы» Николаева? Пока у меня много наблюдений, но нет серьезных улик. Если японцы действительно за чем-то охотятся — мне нужно выяснить, за чем. Для этого я должен получить хотя бы крохотный намек, что это… Чисто работают. Просто не знаю, что делать. Зачем военной разведке отсеянные идеи? Это… — помедлил, — с чем же можно сравнить? — Кивнул на небо. — Видишь облака? Это все равно, что похищать облака.

— Любопытно. Хорошо сказано — «похищать облака».

— Меня это не утешает. Нужно идти к начальству, а с чем?

Зубин бесцельно перелистывал журнал. Повернулся.

— А ты уверен, что в вашем ведомстве не знают, за чем охотятся японцы? Сдается мне, что Курново какую-то информацию от тебя утаивает.

— Что ж, мне включить в свою схему еще и полковника? Я и так устал от него.

— Боюсь, еще не так устанешь… И вот что. Тут с нашим братом шибко не церемонятся, меня, кажется, скоро выпишут, долечиваться буду дома… Нам нужно не потеряться в этом городе. Запиши, пожалуйста, телефон, по которому меня можно найти.

23

Губарев понимал, что рано или поздно то, что возникло между ним и Полиной Ставровой, кончится, но думать об этом не хотел. Сейчас у него в «Аквариуме» был человек, которому он мог до конца доверять. Такой человек ему нужен, пусть даже он сам не знает, чем кончится игра, в которую он ее втянул.

История Полины Ставровой была проста.

Родилась и выросла в Кисловодске, родители были достаточно состоятельны, и ей с сестрой с пяти лет давались уроки музыки. Потом у младшей, Полины, обнаружился голос и артистические данные — и она стала брать уроки пения. Дальше — больше: увлеклась театром, играла в любительских спектаклях, в семнадцать против воли родителей уехала в Петербург — в надежде на артистическую карьеру. Увы, путь был обычен: в театральную студию Полина не попала, поступила в «Первую в России спецшколу шансонеток, цыганского пения и фантастических танцев». Весь курс длился пятнадцать дней. После школы стала пробоваться в музыкальные театры — не прошла по конкурсу. Пела в ресторанах, подрабатывала на званых вечерах. Наконец как будто повезло — получила сезонный ангажемент в «Аквариуме».