Дневник А.С. Суворина - Алексей Суворин

2 июня.

Павловский сегодня говорил, что нам дадут сыщика Россиньоля для осмотра вертепов. Скальковский говорил, что в улице De la Paix ряд карет перед домом портного Дусе, все женщины, примеряющие платья. У него был закройщик, грек Леонидас, невзрачный и грязный, но обладавший талантом придавать платьям особое «каше». Два года тому назад он умер, искренно оплакиваемый прекрасным полом.

Газеты пишут себе рекламы вполне бессовестно. Сегодня «Figaro» расхваливает свое издание «Figaro illustré», как ни один модный магазин не расхваливает свои товары. «Truth» прекрасное американское издание, издаваемое в New York, подписка полгода 4 долл. Раскрашенные рисунки — просто прелесть. «Judge» — гораздо хуже.

3 июня.

Вчера купил часы за 312 фр., другие (empire) 50 и третьи 15 фр. — 377 фр., с прежними 601 фр. — 978 фр. Вечером с Росиньолем с 10 ч. веч. до 12 ч. веч. Кварталы около Notre Dame. B-d Sebastopol и Halles centrales. Нечто вроде нашей Вяземской лавры. Кабачки с деревянными скамейками и столами, довольно темно и грязно. Спят сидя. Много мужчин, женщин мало. В другом спят на голом полу, бывший дом Габриэль д’Эсте, — теперь логовище. Такое же логовище — дом Джон Ло, остались только двери из bois sculpté. Кафе и публичный дом, где платят 1 фр. 10 сант. Все в рубашках, одна в платье все танцевала. Улицы грязные, узкие, с высоченными домами. Rue de Venise, где экипаж никогда не проезжал. Внизу комнатка с дверью на улицу, в комнатке кровать, у дверей женщина-проститутка. Россиньоль говорит, что они платят 6 фр. (?) в день за эти помещения. Тут же ваза с цветами, цветы приготовляли женщины. Одна садилась на корточках и пускала струю, встала и предложила себя. Дома то согнулись, то наклонились. Вонь и грязь. Публичный дом, где несколько женщин. Узкая лестница… поднимаются и смотрят на натянутое полотно через которое видна освещенная комната. «Салоны» крошечные. Женщины вытянулись, как солдаты, отвислые груди. У одной замечательное лицо, черное со светлыми глазами. В салоне альбомы — «Studio», разные изображения… Около Halles Centrales заезжий дом, три этажа и два подземные, вроде пещер, где и публичный дом, и кофейная. В III. 20 фр., в других 5 фр., но сплошь и рядом также женщины, которые переходят из дома в дом.

4 июня.

Очень милый литвин, Сипайло, Иван Францевич. Школа инженеров. Приходят в 9, потом ворота запираются. Опоздавшие проходят другой дверью, и записывают их. В 11 ч. они завтракают, потом от 5 часов, опять на запоре. Все лекции даром. Русские правой и левой стороны враждуют. На левой есть русские и из России, большею частью — евреи. Правая сторона делится по священникам, — одна Рождественская, другая В… Славянская черта!

Франко-русские симпатии — иллюзия, их нет. Французы симпатизируют только тем, которые деньги оставляют. Поставили себя дурно, Англичанин заходит только в те магазины, где «English spoken» и этим заставляет учиться по английски.

Новые академики — Брюнетьер и автор «Les pêcheurs d’Island», а не Додэ, не Зола, не Шарко. Академия представляет аристократов — Брольи, и т. д. Везде партии.

…Греки — лучшие хлебные торговцы. Россия первая стала вывозить хлеб. Преследуемые в Турции, греки поселились в Одессе и овладели торговлей, Соед. Штаты стали вывозить во время Крымской войны. Индия — со времени Суэцкого канала. Хлебная торговля требует капитала и большого риска и расчетов.

…Правительств хороших нет, ибо правительства — произведения стран!

…Социализм германский основан на теории эволюционизма. Возьмут социалисты власть в руки, — и человечество достигнет высот своего развития. Но, увы, в эволюционизме есть эпохи упадка, уклонения, и эволюционизм не есть прогресс постоянный.

Ничего не делал. Бродил. Обедал со Скальковским. Ходил в Champs Elysées.

7 июня.

В субботу вечером был у Потапенки с Павловским. Вернувшись в отель, нашел письмо от Потапенки, где он просит у меня 300–400 руб. Сегодня я дал ему 300. Вчера обедал с ним у Ledoyen’a. М. Андр. живая и интересная женщина. Манерой говорить страшно напоминает Е. К-ю, что я ей и сказал. «Мы вместе учились, вместе жили и, вероятно, друг у друга заняли». Она верно судит о литературе, об искусствах. Потапенко мне сказал, что на нее находит меланхолия иногда. «Я стара, жизнь моя разбита», — сказала она. Потом говорила, что ей надо лечиться; что надо сделать какую-то операцию, а денег нет. Потапенко работает много, через силу и не скрывает от себя, что это его истощает; но работает скоро, почти не поправляет. «Шестеро» написал в несколько дней и даже не перечитал. Говорил мне, что Шубинский в письмах к нему меня выставлял человеком, который мешает его щедрости. Вот оно что! Потапенко случайно узнал, что именно я ему помог, вопреки Шубинскому, который не хотел давать ему вперед, когда он бедствовал. Павленков платит Потапенко за том в 15 листов с 5000 экз. 500 руб. Это очень мало. Чертков поместил один его рассказ в «Библиотеке для интеллигенции», ничего не заплатив. Я вспомнил свое письмо, которое написал Черткову из-за границы в прошлом году по поводу того, что он не платит писателям, загребая жар чужими руками. Написал я ему, что вследствие письма ко мне Чехова, который именно жаловался на Черткова, Потапенко хочет написать. «Консерваторские воспоминания». Он учился 6 лет пению, композиции, но голос пропал.

Читал «Новое Время». Дрянно и бесцветно ужасно.

У Жюля Деметра вчера читал о евреях и отложил этот фельетон.

…«Souffles nouvecaux», стр. 104–110 и д.: «заменяет ли наука религию? Мы видим себя не потому, что знаем, а потому что любим. К науке обращаемся в страстях, когда можем в ней найти сообщницу. Наука делает ученых, но не людей. Ученые запутываются в тесном кругу своей специальности, пишут пространные сочинения, но остаются порочными людьми».

9 июня.

Мильвуа обещается «разыграть» Клемансо. У меня к этому господину ненависть, и я верю, что он и К. Г. продавали Францию. Дерулед вчера его обработал превосходно, без брани, но ядовито и последовательно, Клемансо вызвал обоих, — они оба отказались драться, говоря, что с таким человеком, как он, не дерутся.

Третьего дня смотрел на танцы в Jardin de Paris: француженки веселятся, как дети; кружатся в одиночку, одна, подняла ногу и чуть не задела по лицу Скальковского, обводя ногою как бы сияние вокруг его лица. Он вспомнил одну сцену в Nana, где кокотки говорили о воспитании своих детей и, вообще, на известные темы, а вовсе не разговоры своего ремесла. Ремесло остается ремеслом, и так они на него и смотрят, как другие женщины смотрят на свое. Тут стыда никакого, как во всяком ремесле, только забота о заработке.