Бегство от любви - Линдсей Рэчел

В просвете между деревьями виднелись деревенские домики и большое здание отеля, в то время как надо всем этим пейзажем высились островерхие горные вершины, отбрасывающие глубокие тени на соседние склоны. В небе над хребтами толпились белые облака, сами так походившие по форме на ослепительно сверкающие на солнце снежные пики, что поначалу их можно было запросто принять за настоящие горы. Но тут под порывом налетевшего ветра они медленно поплыли по небу, изменяя форму, и вся иллюзия тут же исчезла.

Отсюда земля, укутанная пушистым снежным одеялом казалась совершенно ровной; и только тонкая темная ниточка подвесной дороги нарушала непорочную чистоту заснеженных склонов. Лесли со вздохом отошла от окна: скоро все это великолепие останется разве что в воспоминаниях.

Она быстро умылась и оделась, как обычно уложив волосы в гладкий пучок на затылке. Длинные волосы потрескивали при каждом прикосновении расчески, а несколько маленьких прядок и вовсе не пожелали повиноваться гребешку, оставаясь непослушно виться тонкими колечками у висков.

В восемь часов пришла горничная, неся расставленный на подносе завтрак, и Лесли с аппетитом принялась за хрустящие трубочки с маслом и вкуснейшим вареньем из черной и красной смородины, выложенное в две вазочки. Когда Бобби, просыпаясь, зашевелился в своей кроватке, она наливала себе уже вторую чашку кофе.

— С добрым утром, дорогой! Ну как, тебе сегодня лучше?

— Намного лучше, тетя, — ответил он срывающимся голосом и сам засмеялся. — Я квакаю как лягушка.

— Скорее, как маленький лягушонок! Что ты будешь есть на завтрак?

— Я хочу воды.

Лесли налила ему стакан воды, который Бобби тут же выпил залпом и снова откинулся на подушку.

— А есть ты что будешь?

— Я ничего не хочу. Я не голоден.

— Но ты все равно должен что-нибудь поесть.

После долгих уговоров и увещеваний Лесли все же удалось уговорить его выпить теплого молока, и едва они успели покончить с завтраком, как зазвонил телефон. Это был Филип Редвуд, который позвонил, чтобы предупредить Лесли, что скоро он пришлет за Бобби, чтобы его отвели в рентгенологическое отделение, и чтобы сама Лесли в полдень зашла бы к нему в кабинет.

Ровно в двенадцать часов дня она открыла дверь его кабинета. Он продолжал сидеть, не отрывая взгляда от разложенных у него на столе документов, и даже не взглянул в ее сторону, когда она вошла, и прошло еще некоторое время, прежде, чем он отложил в сторону ручку и поднял голову. Лесли мысленно отметила, что при дневном свете у него в волосах видно больше седины, чем она заметила накануне, и что вокруг серых глаз уже появились морщинки.

— Садитесь, — тихо пригласил он. — Мне бы хотелось поговорить с вами.

Когда Лесли, приняв приглашение, села на стула, он подошел к окну и остался стоять там, повернувшись к ней спиной.

— Я должен извиниться перед вами за свое вчерашнее поведение. — Он говорил тихо, но отчетливо произнося каждое слово. — Меня в некоторой степени может оправдать лишь то, что у меня вчера был очень тяжелый день. Но в любом случае, мне не следовало бы объявлять вам, что мне лично не нравится работать вместе с врачами-женщинами.

— Вот как? — чуть заметно улыбнувшись переспросила она, но больше не произнесла ни слова, в то время как он снова занял свое место за столом.

— Теперь, доктор Форрест, после того, как все акценты расставлены надлежащим образом, самое время перейти непосредственно к фактам. В таком состоянии ваш племянник не может никуда ехать.

— Насколько это серьезно? — озабоченно поинтересовалась она.

— Ничего страшного, и я уверен, что доктор Райе сказал вам то же самое. Просто слабая конституция, но со временем это пройдет. Вы уже пытались устроить его в какую-нибудь из здешних клиник?

Она кивнула.

— Там длинная очередь, а отправить его частным порядком, мне, увы, не по средствам.

— А вам не приходилось думать о возможности устроить его в семью кого-нибудь из местных жителей?

— У меня нет знакомых среди швейцарцев, — тихо ответила Лесли, — да и Бобби слишком переживает после смерти матери, что я скорее всего не решилась бы отправить его к незнакомым людям. — Редвуд пристально смотрел на нее, и после некоторой паузы она продолжила: — Я приношу вам свои извинения за причиненные неудобства, мистер Редвуд. Мы уедем отсюда так скоро, как только сможем. И если я чем-нибудь могу способствовать…

— Пройдет еще не один и не два дня, пока вашему племяннику можно будет отправлять в путь, — раздраженно сказал Редвуд. — Еще вчера вечером я мог запросто отправить вас отсюда на все четыре стороны. Но теперь, после того, как я сам увидел вашего мальчишку, поверьте, это совсем не просто. Ему в самом деле необходимо остаться здесь еще по крайней мере на несколько месяцев, до тех пор пока он окончательно не окрепнет.

Изумление Лесли, должно быть, оказалось столь очевидным, что заметив его, Редвуд усмехнулся.

— А вы, кажется, удивлены тому, что у страшного людоеда тоже есть сердце. Спешу вас заверить, что я никакой не людоед, но в то же время отнюдь не сентиментален. Я прежде всего врач, и я считаю, что ребенок в самом деле нуждается в лечении. Он может остаться здесь, пока его здоровье не улучшится. Но только после этого вы должны будете уехать. Вы меня поняли?

— Я вас прекрасно поняла. Вы очень добры к нам, мистер Редвуд.

— Не стоит благодарности, — отрывисто сказал он. — Я договорился, что днем за вашим мальчиком будет присматривать медсестра. Он не настолько болен, чтобы его помещать в палату, и к тому же у нас здесь вообще нет детского отделения. К концу недели ему можно будет встать с постели и гулять, и тогда лучшим лекарством для него будет свежий горный воздух. Я попросил доктора Бертью показать вам клинику.

— Вы разрешите мне приступить к работе?

Редвуд пожал плечами.

— Если вы уж все равно здесь, то почему бы вам не заняться тем, за чем, вы, собственно, сюда и приехали. В ваши с Бертью обязанности будет входить наблюдение за общим состоянием пациентов. В настоящее время на лечении у нас в клинике их сто пятьдесят два, так что свободного времени у вас будет мало.

— Да если бы оно даже и было, то девать его все равно некуда!

Он ничего не ответил на это, и открыл перед ней дверь.

— Доброе утро, доктор Форрест.

Дожидавшийся в соседней комнате крепкого телосложения молодой человек с маленькими усиками, с готовностью вскочил со стула и по-военному сдержанно приветствовал ее наклоном головы.

— Я доктор Аксель Бертью. Добро пожаловать в нашу клинику. Мистер Редвуд попросил меня познакомить вас с нашим хозяйством.

— Благодарю вас.

Вслед за молодым швейцарцем Лесли вышла из комнаты и она вместе пошли по коридору. При дневном свете клиника оказалась большим четырехэтажным зданием с балконами, выходящими на южную сторону и высокими окнами от пола до потолка. Палаты здесь были маленькими, и редко когда в них находилось больше пяти пациентов. В клинике был так же большой штат медсестер, и Лесли начинала подумывать о том, а что бы сказала Матрона из больницы Святой Катерины, если бы она только увидела столько медсестер при столь относительно небольшом количестве пациентов. Разумеется, что вне всякого сомнения высокая плата за лечение подразумевала и постоянный комфорт и соответствующий уровень обслуживания, хотя Лесли тут же усомнилась в том, что лечатся здесь исключительно одни богачи.

— Многие лечатся у нас бесплатно, — сказал доктор Бертью, невольно отвечая на так и оставшийся не заданным вопрос, как будто угадывая ход ее мыслей.

— А кто же платит за них? — поинтересовалась Лесли. — Правительство?

— Профессор Зекер и мистер Редвуд, — был ответ. — Но об этом не принято говорить.

Широким жестом он распахнул следующую дверь, и они оказались в большой операционной.

— Как у вас здесь все замечательно оборудовано, — сказала Лесли, взяв в руки несколько инструментов, из тех, что были разложены на металлической тележке. — А это что? Я никогда не видела ничего подобного.