Брак по любви - Моника Али

Я бы хотел, пользуясь моментом, отметить это. Давайте вместе признаем, что вам потребовалась смелость, чтобы обратиться за помощью. Похвалы вас смущают?

– Уф-ф. – Красноречие покинуло пациента. – Эм-м. – Он тряхнул головой, и челка упала ему на глаза. – Выздоровление? Не знаю. Ну, то есть… Когда вы так ставите вопрос, я чувствую себя каким-то жуликом, потому что…

– Потому что? Вы не больны? – улыбнулся Шандор. – Вы не аддикт?

– Даже не знаю, подхожу ли я. Ну, под определение аддикта. Наверное, я хочу сказать, что от слова «выздоровление» у меня чувство, словно я пытаюсь отвертеться. Как будто я ни за что не в ответе.

Мальчик – румяные щеки и полная верхняя губа придавали ему юный вид – был зависим от самокритики.

– Возможно, вам станет легче, если вы подумаете о том, что латинское слово recuperare – «выздоравливать», «восстанавливаться» – также означает «снова получать». Какую потерю вы хотите снова найти? – Шандор выдержал паузу. Англичан, как правило, смущают подобные вопросы. Они смеются, конфузятся или отвечают на другой вопрос, который им не задавали.

Молчание тянулось. Шандор неотрывно смотрел на кофейный столик – круг из дымчатого стекла на пересекающихся резных ножках из тикового дерева. Модерн середины века, винтажный образец датского дизайна, известный как «стол-паук», – настоящая прелесть, хотя, по словам Мелиссы, не обязательно быть мозгоправом, чтобы сообразить, почему Шандор сохранил кабинет Роберта неизменным. Жена, разумеется, была права. Однако Шандору действительно нравился этот стол. И это кресло. На широкие подлокотники, покрытые буком, удобно класть записи. Также Шандор души не чаял в мини-баре розового дерева и двухъярусном коктейльном столе с суровыми металлическими ножками и изысканной мозаичной инкрустацией. И письменном столе с выдвижными ящиками орехового дерева, посеребренными ручками и серым лаковым подстольем в стиле ар-деко. Единственным, что Шандор заменил, был диван, потому что черная кожа и хромированный металл выглядели слишком негостеприимно.

– Возможно, это вопрос для другого дня, – произнес Шандор. – Давайте продолжим с семейной историей. Вы рассказали, чего ваши родители не делали. Они не били вас et cetera. – Он шутливо поднял брови. – Мне любопытно узнать, что вы испытали в детстве. Определить источник травмы не всегда просто, но всегда полезно.

– Но я не испытывал никаких травм.

– Ладно. Понимаю. Ваш отец ушел, когда вы были совсем ребенком. Почему бы вам не рассказать об этом поподробнее?

Пациент говорил, а Шандор время от времени задавал ему наводящие вопросы и иногда делал записи. Мальчик старается угодить. Манера общения открытая и искренняя. Образован, дорого и со вкусом одет. Взгляд прямой. Рассуждения разумные. И наивные. Не знает, подходит ли под определение аддикта. Разумеется, на каком-то уровне он знает. Иначе зачем записываться на сеанс психотерапии к автору таких книг, как «Доза. Наркотическая зависимость и борьба за жизнь» и «Жажда. Освобождение от алкоголя»?

Шандор был также семейным психотерапевтом и всегда позиционировал себя в качестве такового, ведь аддикции почти всегда коренятся в семейной истории.

– Давайте поподробнее. Каково быть единственным ребенком? Вы сказали, что чувствовали себя особенным. Ваша мать заставляла вас чувствовать себя особенным. Каким образом?

Мальчик прижал костяшку большого пальца к подбородку:

– Ну, она всегда ставила меня на первое место? Разговаривала со мной как с равным? Доверялась мне? – По обыкновению миллениалов, он начал превращать утверждения в вопросы.

Шандор кивнул и опустил взгляд на свои бумаги. У мальчика есть имя, и оно где-то здесь, в первичной анкете.

– То есть ваше детство было не совсем нормальным.

Мальчик – но он не мальчик, ему уже под тридцать – рассмеялся, давая понять, насколько бессмысленным считает данное утверждение.

– Наверное, как и у всех.

– Что вы чувствуете, когда говорите это? Что ваше детство не было нормальным.

– Я чувствую, что это какое-то эгоистичное нытье?

– Ладно. Понимаю. Но давайте попробуем еще раз. Когда я спрашиваю о ваших чувствах, я имею в виду эмоции, которые вы испытываете где-то в своем теле. Может быть, в груди, в горле, в животе – не важно где. Не спешите. Сделайте пару вдохов. Ваше детство не было нормальным. Что вы чувствуете, когда делитесь со мной этой информацией?

– Эм-м, наверное, я как бы задаю вам косвенный вопрос. Вы к этому клоните? Если задуматься, то да, я спрашивал, не считаете ли вы, что в моем детстве было что-то ненормальное, но вместо того, чтобы спросить прямо, ходил вокруг да около.

Шандор вспомнил имя пациента. Он знал, что оно всплывет в памяти. Бедный мальчик! На протяжении всей жизни все его потребности удовлетворялись – за исключением самых насущных, которые оставались настолько неудовлетворенными, что он их даже не осознавал.

– Да, это, несомненно, толковый анализ. – Шандор кивнул в знак того, что оценил проницательность пациента. – Однако я поделюсь с вами небольшой хитростью, которая поможет вам назвать свои чувства и разобраться в них. Когда вы используете слово «что», это мешает вам назвать свое чувство. «Я чувствую, что…» или «я думаю, что…». Так не годится. Грусть – это чувство. Злость – это чувство. Я чувствую грусть. Я чувствую злость. Я чувствую страх. Я чувствую обиду. Видите? Слово «что» всегда будет вас запутывать.

– Я чувствую…

– Да?

– Я чувствую… будто я плохой человек.

– «Будто» – тоже блокирующее слово.

– Я чувствую себя… плохим, слабым, порочным.

Их первый совместный сеанс длительностью девяносто минут – следующие будут продолжаться пятьдесят, – подходил к концу, и Шандор уже догадывался, как сложится дальнейшая терапия. Картинка начинала вырисовываться. Но важно не забегать вперед. И не выносить непоколебимых суждений на основании первого впечатления. Шандор жалел этого мальчика, неспособного пожалеть себя самого.

– Похоже, вам очень тяжело, – сказал он.

– Почему я такой? Что со мной не так? – Розовые щеки стали пунцовыми.

– Почему вы аддикт?

Это слово вызывает у мальчика отторжение. Джо – не мальчик. Он молодой мужчина. А Шандор – старик. В последнее время, проходя мимо зеркала, Шандор всякий раз отмечал, как возраст обтесывает его лицо: крупный нос становился все крупнее, щеки проваливались, глаза западали. В свои шестьдесят четыре он чувствовал себя столетним стариком. Особенно в дни, когда приходилось останавливаться на полпути вверх по лестнице, чтобы перевести дыхание. Темные круги под глазами напоминали ему о его первых, бруклинских пациентах – метамфетаминщиках, героинщиках и других нелюбимых людях, которые столькому его научили и которым он был обязан всем.

Шандор наблюдал за борьбой в светлых голубых глазах Джо. Он плохой, слабый, порочный. Аддикт ли он? Подходит ли под определение?

– Да, – наконец сказал Джо.

Это был прорыв. По крайней мере, первый шаг.

– Посмотрите на это с другой стороны, – сказал Шандор. – Зависимость не главная проблема. Зависимость всегда представляет собой попытку решить проблему. Это неосознанная попытка избавиться от боли. Поэтому, Джо, вопрос не в том, откуда аддикция, а в том, откуда боль. Именно это мы и постараемся вместе выяснить на наших сеансах.

После того как Шандор проводил Джо, у него оставался еще час для себя. Весь дальнейший день был расписан. Хоть он и обещал Мелиссе, что станет принимать лишь нескольких пациентов и сократит рабочие часы, отказывать людям было слишком тяжело. Шандор скинул мокасины и лег на диван. Его захлестнула волна ностальгии. Когда Мелисса впервые привела его в этот дом, он был аспирантом, но Роберт заставил его почувствовать себя мальчишкой, повторив его имя, Шандор Барток, словно считал его каким-то розыгрышем. «Да, сэр!» – отозвался Шандор, стоя по стойке смирно в джинсах клеш и футболке с индийской спиралью, мысленно проклиная Мелиссу, которая тряслась от смеха за спиной отца.

«Международные отношения… – проговорил Роберт. – Это предмет вашего изучения или то, что вы делаете с моей дочерью?» Шандор в то время учился в Лондонской школе экономики, а Мелисса была на втором курсе бакалавриата по экономике. «Антропология, – произнес Роберт, узнав, что такова была профилирующая дисциплина Шандора в