Курочка Ряба, или Золотое знамение - Анатолий Курчаткин

А когда она вытащила его оттуда, на влажно-блестяще обдернувшейся медом подушечке тускло сияла желтая крупица.

Как ни тщательно протирала Марья Трофимовна миксер, а судьба оказалась ловчее ее. Достаточно было застрять одной, чтобы раскрыться их тайне, — одну судьба и упрятала.

Евдокия Порфирьевна смотрела на желтую крупицу у себя на пальце и чувствовала, как глаза у нее буквально становятся круглыми. Она потянула мизинец в рот, ухватила крупицу зубом и надавила им. Между зубами металлически скрежетнуло, но в то же время крупица и подалась зубу — словно бы прилипла к нему!

Евдокия Порфирьевна выкатила крупицу обратно на ладонь и теперь долго-долго, поворачивая ладонь и так и эдак, смотрела на желтую находку.

И пока смотрела, глаза ее мало-помалу перестали круглиться, и в них зажегся тот бешеный охотничий блеск, каким они горели обычно, когда, войдя в автобус, она наметанно угадывала в пассажирской толчее лица безбилетников.

— Ах вы, старички божьи! — снова произнесла она, и в голосе ее был этот же охотничий азарт. — Вот он, кофе-то растворимый, вот он… особый!

Глава четвертая

1

— Та-ак! — сурово протянул участковый Аборенков, выслушав жаркий рассказ бывшей своей недолгой любовницы. У него было подозрение, что всю эту историю она затевает не для чего другого, как для того, чтобы снова лечь под него. Второго дня послала его к старикам неизвестно зачем, сегодня прибежала сама, притащила какую-то будто бы вещественную улику… нет, очень похоже, что насаживала червячок на крючок. Бревно неошкуренное, подумалось ему при воспоминании о той недолгой поре, когда она бывала под ним. Не было у него никакого желания взгромождаться на нее снова. — А может, это и не золото вовсе, мало ли какое по виду?! — придавая лицу уж совсем заскорузлое суровое выражение, сказал он.

— Не золото? — вопросила Евдокия Порфирьевна, беря с расстеленного на столе белого носового платка желтую крупицу и поднося к лицу Аборенкова. — Возьми на зуб, попробуй — не золото!

Бревно неошкуренное, снова подумал о ней Аборенков. Он не понимал, как отделаться от нее.

— Ладно, — сказал он, — допустим. А если это не их? Откуда у них золоту быть? И что им с золотом на миксере делать?

— Ага, мое золото! — с готовностью вскинулась Евдокия Порфирьевна. — Было б мое — я бы к тебе прибежала? А что они с ним на миксере выдумывали — это уж ваше дело, милицейское. Не мое.

— Странно все как-то… — протянул Аборенков, уличающе глядя на нее. — Золото, миксер… А может, оно там у тебя тысячу лет уж лежало?

— У меня? Я положила?! — Евдокия Порфирьевна очень натурально изобразила негодование. — Ну и дуб! К тебе с чем, а ты что? К тебе с каким подарком, ты хоть оценить можешь?!

Но на такие силовые приемы были у Аборенкова свои контрприемы. Аборенков был профессионал. Если по нему били молотком, он отвечал кувалдой.

— Это ты брось — могу, не могу! — поднялся он из-за стола с суровым видом, взял платок с желтой крупицей и стал сворачивать его. — Сейчас мы с тобой поедем. Доложим по начальству. Если что, тебе и отвечать.

Тут, он полагал, бывшая его любовница должна слинять, вырвать у него платок обратно и убраться восвояси — потому как зачем ей какое-то там начальство, — но к его удивлению она ответила согласием! Да еще и добавила:

— А не поедешь — я сама двину.

Этого Аборенков уже никак не ожидал. А вдруг, впервые, как Марсельеза объявилась у него в «Опорном пункте», подумалось Аборенкову, она и в самом деле из-за этой штуковины приперлась, а не ложиться под него? Подумай он о том всерьез раньше, совсем по-другому повел бы себя с нею, составил бы протокол, принял бы эту крупицу по описи — и лежи она себе в сейфе хоть двадцать лет. А теперь не отступишь, действительно придется тащиться к начальству в райотдел…

— Давай, давай, — даже поторопила его Марсельеза. — Пошевеливайся, чего замер?!

2

И загудела машина, завертелись колеса, понеслась с горки вниз, только засвистело в ушах.

Ничего не оставалось делать Аборенкову, припершись с Марсельезой в райотдел, как доложить о поступившем к нему сигнале со всею серьезностью. А спустя не очень долгое время был он вызван к самому начальнику райотдела майору Пухлякову. Человеку и в самом деле упитанному, пухлому, с розовым вторым подбородком, аккуратным валиком окаймлявшим подбородок основной, и от этой, может быть, своей пухлости человеку осторожному и оглядчивому, склонному во всяком деле переложиться со всех сторон мягоньким, чтобы, в случае неудачи, упав, обойтись даже бы и без ушибов.

— Что, товарищ старший лейтенант, — сказал он Аборенкову, когда тот вошел в его кабинет, — вот мне тут подали ваш рапорт… Дело, я полагаю, необычное во всех смыслах, без совета в горотделе никак нельзя. Поедем сейчас. Я уже позвонил, сообщил, нас ждут.

Не хотелось, ох не хотелось Аборенкову торчать в этой каше, которую сам же по своей дурости и заварил, эдаким половником, которым все кому ни придется и будут кашу таскать.

Однако неволен был Аборенков перечить начальству и только последовал начальственному примеру:

— А вот гражданочка Ковригина, которая принесла, в коридоре сидит, и ее бы тоже с собой прихватить.

— Отлично, — поддержал его предложение начальник райотдела, для которого, чем больше мягонького вокруг, тем было лучше.

Евдокия Порфирьевна, когда начальник райотдела, выйдя из кабинета, пригласил ее проследовать в машину и поехать вместе с ними, поперву взбунтовалась.

— Еще не хватало! — загремела она. — Я свое дело сделала, теперь вы давайте! Мне на работу пора.

Начальнику райотдела Пухлякову нравились крупные женщины. Он приобнял Евдокию Порфирьевну и похлопал ее по тугому бедру:

— Не волнуйтесь, гражданочка! Мы вам, нужно будет, любые оправдательные документы выдадим. Хотите, на весь день освобождение напишем?

Слаб был советский человек на всяческие освобождения. Пусть и контролер, а имеется возможность прогулять — прогуляет всенепременно, и Евдокия Порфирьевна на предложенном условии согласилась и проследовать, и поехать.

Городское управление внутренних дел размещалось в четырехэтажной стеклянно-панельной коробке, украшенной, как архитектурным излишеством, широким и длинным бетонным навесом над крыльцом. Не знаю, как и объяснить, невозможно объяснить это нехваткою особняков на главной улице, потому как, было бы нужно — нашли бы уж какой-нибудь, но городское управление внутренних дел стояло в иерархии городских учреждений на каком-то таком невысоком месте, что этой стеклянно-панельной коробки считалось с него вполне достаточно.

В кабинете начальника управления за столом для совещаний сидел уже весь синклит. Ниже Пухлякова по званию не было никого, все в основном полковники да подполковники, а уж с маленькими звездочками был лишь один Аборенков.

Сам начальник управления, полковник Волченков, за совещательный стол не сел, а остался за своим рабочим столом с пультом селекторной связи — получилось, вроде как он не участвовал в заседании, присутствовал, но не участвовал, наблюдал со стороны.

У него и улыбка была на лице, ну не то чтобы улыбка, а полуулыбка — как если бы он и в самом деле имел ко всему происходящему в его кабинете совершенно стороннее отношение и все это происходящее ужасно его веселило.

Евдокию Порфирьевну в кабинет начальника управления Пухляков, естественно, приглашать не стал. Евдокии Порфирьевне было предложено, как и перед тем в райотделе, посидеть в коридоре.

Доложить о деле Пухляков доверил Аборенкову. Сомнительного свойства было дело, чтобы докладывать о нем самому.

И какая же гроза, как того и опасался Пухляков, разразилась в кабинете, едва участковый доложил все подробности, какие молнии засверкали, какой страшный гром заходил перекатами, какой ливень хлынул на их райотдельские головы! А был тем Ильей-пророком заместитель начальника управления по политической части полковник Собакин.

Такая вот удивительная картина наблюдалась в фамилиях руководства горуправления: начальник — Волченков, а заместитель его — Собакин. Правда, еще более удивительную картину представляли собой мечущий громы и молнии полковник Собакин и принимающий их на свою голову майор Пухляков. Потому как похожи они были друг на друга, что близнецы, единственно что Пухляков помоложе, и поменяй им звезды на погонах — Пухляков совершенно спокойно сошел бы за Собакина, а Собакин — за Пухлякова.

Но тем не менее каждый из них был при своих звездах, и это не Пухляков низвергал потоки ледяной воды на Собакина, а Собакин на него.

— Вы хоть соображаете, майор Пухляков, — туго налившись кровью и студенисто колышась подковообразной волной второго подбородка, гремел Собакин, — на какой крючок вы попались?! Это же политическое дело! Явная, хорошо срежиссированная, отлично продуманная провокация! Что сейчас в обществе происходит, следите? Сейчас на волю вырвались самые темные, разрушительные антикоммунистические силы! И они ни перед чем не остановятся! Их задача — любым способом дискредитировать законную власть! Сколько этих неформалов развелось — не знаете, спите на моих совещаниях? Они не дремлют, они на все пойдут, чтобы самим к власти прорваться! Вы задумались, почему это родители одного из наших руководителей? Случайность? Диалектический материализм отвергает случайности, помните еще что-нибудь из институтского курса?! Тут закономерность, такая закономерность, что дальше нам отступать некуда! Кто такая эта соседка? Чью волю она исполняет? Вот в чем вопрос! В таком разрезе и нужно было к этому делу с самого начала подходить. В этом направлении вести разработку! С самого, повторяю, начала! Подумайте, для каких это золотых операций миксер мог понадобиться?! Ведь бред! Провокация! А вы попались!