Повеса с ледяным сердцем - Маргерит Кэй

— Откуда вы знаете, что это займет всего несколько дней?

— Заметные изумруды и очень заметный вор-взломщик должны были оставить заметные следы. Надо лишь знать, где их искать. Я почти уверен, что мы очень быстро обнаружим либо изумруды, либо вора. По крайней мере, мой друг с этим справится.

— Я очень благодарна вам за помощь. Искренне признательна.

— Я рад, что смог предложить вам свою помощь, — сказал Рейф, удивившись такой откровенности.

Генриетта была одета просто ужасно: платье неудачного покроя, местами заштопанное коричневыми заплатами. Рейф никогда не видел столь косой бант на шляпке. Но она смотрела на него так, будто от него зависела ее жизнь. Он предположил, что в данный момент все так и есть.

— Искренне и честно.

Что бы им ни сулили несколько предстоящих дней, вряд ли обоим придется скучать. После того как Рейф связал себя обязательствами, ему не терпелось продолжить путь. Он начал отвязывать лошадей.

Устроившись рядом с Рейфом на узком сиденье фаэтона, Генриетта остро ощущала его присутствие. Его нога касалась ее бедра. Она по ошибке подтолкнула руку, в которой он держал хлыст. Разве это не безумие, вот так отправиться в путь вместе с ним? Она почти ничего не знала о нем, кроме того, что он богат, имеет титул, слывет повесой и здорово умеет целоваться. Наверное, поэтому он повеса. А она сидит беспечно… почти беспечно… рядом с ним. Не иначе, лишилась рассудка! Генриетте следовало так думать, но она не прислушивалась к внутреннему голосу, обнаружив, что ей все легче игнорировать его предостережения.

Они, должно быть, странно выглядят со стороны — она в старом пальто, вышедшей из моды шляпке, и он — воплощение моды. Перчатки из самой мягкой дубленой кожи, лосины прилегали слишком плотно, казалось, будто Рейфа зашили в них. Черные сапоги со светло-коричневыми отворотами — последний писк моды. Она насчитала не меньше шести складок на его сюртуке наездника и с ужасом подумала о своем потрепанном наряде, плотнее укутавшись в одеяло, чтобы скрыть его.

— Вам холодно?

— Нет. Нисколько. Я просто подумала, как было бы хорошо, если бы моя одежда больше вписывалась в ваш элегантный фаэтон, — ответила Генриетта. — К сожалению, гувернантки не привыкли носить шелка и кружева.

— Нравится вам это или нет, но думаю, шелка и кружева вам очень подошли бы, — заметил Рейф и удивился своим словам.

Перед его взором предстала приятная картина. Его мысли возвращались к плотским удовольствиям. Может быть, пора завести любовницу из числа тех, кто только того и дожидается. От этой мысли повеяло тоской.

У Генриетты, чье воображение скорее занято шелковыми платьями, нежели кружевными пеньюарами, на лице блуждало задумчивое выражение.

— У меня никогда не было шелкового платья, я даже на балу не бывала. Не то чтобы я не умела танцевать. Но мама говорит, что не одежда красит женщину.

— Ваша мама явно не бывала в клубе «Алмак» вечером по четвергам, — сухо заметил Рейф. — А папа… каково его мнение на этот счет?

Генриетта рассмеялась.

— Он ни разу не затрагивал подобную тему. — Несколько часов назад такой вопрос вывел бы ее из себя, но теперь она уже так не нервничала и распускала язык, хотя ее состояние было далеко от умиротворения.

— Ни разу? — спросил Рейф с притворным удивлением. — Разве папа не мечтает о том, чтобы найти вам мужа?

Раздосадованная тем, что ей показалось косвенной критикой, Генриетта ощетинилась:

— Мужа, найденного на танцах, папа не считал бы особенно завидным.

— Оригинально, — с иронией в голосе заметил Рейф, — но, впрочем, соответствует мнениям всех других известных мне отцов.

— Только поэтому нельзя утверждать, что он не прав, к тому же нельзя быть столь невежливым.

— Прошу прощения. У меня и в мыслях не было оскорбить вашего отца.

— Вы уже оскорбили, — откровенно возразила Генриетта.

Рейф не привык к тому, чтобы люди говорили то, что они думают, и особенно женщины, правда, Генриетта совсем не похожа на тех, кого ему доводилось встречать.

— Верно, постараюсь больше так не делать.

— Спасибо.

— Не за что. Теперь понятно, почему вы достигли преклонной старости. Сколько вам — двадцать один год?

— Двадцать три.

— Двадцать три, и вы все еще одна. Большинство барышень в этом возрасте считали бы себя старыми девами. Генриетта, вам пора учиться танцевать, пока еще есть время.

Она понимала, что Рейф дразнит ее, видела, как дергаются его губы, будто сдерживая улыбку.

— Вы совершенно превратно восприняли мое положение, — беспечно ответила Генриетта. — Папа с мамой уже знакомили меня с несколькими завидными молодыми людьми.

— И что же произошло? Разве никто из них не проявил готовность выполнить свой долг?

— Хотите знать, предлагали ли они мне свою руку? Отвечу утвердительно. Причем каждый из них был достойнее и искреннее предыдущего.

— И следовательно, невыразимо тупым и скучным.

— Да! Вот видите, на какие мысли вы меня навели.

— Генриетта Маркхэм, вам должно быть стыдно.

— Да, мне стыдно. — Генриетта прикусила губу, но удержалась от смеха, когда Рейф взглянул на нее как-то особенно. — О боже. Знаю, мне следует стыдиться, но…

— Но вы романтичная натура и сокрушаетесь о том, что женихи вас не увлекли, более того, вам не стыдно, что вас разочаровали достойные юные джентльмены, которых вам представил отец.

— А что тут плохого? Каждая женщина желает, чтобы ее увлекли. Я хочу сказать, уважение и достоинство — очень приятные качества, но…

— Вам хочется влюбиться.

— Да, конечно. Кто этого не хочет?

— Все так говорят, хотя редко так думают. Словом, говоря: «Я люблю тебя», люди думают, что эти слова принесут им то, чего они хотят.

На его губах застыла улыбка.

— Как цинично, вы не находите? — отозвалась Генриетта, вспомнив красивую женщину на портрете. Она сочувственно коснулась его рукава. — Я знаю, вы так не думаете. Наверное, вы все еще скорбите.

— О чем вы?

— Миссис Питерс рассказывала мне о вашей жене.

— Что именно она рассказала?

— Только то, что она умерла молодой. Трагически. Миссис Питерс показала мне ее портрет. Она была очень красивой.

— Я не желаю говорить о ней, — отрезал Рейф. — Вижу, мне придется принять меры, чтобы моей экономке напомнили о том, сколь я ценю осмотрительность.

— Право же, она ни в чем не виновата. Виновата я. Удивилась, что вы не упомянули… я не знала, что вы женаты, а она ответила, что вы вдовец, а затем… О боже, простите меня, я не хотела навлечь на нее неприятности, лезть в чужие дела.