Курочка Ряба, или Золотое знамение - Анатолий Курчаткин

— Достояла б вчера, — попрекал ее обратной дорогой Игнат Трофимыч, — и с песком были бы, и с ветчинной. А то вареную-то эту ешь… Из резины ее, что ли, делают, я не знаю?

— Ой, не говори, — повинно поддакивала Марья Трофимовна. — Ты дак еще как-то ешь, а у меня совсем не принимает.

— Вот и достояла б вчера, — снова принимался за свое Игнат Трофимыч. — Знак ей, видишь, был… Синицу на журавля!

— Дак век живи, век учись, — покорно, чувствуя себя виноватой, отзывалась Марья Трофимовна. И вздыхала: — Ой, дак как бы это размолоть-то…

На подходе к дому от лавочки у забора навстречу им поднялся участковый Аборенков.

— Здравия желаю, Трофимычи! — бросил он руку к фуражке на голове, эдак доброжелательно вроде, с улыбкой, а лицо у самого, сразу же обратила внимание Марья Трофимовна, было словно у кота, слопавшего сметану.

— Здравствуй, Альберт Иваныч! И ты здоров будь! — поздоровались они с Аборенковым, и у обоих это вышло весьма-таки кисло.

— А чего хмурые такие? — спросил Аборенков. Однако спросил без недовольства, а все с тем же доброжелательством и улыбкой. — Все в порядке? Без конфликтов?

— Какие конфликты! Что ты, Иваныч! — дружно, с пионерской готовностью перебивая друг друга, ответили Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем.

— Это хорошо, что без конфликтов. Это хорошо. Рад! — сказал Аборенков, покачиваясь перед ними на носках и не освобождая дороги. Переступил затем с ноги на ногу и, обдав жаром своего громадного тела, придвинулся к ним совсем близко. — А яишней угостите? Хотели угостить, помните? Угостили бы, Трофимычи!

Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем переглянулись. Одна и та же мысль мелькнула у них: неуж догадался о чем-то?

Ho идет кролик в пасть удаву, хотя и чует его бедное сердце погибель, не хочет идти, а идет, и рад бы спастись, а лапы не сдвинуть с места…

Вот и Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем. И не хотели они вести Аборенкова в дом, так не хотели — сердце у обоих из груди выпрыгивало, но пуще того боялись они отказать ему, не уважить.

— Дак угостим, конечно! Пойдем, Иваныч, а как же! Как не угостить! — будто соревнуясь, наперегонки заприглашали они Аборенкова.

— Чего ж… справно живете… нормально… однако без шика, — сказал Аборенков, войдя в дом, становясь посередине кухни и оглядываясь. — Без шика, однако, без шика, — непонятно повторил он и вдруг ни с того ни с сего, каким-то особым, затаенным голосом, даже пригнувшись к ним с высоты своего гардеробного роста, спросил, переводя взгляд с одного на другого: — А хочется, наверно, шикануть, а? Чтоб не таиться, не жаться, а так — раз, и напоказ!

— Ты че эт, Иваныч, ты че? — оторопело заспрашивала Марья Трофимовна. — Яишенку тебе — сейчас, один момент.

И бросилась было к печи затевать огонь, но Аборенков остановил ee, обхватив за плечи.

— Нет, а шикануть?! Чтоб напоказ! Гарнитуры там, «Людовики», «Марии Антуанетты»?!

— Как это — шикануть? — потерявшись еще больше, чем его старая, выдавил из себя Игнат Трофимыч. — Что мы, купцы какие — шиковать?

— А что?! — Аборенков залихватски подмигнул ему и подмигнул Марье Трофимовне, которую не выпускал из-под своей руки. — Есть, наверно, на что шикануть-то? Золотишко там… а?!

Иди сюда, сам иди, своими ногами, лезь в пасть, приказывает удав глазами кролику, и тот идет — своими ногами, и сам заталкивает несчастную голову в красную разинутую глотку…

— Какое золотишко, ты что? — только и смог выговорить онемевшими губами Игнат Трофимыч. Так выговорил — как признался.

Не много было в арсенале Аборенкова средств, чтобы вырвать признание, по правде говоря, вообще только одно было средство — брать на арапа, но он очень даже хорошо чувствовал, когда это доступное ему средство может сработать. И сейчас нюх подал ему сигнал: жми давай, на все педали!

— А ну признавайся мне, да поживее! — выпустив из-под руки Марью Трофимовну, метнул он свой здоровенный, как булыжник, кулак под нос Игнату Трофимычу. — Чистосердечное признание, учти, принимается во внимание при определении меры наказания. Зачем у Дуськи вчера миксер брали?!

Однако же эффекта, который произвели его слова, Аборенков не ожидал.

Игнат Трофимыч, глядя на его кулак, как завороженный, только затрясся мелко-мелко, а Марья Трофимовна вдруг взвыла глухим утробным голосом, повалилась на колени и попыталась обхватить Аборенкова за ноги.

— Ой, мы не виноватые, не виноватые, пожалей ты нас! — запричитала она. — Ой, несчастные мы, ой, за что нам такое горюшко на старости лет… — Нет нашей вины, Иваныч. Птица проклятая, Рябая все, а мы-то при чем? Не было нашей воли, при чем тут мы?

И все пыталась обхватить Аборенкова за ноги, цапала его за форменные брючины, а он отступал от нее, чтобы не дать ей ухватиться за себя, и даже принужден был отбрыкиваться:

— Ну, это еще как сказать, нет ли, есть… это еще надо определить… главное — чистосердечное раскаяние… — Выдернул затем судорожным движением из висевшей через плечо портативной радиостанции антенну, включил на передачу и бросил в микрофон: — Объект обработан, можно брать!

— Нет нашей вины, Иваныч, птица проклятая!.. — продолжала причитать Марья Трофимовна.

А Игнат Трофимыч, на которого вместе с дрожью нашло такое оцепенение, что, в отличие от своей старой, не мог сдвинуться с места, где стоял, когда Аборенков двинул ему под нос кулак, там все и стоял, он увидел в окно, как, спустя какую-нибудь секунду после непонятных слов Аборенкова в рацию, к дому одна за другой на бешеной скорости подкатили две милицейские «Волги» и оттуда высыпало горохом видимо-невидимо молодых спортивных парней в штатском. Будто «Волги» были стручками и лопнули. А выскакивая из открывшихся дверец, молодые люди бегом бросались к их калитке, и вот уже в сенцах загрохотали шаги, приблизились, дверь распахнулась…

Тут, наконец, под наведенными на него аккуратными пистолетными дулами, черневшими зияющей пустотой, оцепенение оставило Игната Трофимыча.

— Вот тебе утро вечера-то и мудренее, — сказалось у него самою собой, и, как Марья Трофимовна вчера на магазинном крыльце, тихо грохнулся Игнат Трофимыч в обморок.

4

Всего какой-то недолгий час минул с той поры, как состоялось у начальника городского управления Волченкова совещание по оперативному сообщению участкового Аборенкова. Всего час! И вот уже не одна, а целая горка золотых крупинок лежала на чистом белом листе перед Волченковым, a вдобавок к ней — ни дать ни взять золотое куриное яйцо! Самое настоящее яйцо по форме, только золотое!

— Ловкая работа! — светясь своею неизменной полуулыбкой, ни к кому из присутствующих в его кабинете особо не обращаясь, сказал Волченков, рассматривая доставленную ему на стол добычу. И вопросил с иронией, опять ни к кому специально не обращаясь: — Курочка ряба им, значит, несет их?

— По этой «курочке рябе» высшая мера плачет! — тотчас, в тон начальнику, подхватил замполит Собакин.

— И даже вон как бы пометом испачкано, даже до этого додумались! — с восхищением, отдавая должное тайному мастеру, изготовителю яиц, указал пальцем, привстав со стула, молодой бравый майор Василь Васильич, что разрабатывал операцию по «прощупыванию» стариков.

Разрабатывал операцию по прощупыванию, а вышло, стараниями Аборенкова, куда как больше. Впрочем, ни Аборенкова, ни его начальника Пухлякова не было теперь в кабинете Волченкова. Мавр, сделавший свое дело, должен уйти. «Дело века», не иначе, назревало в их городе, и маврам нечего было путаться под ногами.

— Странно только, с какой целью они эти яйца делали? — раздумчиво проговорил Волченков. И теперь посмотрел на замполита. — Может быть, на Западе сейчас спрос?

— На Западе у них все может быть, — с готовностью, вмиг посуровев своим упитанным лицом, отозвался Собакин. — Рыночная стихия, что б у нас сейчас о ней ни писали, развращает человека!

— Ну отчего же, — сказал бравый майор Василь Васильич, — и у наших подпольных миллионеров мода такая может быть. Очень даже. Деньги им свои надо во что-то вкладывать? А тут и золото, и не просто золото, а ювелирная штучка!

Он был любимцем начальника управления и позволял себе спорить со старшими по званию и положению.

— Как бы эти «штучки» на что-нибудь другое не шли. На подкуп. Кое-кого. — Полковник Волченков обвел взглядом присутствующих, и только его полуулыбка оставила у каждого из них надежду на то, что этот «кое-кто» не он.

На селекторе у Волченкова зашипел включившийся динамик и голосом секретарши доложил:

— Капитан Карась из криминалистической лаборатории.

— Пусть войдет, — распорядился Волченков.

Дверь кабинета раскрылась, долговязый капитан Карась прошел к столу Волченкова и молча положил перед ним отпечатанный типографски специальный лабораторный бланк в ряби букв и цифирек, внесенных в него от руки.