Голоса летнего дня - Ирвин Шоу

Вудхем фыркнул. И провел ладонью по седеющей тонзуре — движением «против шерсти».

— Да, и матери Пегги тоже, — сказал он.

— Ну так? — спросил Бенджамин.

Вудхем разлил по стаканам виски.

— В те дни женщины взрослели куда быстрее, — заметил он. Протянул Бенджамину стаканчик и успел заметить, как губы молодого человека дрогнули в улыбке. — Ну ладно, — сказал он, — не взрослели. Но в те дни не было войны. А я не хочу, чтоб моя единственная дочь осталась вдовой в возрасте двадцати одного года, а может быть, даже еще и с ребенком. Вот так, если уж хочешь знать правду. Почему бы вам не подождать?

— Потому, что я не могу ждать, — ответил Бенджамин. — И она тоже не будет ждать окончания войны. И дело кончится тем, что я ее потеряю.

— Вот и она то же самое говорит. Только о тебе. — Вудхем раздраженно опрокинул стаканчик. — Все почему-то вообразили, что эта проклятая война будет длиться вечность. Да может, она через месяц уже закончится. Как знать…

Разговор этот состоялся в 1942 году.

— Нет, через месяц не закончится, — сказал Бенджамин. — И вы это прекрасно понимаете. И я — тоже.

— А деньги-то у тебя есть? — Вудхем попробовал зайти с другой стороны.

— Двадцать четыре доллара в месяц, — ответил Бенджамин.

— Черт побери, — сказал Вудхем и начал раздраженно расхаживать взад-вперед по комнате, окна которой были задернуты шторами. Через щелочку в шторах Бенджамин видел часть теннисного корта Бронштейнов и два куста сирени. — Почему бы не подождать, пока не окончишь военное училище? — спросил Вудхем. — Тогда, если тебя убьют, она хоть будет получать пенсию старшего лейтенанта. Я могу поспособствовать твоему более быстрому продвижению…

— Но я не хочу быть офицером, — перебил его Бенджамин.

— Это еще почему? Противоречит твоей религии? — сверкнув глазами, рявкнул Вудхем.

Бенджамин засмеялся:

— Да нет, что вы!

— Тогда что ты имеешь против офицеров? — продолжал гнуть свое полковник.

— Ровным счетом ничего. Просто не хочу быть одним из них.

— Почему нет?

— Не слишком себе доверяю, — ответил Бенджамин. — Не хочу отвечать за чью-то чужую смерть, не свою.

— Знаешь, это ты окончательно заучился, — со вздохом поставил диагноз Вудхем. — Вот что с тобой происходит. Ну скажи, чем ты хуже девяноста девяти из ста идиотов, которым каждый день шлепают на плечи погоны, а? У тебя ай-кью[17] какой?

— Сто тридцать девять.

— Да они загребают любого, у кого этот самый ай-кью едва перевалил за десятку! — сказал Вудхем. — Особенно если парень с образованием. Ты что, не знал?

— Нет, сэр.

— И перестань называть меня «сэр», Федров! — огрызнулся Вудхем. — Сто тридцать девять, надо же! Что касается интеллекта, тут ты попадаешь в первую десятку из пяти процентов от всей этой гребаной армии! Из тех, у кого есть хоть капля соображения. Нет, быть рядовым пехотинцем — это для тебя не годится. Ты просто станешь среди них изгоем, если хочешь знать мое личное мнение. — И он хмуро покосился на Бенджамина, ожидая реакции.

Но Бенджамин сидел и молча наслаждался виски. И смотрел в окно, на кусты сирени.

— Ты даже в теннис толком играть не умеешь, — сказал Вудхем. — Единственное, на чем мы с Пегги сошлись по поводу тебя. Никуда не годный, просто смехотворный удар слева.

— И вы оба абсолютно правы, — ответил Бенджамин и поднялся. Он понимал, что спорить бесполезно, — Вудхем никогда бы не допустил этой свадьбы, если б мог. И в то же время было совершенно очевидно: полковник бессилен что-либо изменить. И сам Вудхем прекрасно это понимал.

— Ладно. Если тебя не убьют, — сказал полковник, — приедете по крайней мере в Сан-Франциско после войны, чтоб я мог изредка видеться с Пегги?

— Постараемся, — ответил Бенджамин.

— Там можно хоть круглый год играть в теннис. Вот и поработаешь над своим смехотворным ударом слева.

Они оба расхохотались.

— О’кей, рядовой первого класса Федров, — вздохнул Вудхем. И они крепко пожали друг другу руки. — Хотелось бы мне иметь не одну, а восемь дочерей. Хотелось бы иметь так много дочерей, чтоб я их имена с трудом вспоминал. Тогда был бы не прочь потерять парочку из них. — И он снова разлил виски по стаканчикам.

Медовый месяц длился у них всего неделю, и провели они его в Атланте. Та неделя была своего рода хрупкой преградой, возведенной между ними страхами и тяготами войны, а также неизвестностью, которая их ожидала. Само бракосочетание состоялось в кабинете мирового судьи. То была скромная и поспешная церемония — в очереди стояли еще три пары, ожидая, когда их поженят. Со стороны невесты присутствовали лишь мать и отец Пегги. Со стороны жениха — командир взвода, в котором состоял Бенджамин, да еще один солдат, его приятель, огромный парень из Кентукки, деливший с Бенджамином палатку во время проведения маневров. Отец и мать Бенджамина не смогли приехать из Нью-Йорка, у них просто не было денег на это путешествие. А Луис проходил службу в авиационном полку в Техасе.

Бенджамин послал родителям фотографию Пегги. Мать написала в ответ, что жена у него — настоящая красавица. И что она желает счастья детям, да благословит их обоих Господь.

Вудхем одолжил Бенджамину свою машину, в ней они и отправились в Атланту по раскаленным от солнца дорогам Джорджии, стараясь придерживаться скорости не более тридцати пяти миль в час, поскольку в военное время отпуск бензина был ограничен. К тому же Бенджамину вовсе не хотелось, чтоб в такой день его остановил офицер дорожной полиции.

Они затворили за собой желтую, под дуб, дверь в крохотный гостиничный номер, который удалось снять на семь дней, и Федров запер ее изнутри на ключ, прислушиваясь к удалявшимся по коридору шагам мальчика-посыльного, который донес их чемоданы. Половицы нещадно поскрипывали под его ногами. Итак, они остались одни в этом номере с закрытым окном и наглухо задернутыми шторами, призванными защитить от жаркого южного солнца. Бенджамин прислонился спиной к двери и наблюдал за тем, как его жена распаковывает вещи. Он любовался ее точными, аккуратными движениями, а Пегги тем временем вешала в шкаф свои два платья, убирала в нижний ящик комода белье и прочие мелкие вещицы. Ни один из них не произносил ни слова, слышался лишь шелковистый шелест юбки Пегги, когда она расхаживала по комнате… Затем, разложив свои вещи, она обернулась к нему.

— Дай мне твои часы, — сказала она. Подошла и протянула руку.

— Двадцать минут шестого, — сказал Бенджамин, бросив взгляд на часы.

— Я не спрашиваю, сколько сейчас времени, — сказала она. — Дай мне твои часы.

Бенджамин протянул ей часы. Она убрала их в свою сумку, защелкнула замок и сунула ключик в ящик комода, под две свои ночные рубашки.

— Не хочу ничего знать о времени, — объяснила она. — Хотя бы в течение семи дней.

Они выходили на улицу, лишь когда были голодны, хотели поплавать в бассейне или же сходить в кино. На протяжении недели центром мира стал для них этот полутемный гостиничный номер с желтой, почти дубовой, дверью и единственным окном. На целых семь дней они забыли о море военных в выцветшей под солнцем летней форме, волны которого бушевали вокруг них совсем недавно, забыли о рявкающих командах, о звуках взводимых курков. Средоточием жизни для них стали два обнаженных тела, жадные и благодарные одновременно. Только когда пришло время собираться домой, Пегги достала ключ, открыла сумку и вернула ему часы.

Две недели спустя дивизия Федрова была переброшена на север. Пегги за ним не поехала. Во-первых, у них не было денег на дорожные расходы и оплату номеров в гостиницах, сколько бы они там ни стоили. Во-вторых, оба знали, что еще через несколько недель дивизия снова снимется с места, что, возможно, солдат пошлют даже за океан. И оба дружно решили: второго расставания им просто не вынести.

Через два месяца после свадьбы дивизию Федрова перебросили в Англию. Они с Пегги не виделись целых три года. Нет, они, конечно же, часто переписывались, но к тому времени, как Бенджамин повстречал в Париже Ли, Пегги стала для него неким отдаленным и бесплотным призраком, душа которого была сосредоточена теперь в стопочке конвертов полевой почты. Он поступил, как поступает большинство солдат в схожих обстоятельствах. У него было несколько интрижек в Корнуолле, где на какое-то время был расквартирован полк для подготовки солдат к военным действиям под водой, в аквалангах. Завязался также роман с девушкой из Британского министерства информации — это когда Бенджамина послали в Лондон, на курсы отработки взаимодействий с британскими офицерами-контрактниками. И ни разу не испытывал он чувства вины, занимаясь любовью с этими женщинами. Просто как бы отсрочил верность призраку, который добросовестно слал ему все эти письма полевой почтой… отложил ее до лучших времен. Ведь война — штука очень долгая.