Счастливый ребенок - Стивен Гаррисон

Возвышаясь над этими маленькими почемучками, мы, взрослые, считаем своим долгом давать ответы на их вопросы. Но роль ходячей энциклопедии скоро становится нам не по плечу – появляются такие вопросы, ответов на которые у нас нет. Мало-помалу любопытство детей нас раздражает, и мы начинаем прибегать к принуждению.

– Сними, пожалуйста, носки.

– Почему?

– Они промокли.

– Почему?

– Потому что ты вступил в лужу.

– Почему?

– Потому что тебе так захотелось.

– Почему?

– Сними носки немедленно.

И так целый день и день за днем.

Почему мы принимаем такое поведение трехлетнего ребенка за поиски ответов? Мы забыли, в чем заключается суть этого непреходящего любопытства. Обитая в мире относительной определенности, мы вообразили, что и ребенок стремится к тому же.

Потому-то и нельзя доверять никому старше трех лет. Маленькие дети просто любопытны. Когда они что-то узнают, их любопытство не насыщается. Эту жажду не утолить ответами. Они хотят знать больше, независимо от того, что они уже узнали. Их вопросы о жизни и есть их жизнь. Поэтому мы не можем ответить детям на их вопросы. Однако мы можем присоединиться к ним в их расспросах. Для этого нам придется оставить все свои ответы… Возможно, мы потеряем ощущение времени. Возможно, сегодня нам не удастся сделать ничего из намеченного. Возможно, заданный вопрос окажется лишенным всякого смысла, а вся эта суета – сплошной глупостью, как игра без ведения счета, без конца… без победителя.

Нам скажут, что пришло время приступить к какой-то другой игре – с четкими правилами, с ясным распределением ролей и элементом соревнования. Ведь, в конечном счете, в реальной жизни детям придется иметь дело именно с этим. Так почему же им хочется тратить столько времени на просто игру!

Скорее всего, нам следовало бы внушить им, что на большинство вопросов есть ответы, а когда ответа нет, нужно заняться чем-нибудь другим, оставив наконец эти бесконечные вопросы. Со временем нам удастся научить их меньше удивляться, с большей легкостью отказываться от своих вопросов и принимать ответы как нечто окончательное – вот тогда они будут готовы к школе. После школы они смогут жить продуктивной жизнью. А мы сможем вернуться к тому, чем занимались, – уж это, безусловно, дело крайне важное.

А что, если поощрять эти расспросы, а не подавлять их? Интересно, каковы возможности ребенка, чья любознательность не знает границ? И как тогда изменимся мы, родители? Как изменятся наши ответы? Как изменится наш мир?

Мы словно боимся своих детей с их бесконечной жаждой открытий, их неугомонной энергией и ясными глазами. Неужели мы сами настолько изменились, что забыли, насколько это ценно? Неужели созданный нами мир просто не выдерживает их взгляда?

Если мы не посвятим свою жизнь этой Жажде открытий в наших детях и в себе самих, если мы ограничим своих детей заранее сформулированными ответами, мы все равно столкнемся с этим простым и неизбежным вопросом.

Почему?

Если вы не боитесь задать его самому себе, проведите несложный эксперимент. Только выспитесь хорошенько накануне. Позвоните приятелю, у которого есть маленький ребенок, а лучше – несколько малышей. (Если у вас у самого есть дети, то в эксперименте нет надобности – вы уже и без того свое получили. Просто отправляйтесь спать.) Проведите целый день с этим ребенком или детьми, но не как

взрослый надсмотрщик, а как участник их игр. Играйте без всяких оговорок. Играйте, жуя бутерброд, играйте за обедом.

Просто играйте.

Все, что вас окружает, – часть игры. Весь остальной мир, кроме вашего непосредственного окружения, перестал существовать. Нет никаких сложных отношений. Нет никаких счетов к оплате. Есть только игра.

Ну и как вам это развлечение – оно вас волнует, выматывает или и то и другое? Ищете ли вы какой-то смысл в игре? Стремитесь ли формулировать правила? Хотите ли чего-нибудь достичь? А как вы себя чувствуете в конце целого дня игры? Каким вам теперь кажется наш взрослый мир? А каким – мир ребенка? Попробуйте, поэкспериментируйте в течение одного дня или хотя бы часа. А если вы и в самом деле настроены серьезно, то продолжайте так экспериментировать всю оставшуюся жизнь. Спросите себя: «Почему?», но не отвечайте на вопрос, и не переставайте его задавать.

Мудрость незнания

Главный источник проблем – их решения.

Милтон Берл

Однажды в многолюдном обществе Сократу был задан провокационный вопрос: кто из известных ему философов глубже всех постиг истину? Презрев людскую зависть и ревность, мудрец ответил с иронией: «Сократ знает больше всех, потому что он знает, что ничего не знает».

По сей день мы помним Сократа как одного из самых выдающихся мыслителей, тогда как большинство его современников канули в небытие, а их некогда великие прозрения остались на обочине философской мысли.

Кто как не Сократ глубоко понимал природу учения. Он развил собственный метод рассуждения и обучения при помощи диалога, основанного на последовательности вопросов. Один из величайших учителей всех времен, Сократ пришел к убеждению, что учить и учиться нечему – знание жизни присуще каждому человеку от рождения, вопросы же помогают обнажить то, что и так известно.

В те времена учителя, именовавшиеся софистами, взимали с учеников плату за знания и постижение философии. Разумеется, тот учитель, чьи ученики уходили к его «более мудрому» коллеге, ничего не получал. Поэтому в борьбе за славу и учеников софисты упражнялись в витиеватых самонадеянных рассуждениях, позволявших им логически «обосновать» любую свою мысль. Они подарили нам термин «софизм», что означает вводящее в заблуждение логическое построение. И тень этих мудрецов, похоже, по сей день лежит на нашей системе образования.

Надо ли говорить, что великий Сократ оспаривал истинность учения софистов. К тому же он отказывался от платы за обучение. А за пристрастие к неудобным вопросам и непримиримость, с которой он доказывал, что для власть имущих лучше, когда люди задают меньше вопросов, мудрец был приговорен к смерти.

Прошли тысячи лет, но эхо сократовских вопросов по-прежнему волнует общество. Нынешние образовательные институты успешно забыли об их важности и теперь поддерживают новые, усложненные формы софистики. Власть имущие по-прежнему дают нам понять, что прямые и ясные вопросы у них не в чести.

И хотя мало кто возьмет на себя смелость утверждать, что с государственным образованием у нас все в порядке, еще меньше наберется тех, кто признает, что причиной всему – нелюбовь к вопросам. Не утихают споры между сторонниками разных систем финансирования, учебных программ и способов оценивания. Но все эти споры не выходят за рамки софистики, ведь от их исхода зависят доходы спорщиков.

А что, если все эти деловые люди ошибаются? Что, если проблема образования действительно заключается в том, что оно препятствует расспросам? Что такого понятия, как «слишком много вопросов», быть не должно? Что, если прав был Сократ?

Если Сократ был прав, тогда вопрос – это учитель, школа и учебник. Нет необходимости учить, когда есть необходимость учиться. Нет необходимости в ответах, когда есть настоящие вопросы. В образовании, построенном на вопросах, не может быть никаких программ, никаких экзаменов, потому что вопрос всегда открыт, не оформлен окончательно и не имеет границ.

Вопрос – жив; ответ – мертв. Тут-то и проигрывают наши школы: они полны ответов. Вопросы, которые «подходят» к заданным ответам, поощряются, на них обращают внимание, они служат источником вознаграждения. Вопросы же, не соответствующие нужным ответам, отвергаются и влекут за собой наказание.

Если рабочий задает вопросы, то эффективность конвейера от этого не выигрывает. Поэтому государственное образование учило навыкам, а не творчеству. Когда-то промышленности нужна была именно такая рабочая сила, теперь же на сей счет былой уверенности нет. Компьютеры и автоматизация сводят на нет потребность в таких механических движениях, для которых достаточно некритического мышления. На производстве ощущается нехватка творчески мыслящих людей – конструкторов, новаторов – тех, кто принимает решения. И в этом нет ничего удивительного, поскольку государственное образование продолжает функционировать по принципам тех времен, когда закладывались его основы, – времен промышленной революции.

Мы живем в информационный век, с огромной скоростью двигаясь к тому неизвестному, что будет после него. Век промышленности занял столетия, но продолжительность века информационного, возможно, не превысит и нескольких десятилетий. Ядро промышленности теперь составляют компьютеры, и уж они-то накапливают и отбирают информацию гораздо лучше человека. А со временем машины приобретут еще и способность комплексного осмысления, осваивая все новые сферы возможностей, ранее принадлежавшие исключительно человеку. Что ж, наши синапсы попросту медленней машин.