Отдай, детка! Ты же старшая! (СИ) - Козырь Фаина

— Раздавишь! — шмыгнула носом Даринка. — Пойдем руки мыть и за стол. Я в зале накрыла.

— В зале? — удивился Иван. — Зачем?

— Руки мой и приходи! — скомандовала Горянова. — Остывает же. Там узнаешь…

Иван сладко потянул носом и поспешил в ванную… Даринка же метнулась на кухню, прихватив тарелки с мясом и картофелем, и поспешила в зал, чтобы успеть внести завершающие штрихи.

Когда в дверях комнаты появился Иван, Горянова смотрела на него почти в упор, поэтому четко видела, как мгновенно сползает с его лица улыбка, как бледнеет лицо и как он, вцепившись глазами в стол, хрипло и судорожно выдыхает. Ничего не понимая, Даринка замерла.

— Когда ты уезжаешь? — вдруг яростно и зло спросил он, отрывая взгляд от стола.

И от холода и невероятного льда в голосе Ивана Горянова окончательно растерялась.

— Откуда ты… Я не уезжаю…Сейчас…. Я хотела рассказать…

— Не уезжаешь? Разве? — он так и стоял в дверях, цепко следя глазами за ее лицом и читая там каждую эмоцию. — Или это просто вопрос времени?

— Вань, — испуганная не на шутку, Горянова не знала, что и подумать, — я никуда не поеду, если ты против…

— Я против! — крикнул он. — Против! И убери все это! Свечки эти убери! Вино! Бокалы эти гребаные! Что б я не видел!

Иван развернулся и вышел. Громко хлопнула входная дверь. Горянова осталась растерянно стоять у великолепного стола…

Вы, наверное, замечали, что время — категория непостоянная? Оно то замирает в одной точке, то скачет — не остановишь? Вот и Даринка, там, у стола, ощущала какую — то бесконечную петлю, все время возвращавшую ее мыслью к побледневшему лицу Пименова и его перекошенному рту. Все произошедшее настолько не укладывалось у нее в голове, настолько не похож был сегодня на себя привычного Иван, что Горянова просто отказалась бы поверить в эту реальность, если бы не услужливая память, крутившая отвратительную сцену раз за разом.

— Даже так? — минут через пять спросила она саму себя вслух.

В невероятной тишине квартиры были слышны стрелки старых часов. Они отбивали свой неумолимый ритм. И ее голос странным эхом разлетелся по ставшему вдруг пустому пространству комнаты. Именно эта пустота трезвила голову. Горянова развернулась к столу и стала механически, по — привычке, все убирать. Потому что романтический вечер закончился, так и не начавшись. Первыми небрежно перекочевали в коробку едва удерживаемые подрагивающими руками бокалы, потом также, без раздумий и особого пиетета, отправились на кухню тарелки с едой, и оказалось вылито в раковину вкуснейшее черногорское вино. Лишь свечи, плавающие в стеклянной чаше с цветами, все еще горели, словно не хотели верить в то, что разрушено таинство сегодняшнего вечера. Но именно они, мерцающие огни, привели Дарину в себя. И она со злостью шваркнула в ведро это последнее горькое свидетельство ее унижения.

— Я ему что — барахло?! На меня что — орать можно?! Или это новая мода такая?! Не мог спокойно сказать?! Я ему не школьница, чтобы утверждаться за мой счет! И как я сразу его не раскусила?! Все ангелочком прикидывался! Даришечка! Пусю — мусю! Лицемер! Противно! — разбушевалась она, потому что наконец гигантскими волнами стала накатывать горькая, не поддающаяся разуму обида.

Как же так! Ее, красивую, умную, практически без недостатков девушку, оскорбили в лучших чувствах! Её романтического порыва не поняли! А она столько трудилась, готовила, украшала, а не на диване валялась после тяжелого рабочего дня. Да ради одного этого… И вообще, мужчина прежде всего должен быть сдержан! Это его суть! Мало ли что там в жизни бывает! Мало ли что там он чувствует… Зачем же орать сразу? И вот так концерты закатывать с уходами и хлопнувшими дверями?! Истеричка!

Эгоистическое желание пожалеть себя вдруг стало сразу услужливо подкидывать все былые проступки Ивана. Разве не он забыл поздравить Горянову с годовщиной их отношений, а на праздники всегда дарил только золото, ничего лучше не придумывая, словно откупался? И никуда почти с ней не ходил. И сам никуда, кроме деревни, не приглашал. В театр выбрались всего лишь один раз за это время. Да и туда Иван умудрился опоздать со смены, и Даринка потом все прятала глаза, стараясь не оглядывать со смесью легкого пренебрежения его старый серенький потертый свитер, который он умудрился надеть вместо приготовленного для него великолепного модного свитшота.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Разошедшаяся Горянова еще много что говорила вслух и даже нецензурно. Припомнила Ивану все! Но время шло, а он не возвращался. И злые слова, улетевшие куда — то в пространство, уже хотелось если не вернуть, то точно забыть. И даже обида как — то потускнела, утихла и потерялась, когда Даринка вдруг увидела так и оставшуюся висеть на крючке Ванину куртку.

— Там холодно! — до слез расстроилась она. — А ты в одной рубашке ушел, идиот! Ну, кто так делает?!

А время стучало. Горянова уже места себе не находила и, забыв про гордость, включила на телефоне вызов. В коридоре раздалась песенка Крида «Самая, самая!» — значит, Ванечка и телефон не взял! Вот тогда Даринка запаниковала. Хотела уже сама бежать куда — нибудь, да вовремя остановилась. Ну, куда она сейчас побежит? К Сереге? Или к Мишке. Но там точно нет Ивана: что — то, а Пименов не носил по друзьям свои проблемы. Считал это не мужским делом.

Изнывая от тревоги, Горянова выскочила на балкон, потому что уже совсем не было сил оставаться в комнате, и до рези в глазах стала вглядываться в темноту, застывшую внутри арки… Что — то шевельнусь внизу… у подъезда, какая — то одинокая, неприкаянная фигура в дурацкой клетчатой рубашке… Сердце подскочило радостно, но… Если бы она, эта фигура, не закурила, зябко кутаясь в дым, Даринка уже летела бы по ступенькам вниз… Но это точно был не Иван. Он сигареты на дух не переносил и даже морщился, когда ребята, приходя в дом, курили на балконе.

Дарина уже вздохнула и шагнула в квартиру, как услышала натужный кашель, эхом раздавшийся в пустом каменном мешке двора. Она снова рванула на балкон, чтобы точно удостовериться в догадке. Там, внизу, вот уже минут сорок, не меньше, сидел ее несдержанный, недальновидный, проштрафившийся Ванька и курил! О боже! Курил! Ее любимый человечек, на дух не переносивший эту несусветную гадость.

— Пименов! — что есть силы крикнула Даринка. — А ну поднимайся домой! Живо! Замерзнешь, бестолочь великовозрастная!

А сама, бешеная, вообще не стала ждать, что он ответил, а уже бежала изо всех сил в своем открытом нежном платьице и в тапочках на босу ногу, забыв закрыть дверь, мечтая ему задать за все хорошее. Она вылетела из подъезда и с размаху уперлась ему в холодную грудь.

— Куда! — ахнул Иван, мгновенно впихивая ее обратно. — Заболеешь! Раздетая! Сумасшедшая!

И, перехватив ее руку, уже тащил девушку наверх по ступенькам, периодически потирая ее голые плечи, чтобы согрелась. И ничего не сказал, когда увидел раскрытую настежь дверь… А потом… разве можно рассказать, что было потом? Когда два больших идиота вдруг понимают одновременно, что у них никого дороже друг друга нет!

— Прости меня, Дариш, — только и смог сказать Иван, потому что она, не плакавшая со школы, рыдала сейчас, не произнося ни звука, только гулко сглатывая ручейками бежавшие слезы.

— Я убью тебя, Пименов! — громко всхлипнула она.

— Убей! — тихо сказал он. — Только не уезжай…

— Да куда я от тебя! Идиот великовозрастный!

— Правда?

— Кривда!!! Правда, конечно!

— Обещаешь?

— Обещаю! Только ты не знаешь совсем, мне такое предложили…

— А мне все равно… Не уезжай…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Да не уеду я!

И Горянова кивнула, вытирая рукой остатки горьких слез.

— Есть — то будешь? Три часа готовила.

— Буду…

— А я вино со злости вылила…

— Ну и ладно…

— И чашу стеклянную разбила.

— Новую купим, — он уже вовсю улыбался.

— Расскажешь, чего взбесился?

— Потом как- нибудь… Прости…

— Ловлю на слове! Все Пименов! Ты мой должник! Я вообще тебя сегодня бить буду!