Кошка, которая умела плакать… - Аникина Наталия

Анеис не обратили на Аниаллу практически никакого внимания: общих интересов у них не было, и виделись они редко. Да честно говоря, и алайка не жаждала находиться среди них дольше, чем это было необходимо. Под пристальными взглядами их сумрачных глаз Аниаллу становилось как-то не по себе, и она ничего не могла с этим поделать. Лишь несколько коротких кивков, вежливых, отмечающих, что её заметили, и всё, словно её здесь и не было.

Только одна из женщин поднялась навстречу Алу. Она была высокого роста, длинные чёрные волосы зачёсаны назад, и на них лежал изящный венец тёмного серебра с янтарём – символ её положения матриарха дома и могущества её дара. Она не была ни великим магом, ни могущественным телепатом, как Селорн. Её дар был иным.

Взгляд анеис мог показаться недобрым, но Аниаллу знала, что это впечатление обманчиво. В глазах её не было злобы – в них таилась особая сила, настолько огромная и непонятная, что это могло испугать.

– Ты выбрала верный путь, – прозвучал в сознании Аниаллу тихий, но вместе с тем необычайно сильный голос Чувствующей. Аниаллу показалось, что он разливается по всему её телу, наполняя его странной дрожью. – Следуй ему, с чем бы тебе ни пришлось столкнуться. Помни о том, кто ты есть, и верь в собственную правоту.

Тал сианай изумлённо посмотрела на эалийку, но та уже опустилась на прежнее место и потеряла к Аниаллу всякий интерес, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Тал сианай знала, что пытаться получить от матриарха какие бы то ни было разъяснения уже бесполезно. Она сказала Алу всё, что знала сама, всё то, что подсказала ей её сверхчувствительная интуиция, её дар Чувствующей.

Аниаллу покинула беседку и, задумчиво пройдя по деревянной галерее, очутилась в Семейном Соборе. Она шла по теплым деревянным панелям, которыми были покрыты все полы в личных покоях Чувствующих, и вскоре добралась до центрального зала Собора.

Это было колоссальных размеров помещение, погружённое в полумрак, который слегка рассеивало зеленоватое сияние светящихся грибов и мха, растущих на чёрных стволах деревьев. Стволы образовывали стены, а ветви, сплетаясь в вышине, – сводчатый потолок зала. Между стволами располагались высокие узкие полоски витражных окон: еще больше сужающиеся к верху, они, изгибаясь, немного заходили на крышу. С внешней стороны, снизу они были подсвечены неяркими магическими огнями, чтобы рисунок был виден в ночи.

Напротив проёма, в которой вошла Аниаллу, ветви двух деревьев смыкались, образуя арку. Чёрное кружево обрамляло ещё один витраж, и там среди алого, зелёного, сапфирно-синего и янтарного сияния стояла статуя богини, необычайно маленькая и изящная для такого огромного зала. Она была из серого камня и, несмотря на то что лицо ее было серьёзным, она словно излучала любовь к жизни и была полна обольстительной чувственности, правда несколько хищной и дикой, как у истинно эалийской женщины. Глядя на неё, Аниаллу улыбнулась – как различались изображения Аласаис у разных алайских народов!

Впервые попав сюда, Аниаллу удивилась тому, что Собор был совершенно пуст. Потом много раз она видела, как чудесно преображался зал, в зависимости от случая, собравшего в этих стенах эалов…

Покинув Собор, всё ещё находящаяся под впечатлением Аниаллу сбежала вниз по широкой лестнице и свернула в коридор направо. Дальше был кажущийся бесконечным подъём по множеству лестниц, тихая ругань в адрес создателей столь огромного замка, а потом и в свой адрес (ведь можно было пренебречь запретом Селорна на полёты и, прикрывшись подаренным самой Аласаис плащом-невидимкой, в считанные секунды взлететь на глимлае прямо к собственному балкону. Или просто забраться туда по стенам, что более по-алайски, да и патриарха порадовала бы!).

Но теперь, когда Алу прошла уже большую часть пути, выбираться на стены смысла не имело. Она, не переставая поражаться собственной тупости, шагала по высокой галерее мимо колонн из чёрного камня, как вдруг остановилась. Справа, в боковой стене коридора, показался широкий проход в какое-то помещение – Аниаллу чувствовала там чьё-то присутствие и, судя по эмоциональному фону вокруг неё, там гостей не ждали.

Дорога в обход была долгой, и Алу решила всё-таки идти этим путём. Алайка сняла со спины рюкзачок и вытащила из него какой-то небольшой, размером с полотенце для рук, кусочек чёрной ткани. Она встряхнула его, и он превратился в длинный просторный плащ. Аниаллу накинула его на плечи, подняла капюшон и, осторожно ступая, невидимкой прокралась к комнате. Какой бы тактичной и вежливой Алу ни была, она не смогла удержаться и заглянула туда. Там, в проеме окна, выходящего на залитый серебряным светом Глаз садик, сидел эал. Рядом, положив голову ему на колени, лежала девушка. Она блаженно прикрывала ярко-синие глаза и нежно мурлыкала, громко и счастливо. Пальцы эала ласково поглаживали её ухо, и он что-то говорил ей тихо-тихо.

Улыбнувшись, Аниаллу быстро проскользнула мимо, чтобы не потревожить влюблённых.

Поднявшись по очередной лестнице, тал сианай наконец оказалась на нужном ей этаже замка. Потратив ещё несколько минут на странствия по залам и переходам, девушка вышла в коридор, ведущий к её комнатам. В длинной нише, тянущейся вдоль всего прохода, между резными панелями стояли золотые чаши, из которых лился тёмно-зелёный свет. Аниаллу остановилась перед невысокой, ничем не примечательной дверью из тёмного дерева. Это была дверь её покоев – нескольких комнат, которые по мнению патриарха Селорна никак не подходили его старшей дочери, принцессе дома ан Ал Эмена-ит. Но Аниаллу так не думала – её вполне устраивали эти четыре уютные комнаты, обширная кладовка и, главное, большой балкон, окружённый густой листвой, с которого открывался невероятный вид на город.

Дверь была не заперта, Алу вошла, почувствовав едва ощутимое касание магии, наложенной на вход на случай появления незваных гостей. Она сделала ещё несколько шагов по тёмному коридору и оказалась в тускло освещенной, несмотря на обилие разнообразных светильников, приёмной. Это была небольшая круглая комнатка, в центре которой располагались стол и кресло, а по стенам – низкие скамьи, покрытые золотистыми шкурами. С потолка свисали прозрачно-жёлтыми шляпками вниз несколько грибов, освещающих помещение мягким янтарным светом. Точно такое же сияние испускали полоски мха, покрывающего местами обшитые деревом стены комнаты. На столе – отполированном отпрыске большого пня лежало несколько небрежно брошенных свитков, пачка чистой бумаги и волшебное перо. Рядом стоял подсвечник, сделанный из изогнутого древесного корня.

Когда Аниаллу обставляла эту комнату, она находилась под впечатлением пышного убранства дома ан Камиан и несколько переусердствовала со светильниками. Но всё равно получилась довольно-таки милая комнатка, пусть и не совсем подходящая к остальной обстановке тёмного эалийского замка.

Пройдя через приемную, Алу подошла к маленькой двери, что вела в комнату её единственной служанки, бывшей рабыни, купленной Аниаллу на рынке в Дирхдааре. Темнокожая девушка Шада давно уже получила свободу, но предпочла остаться у алайки. Алу несколько раз стукнула по двери костяшками пальцев. Ей пришлось ждать почти минуту, прежде чем дверь распахнулась, явив алайке комнату, так и пестревшую разноцветными шелками, резной мебелью с яркими инкрустациями и позолотой. Хозяйка этих роскошных покоев была под стать их убранству. Вся какая-то празднично-яркая, искренне улыбающаяся, так и пышущая здоровьем девушка, на полголовы выше своей госпожи, обняла Аниаллу чёрными гибкими руками, украшенными широкими золотыми браслетами (которые, кстати, обошлись куда дороже, чем она сама).

Она была такой и в первый день их с Аниаллу знакомства на раскалённых солнцем плитах рабского рынка, где её, дочь благородной женщины и раба, перепродавали уже в четвёртый раз. Впервые это было сделано по приказу мужа её матери, о которой Шада ничего с тех пор не знала. Аниаллу же хорошо было известно, что эту несчастную женщину постигла та же участь, что и её дочь, вот только она не вынесла позора и убила себя раньше, чем её успели купить. Она была волшебницей, хотя магии никогда не обучалась, и малых сил, доступных ей, хватило только на то, чтобы покинуть этот мир по своей воле.