Ностальжи. О времени, о жизни, о судьбе. Том II - Виктор Холенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, ещё во время обеда мы основательно перетёрли косточки нашему директору. С этим же боевым настроем мы и сошли на наш пирс, где на свою беду нас вышел встречать Пантелей. Ему даже слова сказать не дали и высказали всё «хорошее», что было на уме у каждого. Даже всегда осторожный Мордвин не сдержал своих эмоций, не говоря уже о таком горячем парне, как Женя Файзулин. Ну и я, само собой, дал волю своим едким комментариям. Пантелей молча слушал с налившимся кровью лицом, а потом резко повернулся и ушёл, так и не вымолвив ни слова в своё оправдание.
А на утро вышел приказ: кому выговор, кому замечание, а мне – увольнение по 47-й статье. Допёк я его окончательно, видно. Несколько дней я не ходил на работу вообще. Валялся бездумно в общежитии на койке. Меня утешал по вечерам Петрович, когда приходил с работы. Приносил что-то поесть, потому что я даже в столовую не ходил. Забегали друзья и тоже с утешениями: мол, всё утрясётся как-нибудь. Предлагали выпить, да мне уже и не хотелось. И Петрович, по-стариковски разворчавшись, старался выпроводить прочь добросердечных соблазнителей – сам он вообще никогда не прикасался к спиртному. За все эти унылые дни молчаливого самобичевания в моём дневнике осталась лишь одна короткая запись, саркастическая, но честная:
«Вот проснёшься однажды утром в глубоком похмелье, оглянешься вокруг себя и вдруг поймёшь: а жизнь-то кончилась! И ничего хорошего ты так и не успел сделать… Нет, тикать надо отсюда поскорее, родная ты моя Камчатка! Иначе сопьёшься здесь совсем…»
Но по прошествии этих нескольких дней мне вдруг принесли вроде бы утешительную весть: в приказ внесли изменение. Оказывается, в защиту меня вступились бригадир Гаджимухамедов и профорг базы Пётр Михайлович Вахрушев, который работал в бондарном цехе мастером. В исправленном приказе меня переводили из бригады грузчиков на должность электрослесаря, соответственно договору, по которому я приехал сюда на работу, и с издевательски низким, в 700 рублей в месяц, окладом. Меня это известие совсем не обрадовало. И в дневнике осталась ещё одна запись:
«2 сентября 1958 года, вторник: Восстановили, но дали такую работу, что сам откажешься: туда никто идти не хочет. В общем, директор лежачего ударил, прямо поддых. Он поставил вопрос так: или иди на этот нищенский оклад, или уходи совсем. Лучше выбрать последнее, хоть и по 47-й. Надоела эта склока. Взъелся, сволочь, на меня, дела не будет… Ну и пень же ты, Пантелей, каких я ещё не видывал. Грубая работа…»
Но на следующий день я всё же пошёл в бездействующий засолочный цех, чтобы хоть глянуть, в каком состоянии там электрооборудование. Однако на новой должности я проработал ровно полдня. Утром механик местной и совсем небольшой дизельной электростанции познакомил меня с «фронтом» работ. Это оказался пустой засолочный цех, а всё его электрооборудование состояло из проржавевших мокрых электронасосов, покрытых застарелой коркой пыли пускателей к ним и обвисшей электропроводки под крышей навеса над пустыми засолочными чанами. Всё это работало последний раз, и то, помню, кое-как ровно год тому назад, когда я ещё был ловцом на ставном неводе, и здесь засаливали кое-какую выловленную нами рыбу. И этот никому уже ненужный хлам я должен попытаться привести в рабочее состояние? Нет ничего несуразнее, чем делать никому ненужную работу. А через несколько дней всего, кажется, отходит во Владивосток пассажирский пароход «Азия». И, если я на него опоздаю, то придётся ждать «Советский Союз»…
И сразу после обеда я уже молча положил на стол Пантелея заявление с просьбой об увольнении. Он молча прочитал его и, не сказав даже одного слова, тут же подписал.
В трудовой книжке в память о неуютной Камчатке осталась такая загадочная запись: «24 августа 1958 г.: Уволен из УАМР (Управление активного морского рыболовства) по Указу от 14 июля 1951 года. Заместитель начальника кадров УАМР А. Александров». Меня потом ещё не раз спрашивали в других отделах кадров при приёме на работу, что же означает этот Указ? Я только пожимал плечами, потому что и сам до сих пор не знаю. Могу только догадываться: может, за отказ от работы по договору во время путины? Так оно, по сути, и было…
К отходу «Азии» я всё-таки успел, покончив со всеми делами и получив незамедлительно расчет. Попрощался с друзьями по Лагерной, а к посадке на пароход меня проводили в город Толя Крысанов с женой Зиной, Слава Плитченко и Коля Кетов. До города мы доехали на попутном буксирном катере. Володи Глушко в городе не оказалось: в общежитии сказали, что он оказывает шефскую помощь в загородном совхозе. Успел ещё забежать в гастроном и купил там две фунтовые банки кетовой икры – в подарок родителям. Обнялись и поцеловались у пароходного трапа с ребятами, пожелали друг другу всех благ.
И – гуд бай, родная страна Вулкания! Навсегда…
Больше ни с кем из этих ребят я не только не встретился ни разу, но даже не обменялся хотя бы парой писем: они навсегда для меня остались в той прошлой жизни. И до сих пор я ничего не знаю об их дальнейшей судьбе…
Письмо девятое
Костры под звёздами
1.
Очередной день рождения я отмечал уже дома. Однако дом-то этот был уже совсем другой. Свой, так и не достроенный до конца, родители продали, а поселились в другом, временно пустующем, тут же недалеко от бывшего своего, на выходе из нашего распадка. Дело в том, что отец выработал свою льготную пенсию – с учётом северного и горняцкого стажей. Пенсия получилась очень хорошей по тем временам – 1200 рублей в месяц, и родители решили снова переехать в Лесозаводск, где и климат получше, да и жить полегче. Правда, переезжать они собирались только по весне, но нашёлся хороший покупатель нашего дома, и, чтобы не потерять его, решили продать сразу, а зиму перебиться в этом, пустующем. Да, народ из этого горняцкого высокогорного уголка на Сихотэ-Алине уже начинал разъезжаться по более удобным местам.
Уже не было здесь многих прежде знакомых людей, почти никого не осталось из одноклассников, уехал во Владивосток Вася Суховольский и, не помню куда, Иван Устинов – мои давние друзья. На работу устроиться здесь стало ещё труднее,
