Свидетель с заставы № 3 - Лев Линьков

Безмолвие нарушил грохот лавины. Многоголосое эхо прогремело в ущелье, и снова наступила тишина.

Воротник полушубка заиндевел, дышать было тяжело. Кажется, никогда не привыкнуть к этому разреженному воздуху. А тут ещё слабость от голода. Мучительно хотелось есть.

Солнце село где-то за спиной. Облака над чужими горами стали оранжевыми.

Клим думал о родном Ярославле, о доме. Он с детства привык к заботам родителей и школы, которую окончил весной прошлого года, к жизни большого города. Там в любое время Клим мог пойти в театр имени Волкова или в кинематограф, покататься с товарищами по Волге, поудить рыбу, покупаться, посидеть в городской библиотеке над историей живописи или расположиться где-нибудь на бульваре, над рекой и писать пейзажи, мечтая о том, что в недалёком будущем станет художником.

Клим понимал всю важность военной службы, понимал, что каждый гражданин СССР обязан служить в армии,—во время войны он даже несколько раз ходил в военкомат и настойчиво упрашивал начальника, чтобы его послали добровольцем на фронт. Ему, как и многим товарищам по школе, казалось чуть ли не преступлением сидеть за партой и заниматься логарифмами и историей, в то время как решалась судьба Родины. И когда после войны его, наконец, призвали в пограничные войска, он обрадовался: граница — тот же передний край. Но очень скоро, буквально в первые же дни пребывания на заставе, выяснилось, что Клим во многом еще не приспособлен к жизни. Он не умел пилить дрова — сворачивал на сторону пилу, не знал, как по звёздам определить время суток, не умел ездить верхом и перед всеми оконфузился, когда сержант Потапов разложил на столе какие-то вещички, прикрыл их газетой и, пригласив к столу солдат своего отделения, на мгновенье поднял газету и опять положил ее, сказав: «А ну, пусть каждый напишет, что лежит на столе. Пять минут на размышление».

Клим написал: «Ножик, часы, карандаши, патроны, папиросы, бритва». Больше ничего не мог вспомнить. И оказалось, что в этой игре на наблюдательность он занял последнее место, не заметив, что на столе лежали еще протирка, пять рублей, расческа и не просто карандаши, а семь карандашей, в том числе три черных, и не просто патроны, а пять патронов. Кроме того, он спутал компас с часами.

А как трудно ему было с непривычки ухаживать за Гнедым, вставать с восходом солнца, добираться за десять километров на перевал, в дождь и ветер несколько часов стоять с винтовкой в руках!

Клим понимал: не пристало ему жаловаться на трудности, — ведь все молодые пограничники были в равных условиях. Об этом даже не напишешь домой — стыдно! Однако все первые трудности померкли в сравнении с тем, что пришлось пережить за три с половиной месяца здесь, в снежном плену у Большой зарубки.

Солнце давно скрылось за хребтами, а облака всё ещё горели оранжевыми и красными огнями. Чем сильнее сгущались синие тени в долине, тем ярче становился диск луны, проплывающей над оледенелыми, заснеженными горами.

Клим впал в какое-то странное забытьё. Он не закрывал глаз, но не видел ни гор, ни синих теней в долине, ни медно-красной луны.

— Кузнецов!—послышался словно откуда-то издали слабый голос.

На плечо Климу легла чья-то рука. Он через силу оглянулся: рядом стоял Потапов. «Как это я не расслышал, как он подошёл?» — стыдясь своей слабости, подумал Клим и отрапортовал сержанту, что за время несения службы на границе никаких происшествий не было и ничего подозрительного не обнаружено.

— Меня и то не слыхал! — сурово сказал Потапов. — Подползи к тебе, стукни по голове — и готов!

Голос Потапова стал громким. Клим окончательно очнулся от оцепенения.

— В валенках вы, — не слышал я.

И опять подумал: «Ну, кто, кроме нас, может здесь быть? Кто сюда заберётся?..»

— Иди ужинать, — сказал сержант. — Османов жаркое приготовил.

— Барана убили? — с радостным изумлением спросил Клим.

— Иди, иди, а то ничего не останется...

Услыхав внезапную новость об ужине, Клим так явственно представил поджаренный на шомполе кусок баранины, что, войдя в ущелье, попытался было даже побежать. Но тотчас зашумело в висках, затошнило, закружилась голова. С трудом поправив съехавшую с плеча винтовку, Клим медленно продолжал путь.

Скорее бы пройти эти триста метров, отделявшие его от тёплого чума, мягкой хвойной «постели» и словно с неба свалившегося ужина!

Он машинально переставлял ноги, по привычке обходя знакомые камни и впадины. То и дело приходилось останавливаться, чтобы собраться с силами.

Никогда ещё он так не уставал, как сегодня, никогда не чувствовал такой вялости во всём теле, никогда так не дрожали колени.

Четвёртый месяц Клим Кузнецов, Закир Османов и Фёдор Потапов находились в наряде у Большой зарубки, отрезанные от заставы.

Когда на пятнадцатые сутки не пришла обещанная начальником смена, Потапов сразу догадался, что, наверное, лавина разрушила мост у водопада Изумрудного. За три года, проведённые на заставе, сержант не видел еще ни разу такой ранней метели, а тут за первой метелью нагрянула вторая, и снегу насыпало столько, сколько не выпадало за всю прошлую зиму.

Не подозревавшие беды Клим Кузнецов и Закир Османов верили, что смена прибудет со дня на день, а Потапов понял, что они надолго застряли на «Пятачке», и распределил остатки продуктов ещё на двадцать дней.

Но смена не пришла и через месяц и через два. Пробравшись по леднику к водопаду, Потапов убедился в своих предположениях и сказал товарищам, что им придётся ожидать у Большой зарубки весны. Он надеялся, правда, что, может быть, Ерохин вызволит их и раньше, но намеренно сказал о весне, чтобы Кузнецов и Османов приготовились к самому худшему.

К Большой зарубке несколько раз прилетал самолёт, пограничники отчётливо слышали гул пропеллера, однако плотные облака, постоянно клубящиеся над хребтом, скрывали от лётчика крохотный лагерь у площадки «Здравствуй и прощай».

В начале второго месяца оступилась, упала в пропасть и насмерть разбилась лошадь. Сержант пожалел, что не убил её раньше сам, — конины хватило бы надолго.

Угроза голода вынудила Потапова изменить утверждённый начальником заставы распорядок: каждый день кто-нибудь из троих товарищей ходил на сплетённых из кедровых веток снегоступах через ледник на охоту, но в эту пору сюда не забредали ни архары, ни горные козлы. Клим подстрелил как-то горностая, во второй раз ему посчастливилось подбить горную куропатку, а Османов убил однажды пробиравшегося по дну ущелья марала.

Оленьего мяса хватило на целый месяц. В пищу пошла даже кожа: Потапов варил из неё похлёбку. И все-таки, как ни экономил сержант, оленина кончилась, и тогда пришлось есть такую пищу, о которой Клим раньше и не слыхал. Нарубив кедровых веток, Потапов аккуратно срезал ножом верхний слой коры, осторожно соскоблил внутренний слой и выварил его в нескольких водах.