Наступит день - Мирза Ибрагимов

- Тут долго думать не приходится! - взволнованно ответил Курд Ахмед. Разве мы обязаны поддерживать торговые операции только с немцами и англичанами? Разве нет у нас более мощного покупателя и продавца? значительно добавил он.

Хикмат Исфагани понял намек. Всплеснув руками, он быстро прошелся по комнате.

- Конечно, так! - заговорил он. - Вы имеете в виду нашего северного соседа? Какое мне дело до большевизма и социализма? Я же не идеи буду покупать у него! Я буду сбывать ему свой изюм, шерсть, кожу, а получать у него сахар, ситец, машины. Всему миру известно, что русский ситец, русский сахар ни с каким другим в сравнение не идут. Но нет! Наши господа хорошие не желают этого, не можем мы, говорят, торговать с большевиками!

Эти слова Хикмата Исфагани, намекавшие на срыв иранским правительством в 1938 году советско-иранского торгового договора, заставили Курд Ахмеда насторожиться.

- Но как же вы думаете поступить, сударь? - спросил он, окинув фигуру Хикмата Исфагани недоверчивым взглядом.

Хикмат Исфагани сел в кресло и снова взялся за кальян.

- Не знаю, милый мой, не знаю! - проговорил он, закрыв глаза. Посоветуйте, как быть? - И тут же добавил, не ожидая ответа: - Самое верное дело: бить врага его же оружием. Надо задержать на складе весь импортный товар, который вы отгрузили из Басры, и скупить весь подобный импортный товар у мелких и средних купцов. А запасы кожи, шерсти, мехов, жира выбросить на рынок.

Курд Ахмед хотел было возразить, но Хикмат Исфагани остановил его:

- Выслушайте до конца, сделайте одолжение! Я уже сказал, что совести своей ни за какие деньги не продам. Послушайте дальше. Когда эти господа барды и никпуры увидят, что мы тоже наводнили рынок отечественными товарами, они уже не оставят на своих складах ни одного золотника этих товаров и взамен будут лихорадочно закупать импортные. Вот тогда-то мы при поддержке нашего друга фон Вальтера приберем к рукам и выбросим на рынок импортных товаров в десять раз больше, чем запасено нашими конкурентами. Цены на импортные товары сразу упадут. И пусть покупает их бедный люд, крестьяне, неимущие, сколько их душе угодно. Далее мы закупим на рынке все наличные запасы сырья - кожи, шерсти, мехов и сдадим германскому торговому представительству, конечно, по прежнему курсу. Пусть крестьянин привозит на рынок всю свою продукцию, какая есть у него в хозяйстве. Так мы спасем от кризиса и крестьян и мелких торговцев, дадим им хорошенько заработать. Пусть знают тогда все, что есть люди, которые заботятся о народных нуждах!

Курд Ахмед вышел, напряженно соображая, какой оборот примет план хозяина на практике.

Хикмат Исфагани повернулся к Софи Иранпересту, который все это время сидел молча и только почтительно кивал головой.

- Ну! Что пялишь глаза, сударь? Ты, конечно, видишь, что я по капле отдаю всю кровь за благополучие народа? Ступай и напиши в своей газете хоть десятую долю того, что ты сейчас здесь услышал и увидел!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Сертиб Селими сидел в просторном кабинете с огромным, во всю стену, окном и просматривал последний номер газеты "Эттелаат". В газете были напечатаны позаимствованные из лондонской и парижской печати обширные материалы о московских переговорах. Писалось в них о составе делегаций английского и французского правительств, высказывались предположения о возможных результатах этих переговоров между тремя державами, причем подчеркивалась неизбежность безоговорочного принятия советским правительством предложений Англии и Франции. Центральным вопросом, который занимал всю печать, был вопрос о Польше: газеты утверждали, что Франция и Англия озабочены больше всего соблюдением государственных интересов Польши, защитой ее суверенитета и независимости.

Сертиб Селими хорошо понимал, почему так много и так громко говорят о "национальной независимости" и "государственной безопасности" Польши представители крупнейшего в мире колониального государства, угнетающего сотни миллионов людей во многих частях света.

Он встал и, швырнув газету на стоявший в углу столик, вышел на балкон.

Сертиб Селими казался сегодня более обычного расстроенным и грустным. Он пришел к убеждению, что после тебризских расследований ему невозможно оставаться в министерстве внутренних дел.

Вначале все члены комиссии, обсудив материалы о поведении Гамида Гамиди, пришли к единодушному решению - указать в своем акте действительные причины, побудившие этого во всех отношениях честного и искреннего человека выступить против политики правительства.

И на самом деле произвол и беззаконие помещиков и землевладельцев перешли все границы допустимого. Города переполнены безработными и нищими. Положение народа невыносимо. А ведь все, чего добивался Гамид Гамиди, - это провести необходимые меры к облегчению тягостной для народа жизни.

В этом духе сертиб Селими и собирался написать заключение комиссии, но в результате интриги серхенга Сефаи комиссия в полном составе была, неожиданно вызвана к министру внутренних дел.

Выслушав сообщение комиссии, министр сказал:

- Как бы его величество не подумал, что комиссия состоит из единомышленников Гамида Гамиди. Ступайте и еще раз подумайте над заключением! Правительство его величества не может ставить интересы крестьян выше интересов помещиков и крупных землевладельцев.

И вот все члены комиссии, за исключением Явера Азими, словно потеряв рассудок, стали в один голос утверждать, что Гамиди не более как бунтовщик и предатель родины. Когда же сертиб Селими попытался возражать, ему было заявлено, что он может написать особое мнение, а комиссия в целом даст только такое заключение.

Сертиб Селими оказался в безвыходном положении. Он был неспособен погубить честнейшего Гамиди. А написать особое мнение значило дать в руки серхенга новый материал, которым тот воспользуется при первом же удобном случае, чтобы окончательно его потопить.

Как же быть?

Сертиб Селими не находил ответа.

А тут еще эта история с германским советником. В министерстве внутренних дел было восемь немецких советников, они вмешивались в повседневную работу отделов, проверяли каждого работника, от начальника отдельного района до высшего чина администрации, требовали назначения на ответственные посты бесчестных, продажных людей.

Сертиб Селими был из числа тех работников министерства, которые открыто выступали против подобных действий немецких советников. Но те, ни с чем не считаясь, настойчиво проводили свою политику.

Наконец, не выдержав их наглости, сертиб Селими без всякого стеснения выгнал из своего кабинета приставленного к нему германского советника Залкимда. За этот поступок он получил строгое предупреждение от министра.

Последнее время создалось настолько напряженное положение, что сертиб Селими не мог пересилить себя и посещать министерство. Чувствуя себя не совсем здоровым, он решил не выходить из дому.

Друзья и единомышленники сертиба из среды тегеранской интеллигенции и военных были хорошо осведомлены о неприятностях своего приятеля и не покинули его. Каждый вечер они приходили побеседовать с ним, обменяться мнениями, помочь советом.

И сейчас, услышав стук в калитку, сертиб Селими крикнул своему старому садовнику, который возился возле увитой виноградом зеленой беседки:

- Открой, старина! Это к нам.

В калитку вошли двое - Явер Азими и пожилой господин в штатском. Сертиб Селями поспешил по широкой лестнице навстречу гостям.

- Здравствуйте, здравствуйте, господин Хафиз Билури! - воскликнул он, протягивая обе руки смуглому пожилому господину с совершенно седыми, но еще густыми волосами и лицом, испещренным глубокими морщинами. - Здравствуй, мой дорогой! - повернулся сертиб Селими к Яверу Азими.

Затем он почтительно пропустил Хафиза Билури по лестнице и, взяв Явера Азими за локоть, пошел вслед за ним.

Они поднялись в гостиную. Сертиб Селими передвинул столик с нардами на середину комнаты.

- Пока сражайтесь тут, а я велю подать чай! - сказал он, выходя.

Хафиз Билури оглядел комнату. На передней стене висел в золоченой раме большой портрет Реза-шаха в профиль с сердито устремленным куда-то взглядом.

Других картин в комнате не было.

Перед портретом на пестром керманском коврике стоял изящный столик на золоченых ножках. На нем лежала вырезанная из слоновой кости человеческая рука, высоко держащая факел - символ света и разума. Украшенный рубинами и яхонтами, факел действительно искрился и как бы излучал пламя. В углу комнаты стоял большой стеклянный шкаф с книгами.

Явер Азими расставил кости на столике и пригласил старого учителя. Но вошел сертиб Селими, и в знак уважения к старшему товарищу Явер Азими уступил ему место за столиком, а себе придвинул другой стол. Они любили нарды и всегда играли с большим увлечением, но на этот раз игра шла вяло. Сертиб Селими то и дело допускал ошибки.