Народная Русь - Аполлон Коринфский

Вода, как и огонь, всегда казалась наделенною целительной силою. «Вода очищает от всего нечистого, огонь пожирает всякую нечисть!» — говорит простонародная мудрость устами старых людей. От каких только болезней не пользуют водою деревенские лечейки и в наши дни! И в этом случае воде гремячего ключа приписывается наибольшее значение. «Помогает», по словам знающих опытных ведунов, и дождевая вода. Дает помогу и вода, натаянная из снега, особенно — собранного в марте-месяце. Если берут для больного воду из проточного места, из реки, то никогда не зачерпнут против течения. «Матушка-вода!» — гласит народное слово: «обмываешь ты круты берега, желты пески, бел-горюч камень своей быстриной и золотой струей. Обмой-ка ты с раба Божия (имярек) все хитки, все притки, уроки и призеры, скорби и болезни, щипоты и ломоты, злу худобу; понеси-ка их, матушка быстра река, своей быстриной — золотой струей во чистое поле, на синее море, за топучия грязи, за зыбучия болота, за сосновый лес, за осиновый тын!»

Вещая сила, каковою наделила воду народная старина, заставляет прибегать к ней с гаданьями, и до сих пор не утрачивающими смысла в посельском быту. Гадающие смотрят в воду, угадывая судьбу по движению струек; слушают воду, определяя предсказание по шуму ее; бросают на воду разные предметы.

Как у домашнего очага живет Домовой, так и в каждой реке, в каждом озере — Водяной. О нем создано суеверным народным воображением немало всяких сказаний, по которым еще и теперь можно угадать удаленное происхождение его от языческого Даждьбога. От него зависит, по представлению народа, «задерживать дожди». Потому-то и воздает ему пахарь-хлебороб всяческое почтение, умилостивляя его посильными дарами, величая, как и Домового, «дедушкою». Вода — его царство, где он властен сделать все, что захочет. Под его властью не только рыбы, но и русалки (девы подводные), — не только все, что живет в воде, но и все, что к ней приближается. Все, кому приходится жить дарами воды (рыбаки, мельники, лодочники), — должны быть с ним в мире. Памятующим это он оказывает всякое покровительство: бережет пловцов, посылает добрый улов, смотрит за неводами, следит за уровнем воды в пруду и т. п. Но — «беда тому, кто затеет с ним ссору!» — предостерегают старые люди молодежь, все реже и реже вспоминающую про заветы седой старины.

V

Сине море

Хотя русский народ в старину стародавнюю и не был прирожденным обитателем поморья, но как с самим морем, так и со всем заморским связано в его тысячелетней памяти немало всяких сказаний, поверий и цветистых ходячих слов, с незапамятных времен до сих пор разгуливающих «от моря до моря». Теперь, когда народная Русь не только стоит твердою богатырскою стопою на берегах семи морей, но даже омывается двумя океанами, — невольно выплывают перед ее глазами из-за темным-темной дали минувших веков затуманенные современным житьем-бытьем облики былых поверий, сбереженных от беспощадной руки всесокрушающего времени в светлых глубинах чуткого ко всему родному-заветному, памятливого сердца народного.

Было время, когда славянин-язычник поклонялся всей обступавшей его, видимой его суеверным глазам, природе — как единому, примирявшему в себе и доброе, и злое начала, божеству. Шли века, один за другим утопавшие в неизведанной бездне славянского прошлого: бог-природа мало-помалу распадался надвое — воплощаясь в Белбога (олицетворение света и добра) и Чернобога (воплощение злых темных сил). Но власть и этих могущественных стихий природы была, с течением времени, разделена между происшедшим от каждой из них потомством, обожествленным среди преклонявшегося пред их волею народа. Сначала народилась божественная чета — Небо с Землею, ставшие прародителями позднейших богов; а там — и целая семья их зажила на славянском Олимпе. Древнеязыческая Русь передала старшинство в этой семье сыну прабога-неба — Перуну, дав ему в могучие руки и молниеносные громы небесные, и дожди облачные, и огни горючие, и воды земные. Загремела по светлорусскому простору Белбожичева слава великая, великая слава — нераздельная… Но шли — прошли еще годы-века, разделил свое царство и единый властитель земли и неба. Остались у Перуна громы да молнии, огнем стал повелевать Сварожич, ветрами буйными — Стрибог; доставались воды Морскому Царю.

Жил, по верованию древних пращуров пахаря наших дней, обитал этот могучий бог сначала не в пучине морской, а в бездонной глубине синего неба, раскидывающегося беспредельным воздушным океаном над Матерью-Сырой-Землею. И самое небо казалось живому народному воображению не чем иным, как океан-морем, в волнах которого купались и пресветлое солнце, и ясные звезды, омывался и светел-месяц. Мало-помалу представление о небе-море было перенесено на заслоняющие его от глаз человеческих волны дожденосительниц — туч, отовсюду окруживших, по воле народа-сказателя, небесный остров «Буян». Когда продвинулась Русь поближе к заправскому синему морю и даже начала заглядывать за море, — сложилось в ней понятие о море-океане, на котором-де плавает стоящая на китах земля. Остров Буян перенесся на середину этого беспредельного моря и стал жилищем солнца с алыми сестрами — зорями, а когда миновал черед обожествлению дневного светила, поселились на этом острове всякие дива-дивные, и до сих пор не покидающие его для суеверного воображения, придерживающегося заповедных стариною преданий. Обступают — стерегут его ветры буйные. Живет на острове и змея — «всем змеям старшая», и вещий ворон — «всем черным воронам старший брат» («Живет ворон — Огненного змея клюет!»), и птица — «всем птицам старшая и большая» (с железным носом и когтями медными), и пчелиная матка — «всем маткам старшая». Народное заговорное слово поселяет здесь даже Илью-пророка, принявшего на себя и власть над могучими громами Перуновыми. «На море на океане, на острове на Буяне», — гласит это поседевшее слово, — «гонит Илья-пророк к колеснице гром с великим дождем» и т. п. Простонародные сказки то и дело меняют обитателей этого дивного острова. Но сам-то он встает из морских волн по-прежнему увлекающим воображение простодушного сказателя местом всяких чудес… Морской же Царь, порастеряв свою власть на небесном море, ушел — старый — в морскую глубь, построил там себе палаты царские да и живет-поживает припеваючи, по всей своей царской вольности, окруженный веселым народом: девами — русалками, водяными воеводами да всякими чудищами морскими — «им же несть числа».

Позднейшие сказания рисуют Морского Царя не только грозным властелином, но и отцом многочисленной семьи. Только нет у них с водяной царицею — «всем русалкам русалкой» — ни единого сына: одни дочери родятся — девы моря с рыбьим хвостом. Изо всех дочерей у седого повелителя бурь морских — одна дочка любимая: Марья Моревна, морская царевна. У одной только у нее нет и хвоста рыбьего. Ни в сказке сказать, ни пером описать ее, царевнину, красоту, — говорят краснословы-сказочники, говорят, а сами ее «ненаглядною красой, золотою косой» величают. Живет она, — по их словам, — в отцовском дворце, сидит в своем терему девичьем, из косящата окошечка на подводное царство не налюбуется. А в сердце к ней нет-нет да и стукнет грусть-тоска, а о чем тоска — неведомо, по ком грусть — незнаемо. Выходит под такой час Марья Моревна — морская царевна, золотая коса, «непокрытая краса», — выходит из терему, садится в золотой челнок, выплывает на зыбучие волны моря синего. Плывет ненаглядная красота, а сама так и сияет, слепит лучами солнечными глаза встречному-поперечному… А то — выйдет из челнока, купаться начнет. Не дай Бог доброму молодцу засмотреться на любимое детище владыки царства подводного… Заглядится ненароком, — и света белого после ни разу не взвидит: нет и человека такого, который бы не ослеп от такой красоты невиданной!..

Дошла до наших дней сложившаяся на Руси в стародавние годы сказка о том, как полюбилась Марья Моревна, морская царевна, встречному добру-молодцу, молодому королевичу. Увидал он ее, залюбовался красотой несказанною, да только глаз-то не проглядел, а и сам пришелся красавице по сердцу. Засмотрелась красота на юного королевича, а был он молод, да удал: хватал ее с челнока за белые руки, вез в быстроходной ладье по синю морю, причал держал у пристани своего родного города, повел морскую царевну в отцовские палаты. Как увидал старый король добычу сыновнюю, — «Не бывать, сынок, свадьбе твоей! Сам я — на старости лет, — говорит, — женюсь на Марье Моревне!» А морская-то царевна похитрей была. Велела она добыть живой и мертвой воды; принесли королю воду черные вороны (прообраз темных туч)… «Отруби, — говорит, — голову сыну!» Обезглавили молодого королевича; спрыснула его Марья Моревна живою водой: встал на резвы ноги добрый молодец, стал еще удалей-красивее. Захотел помолодеть и старый король, велел отрубить себе голову, а потом спрыснуть и его живою водою. Отрубить-то отрубили и спрыснуть — спрыснули старого греховодника, да только не живой, а мертвою водой: не подняться седому завистнику с сырой земли… Тут ему и конец пришел. А Марья Моревна смотрит на него, а сама приговаривает: «Не зариться бы тебе, старому, на молодое сыновнее счастьице! Вековать бы тебе, седому, век свой в палатах белокаменных, во той ли во топленой горнице, на той ли на печке на муравленой!» Схоронил королевич отца, а сам с морской царевною — за почестен пир, за веселую свадебку… Был счастлив он со своей молодой женою не три дня, не три месяца, а без трех дней три года… К исходу третьего — встосковалась королевичева женушка, всплакалась; всплакавшись — королевича покинула, пошла ко синю морю, отвязала от крутого бережка свой золотой челнок, села в него да и была такова: уплыла в отцовское царство подводное… Встретил Морской Царь свое потерянное любимое детище роженое, — расплясался на радостях; потонуло от той пляски много судов-кораблей. Был между ними и корабль королевичев, а на том корабле — и сам молодой Марьин Моревнин муж… Было, знать, на роду ему написано: не сидеть королем на сырой земле, а жить со своей королевой во палатах белокаменных, у того ли Царя Морского — подводного.