Брак по любви - Моника Али
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Библиотекарь доложил мистеру Фаэрти, а тот сообщил о своих опасениях в полицию. Ясмин считала, что мистеру Фаэрти следовало сначала поговорить с Арифом. Тогда он понял бы, что у Арифа просто в кои-то веки проснулся интерес к учебе, и он принялся увлеченно собирать информацию для своей курсовой про исламизм в Великобритании. Но Баба отнесся к этому иначе. Глупость Арифа была колоссальна, совершенные им нарушения – вопиющи, поведение – безответственно. «Пусть остается в полицейском участке!» – прикрикнул он на Ма, когда та стала умолять, чтобы он забрал ее сына. Баба всегда уступал ее желаниям, но только не в этот раз: «Пусть там сгниет! Если я приведу его сюда, то убью своими руками. Пора положить конец этому вздору. Я больше не позволю ему покрывать позором этот дом!»
Под «позором» Баба имел в виду полицейский обыск в его доме. Но Ясмин подозревала, что истинная причина его стыда лежала глубже – Шаокат стыдился, что не сумел воспитать хорошего сына. Что сын относится к нему без уважения.
Выпустив пар, Баба сразу отправился в участок и привез Арифа домой. Но Ариф просто развернулся и ушел. Следующие пару месяцев он не появлялся дома. Когда его друзьям надоело, что он спит у них на диванах, он без предупреждения и обсуждения вернулся со своей гитарой, гантелями и спортивной сумкой. До скандала Баба разрешил Арифу снять комнату где-нибудь поближе к кампусу, но, очевидно, его предложение утратило актуальность. Ясмин знала, что Арифа обижает это бесконечное, на его взгляд, наказание, но он сам облажался, в то время как ей отец ничего подобного не предлагал. Считалось само собой разумеющимся, что она проведет все пять лет учебы под родительским кровом. Лучшие в мире медицинские университеты находятся в Лондоне. Тебе незачем уезжать в Лидс.
Какое-то время Ариф продолжал носить традиционную индийскую топи, которую Баба сбил с его головы в первый день по его возвращении. Демонстративно, назло отцу, посещал мечеть. Выставлял напоказ свои тасбих[7]. Ясмин беспокоилась. Ариф собирал информацию о радикализации молодых мусульманских мужчин. Что, если этот опыт превратил его самого в один из объектов его изучения? Вернувшись домой, он ненавидел всех вокруг. Полицейских, которые, по его убеждению, установили прослушку на его ноутбук. Отца. Преподавателя. Библиотекаря. Студентов, которые не устроили протест в его поддержку.
Возможно, именно так все и произошло. Ясмин это пугало. Она боялась за него. Ариф надел маску, но вдруг он поверил, что она и есть его подлинное лицо? Ее брат станет исламистом. Она знала, что это чрезвычайно маловероятно, но все равно волновалась.
Вдобавок Ма дополнила пять обязательных ежедневных молитв фард[8] молитвами Сунны[9] и исполнением нафиля[10]. Свой молитвенный коврик она раскладывала в гостиной, так что между восходом и закатом пользоваться комнатой в других целях стало почти невозможно. Ариф часто где-то пропадал или спал днями напролет, но присоединялся к матери, когда его одолевали приступы благочестия, особенно если дома был Баба. Отращивание бороды заботило его больше, чем молитвы.
Ма не понимала, что делает Арифу только хуже. Она полагала, что все давление исходит от Бабы, но и сама давила на сына, не давая Арифу вздохнуть свободно.
«Ты не мог бы что-нибудь сказать Ма?» – попросила Ясмин отца.
«Что тут скажешь? – возразил Баба. – Разве я могу сетовать твоей матери на ее религию?»
«Ты запретил Арифу ходить в мечеть».
«Я был зол. И если он перестанет туда ходить, то только по своей лени, а не потому, что я ему что-то сказал. Ариф курит, пьет. Возможно, делает еще что-то. Я не лезу. По-твоему, у него есть хоть капля веры? Мечеть, топи, борода – все это показуха».
Ариф перестал ходить в мечеть. Он сдал курсовую недописанной и показал Ясмин, что напечатал над названием: «ПОДВЕРГНУТО ЦЕНЗУРЕ СПЕЦСЛУЖБ», – хотя это было очень далеко от правды. Он попросту сдался, но продолжал винить мистера Фаэрти за каждую свою плохую оценку, в том числе за отметки на итоговых экзаменах. Гораздо предпочтительнее, чем признать, что за стенами этого дома всем плевать на его скверные результаты – никому о них даже не известно.
Постепенно Ясмин расслабилась. Арифу не хватало целеустремленности, чтобы стать исламским фундаменталистом. Это просто очередное кратковременное увлечение, которых Ариф сменил немало.
– Ты сам знаешь, что ведешь себя нелепо, – сказала она. – Никто не относится к тебе как к парии. Ты только что поужинал за одним столом со своей семьей. – Она спрашивала себя, настанет ли когда-нибудь день, когда ее брат найдет свою нишу. Он в равной степени вялый и неугомонный. Он искал свое племя, но так и не нашел его.
– Ага. Радостный повод, – буркнул Ариф. – Счастливая семейная трапеза.
Ариф тратит столько энергии, противопоставляя себя другим людям, другим музыкальным вкусам, другим модам, другим взглядам, другим политикам, другим членам своей семьи, что слишком выматывается, чтобы разобраться, кто он такой на самом деле. Он считает ее слабой, а себя сильным, потому что он бунтует, а она нет. Но нужно быть сильной, чтобы усердно трудиться и выполнять свой долг, и из них двоих как раз Ясмин занимается любимым делом. А он даже не знает, чего хочет. Ясмин жалела его.
– Ты хочешь мне что-то рассказать или нет?
– Нет, – ответил Ариф, словно она поинтересовалась, не хочет ли он, чтобы она вырвала ему зуб.
– Ладно, – сказала Ясмин. – Тогда я пошла.
– Хорошо. Иди.
– Ухожу!
– Вот и проваливай.
– А ты заставь меня!
На это он улыбнулся.
– Что говорит Баба о том, что Сиддик проведет никах? Он пытался отвадить от мусульманства собственного сына, зато зятю быть мусульманином можно.
– Jaa taa! – отозвалась Ясмин. Без толку спорить с такой чепухой.
– Bhallage na! – Ариф снова лег, придавленный своими тяготами, будь то реальными или воображаемыми.
Между собой они всегда говорили по-английски. Ясмин почти не пользовалась бенгальским и постепенно начинала его забывать. Ей было сложно строить фразы. Ариф разговаривал по-бенгальски с матерью, когда они оставались наедине. Иногда Ясмин приходила домой, слышала их и чувствовала себя третьей лишней.
Но сейчас она обратилась к брату по-бенгальски, и он ответил на том же языке. И, хотя они всего лишь обменялись раздраженными восклицаниями, чутье ее не подвело. Это создало между ними близость – не дружбу, не понимание, но какое-то более глубокое чувство, объяснить которое она бы не смогла.
Ясмин взяла со стола грязную бейсболку и бросила в брата, пытаясь закрутить ее, как фрисби. Бейсболка приземлилась ему на грудь.
– Меткий бросок.
– Я целилась тебе в лицо.
– Я в полной жопе.
– Вовсе нет, – решительно возразила она. – Твоя жизнь только начинается. Забудь про всех остальных. Ты сам творец своей судьбы, просто думай о себе.
Ариф перевернулся на бок лицом к ней. Пол-лица утопало в подушке. На Ясмин уставился один вытаращенный от страха глаз.
– Не могу, Апа. Уже не могу. Мне нужно думать о Люси и ребенке. Это двое других людей, и что мне теперь делать?
– Kyabla, – сказала Ясмин. Тупица. Она сказала это с нежностью, и Ариф поднял шапочку и спрятал лицо полностью.
Темы, которых нельзя касаться
Ариф взял с нее клятву хранить молчание. Она единственная, кому он рассказал. Люси на пятом месяце, и Ариф уже два месяца знал, что станет папой. Люси купила переноску и выбирает имя для ребенка.
«Она так счастлива», – сказал Ариф, изогнувшись.
«Это хорошо», – ответила Ясмин.
«Я знаю, – с явной тоской сказал Ариф. – Я знаю».
Ясмин лежала в постели, заново перебирая все это в уме.
Ей удалось вызвать
