Муссон - Уилбур Смит

— А кто будет заботиться обо мне, когда уплывут Том и Гай?

— Пока я в море, хозяином Хай-Уэлда станет твой брат Уильям, а мастер Уэлш продолжит уроки.

— Уильям ненавидит меня, — дрожащим голосом негромко сказал Дориан.

— Ты слишком поспешно его судишь. Он строг, но он любит тебя.

— Он хотел убить меня, — ответил Дориан, — и, когда тебя не будет, снова попробует. Мастер Уэлш не сможет ему помешать.

Хэл уже начал отрицательно качать головой, но в памяти отчетливо встало выражение лица Уильяма, когда тот держал ребенка за горло. Он впервые взглянул в лицо неприятной реальности: Дориан может быть очень близок к истине.

— Мне придется остаться и присмотреть за Дорианом, — нарушил тишину Том; его лицо побледнело и напряглось.

Хэл чутьем понимал, чего стоило сыну это предложение: все существование Тома вертелось вокруг мысли о море, но он готов был отказаться от мечты. Хэла глубоко тронула такая преданность.

— Если не хочешь оставаться в Хай-Уэлде, можешь пожить у дяди Джона в Кентербери. Он брат твоей матери и любит тебя почти так же, как я.

— Если ты действительно любишь меня, отец, ты меня не оставишь. Я скорее предпочту, чтобы меня убил брат Уильям.

Дориан говорил с решимостью и убежденностью, не свойственными детям таких лет, и застал Хэла врасплох — тот не был готов к столь решительному сопротивлению.

— Том прав, — подхватил Гай. — Нельзя оставлять Дориана. Ни его, ни меня. Мы с Томом останемся с ним.

Хэла больше всего поразили эти слова Гая. Слыханное ли дело, чтобы Гай уверенно высказался в пользу чего-либо? Но коль уж он решался на что-то, переубедить его было невозможно.

Хэл мрачно смотрел на сыновей, напряженно размышляя. Можно ли поместить ребенка вроде Дориана в обстоятельства, которые почти несомненно связаны с большой опасностью? Потом он взглянул на близнецов. Он помнил — когда умерла мать, отец взял его с собой в море. Сколько ему тогда было? Вероятно, на год больше, чем сейчас Дориану. Он почувствовал, как дрогнула его решимость.

Он подумал об опасностях, с которыми они несомненно столкнутся. Представил себе, как деревянные осколки рвут прекрасное тело Дориана, когда ядро ударяет в борт. Представил возможное кораблекрушение и ребенка, утонувшего или выброшенного на дикий африканский берег, где его сожрут гиены или иные отвратительные звери. Он смотрел на сына, на его рыже-золотую голову, столь же невинную и прекрасную, сколь и резной ангел на носу его нового корабля.

И почувствовал, как в сознании снова возникают слова отказа. Но в этот миг Том покровительственно положил руку на плечо младшему брату. Это был такой простой, но полный достоинства, любви и долга жест, что Хэл почувствовал, что слова застревают в горле.

Он медленно перевел дух.

— Я подумаю, — мрачно сказал он. — А теперь убирайтесь все трое. С меня на сегодня довольно неприятностей.

Они попятились и у порога хором произнесли:

— Спокойной ночи, папа.

А когда бежали к своей комнате, Том держал Дориана за плечи.

— Не плачь, Дориан. Ты знаешь: когда он говорит, что подумает, это означает согласие. Но ты больше никогда не должен плакать. Если отправишься в море со мной и Гаем, ты должен вести себя как мужчина. Понял?

Дориан сглотнул и энергично закивал, не доверяя своей способности говорить.

На Мэлл у Сент-Джеймсского дворца выстроился длинный ряд карет. Дворец напоминал сказочный игрушечный замок с многочисленными укреплениями и башенками; построенный Генрихом VIII дворец все еще использовал царствующий монарх. Когда карета Хэла медленно подкатила ко входу, двое слуг распахнули дверцу, а секретарь, посланный лордом Хайдом, провез Хэла черед ворота и по двору.

У входа на лестницу, ведущую на Длинную Галерею, стояли солдаты в стальных шлемах и доспехах, но когда секретарь показал им записку, они пропустили Хэла, и дворецкий торжественно провозгласил:

— Сэр Генри Кортни!

Стражники приветствовали его, театрально взмахнув пиками, и Хэл начал подниматься по лестнице вслед за испанским послом и его свитой. А когда добрался до верху, увидел, что галерея запружена разодетыми джентльменами, и изобилие мундиров, медалей, звезд, шляп с перьями и париков было таково, что Хэл почувствовал себя деревенщиной. Он поискал секретаря, который провел его во дворец, но этот болван куда-то запропастился, и Хэл не знал, что делать дальше.

Однако он вовсе не чувствовал себя здесь лишним — ведь на нем был сшитый по такому случаю новый красный бархатный костюм, а пряжки на сапогах были из чистого серебра. На шее у Хэла висел знак рыцаря-навигатора ордена Святого Георгия и Священного Грааля, принадлежавший некогда его отцу и деду, величественное украшение: на массивной золотой цепи — английский лев с рубиновыми глазами, в лапах он держит земной шар, а в небе над ним сверкают бриллиантовые звезды.

Знак не хуже мириад других орденов и медалей, украшающих людское сборище в галерее. На бедре у Хэла — Нептунова шпага, на ее рукояти сверкает голубой сапфир величиной с куриное яйцо, а ножны выложены золотом.

Тут его дружески взяли за локоть, и он услышал голос Хайда:

— Я рад, что вы пришли. Нам ни к чему терять время здесь. Это все павлины, распустившие хвосты, но кое с кем вам стоит встретиться. Позвольте представить вас адмиралу Шовелу, будущему управителю новой верфи, которую его величество строит в Девенпорте, а это лорд Эйлешем, полезное знакомство, от него многое зависит.

Освальд Хайд ловко вел Хэла через толпу, которая с готовностью расступалась перед ним. Когда Хайд представлял его, Хэла внимательно разглядывали, признавая его значение просто потому, что он протеже канцлера. Хэл понял, что Хайд постепенно приближается к двери в конце галереи, чтоб быть в первых рядах, когда из этой двери выйдут.

Хайд наклонился к Хэлу и сказал:

— Его величество вчера в своем кабинете подписал вашу лицензию.

Он достал из рукава свиток пергамента, перевязанный красной лентой и скрепленный оттиснутой на воске Большой Печатью Англии: «Honi soit qui mal y pense».

— Берегите ее.

Он вложил свиток в руки Хэлу.

— Не беспокойтесь, — заверил Хэл. Этот листок пергамента стоил целого состояния и титула пэра.

В этот миг толпа заволновалась, по рядам пробежал гул, и дверь открылась.

В галерею ступил Вильгельм Третий, король Англии и штатгальтер Нидерландов, в аккуратных вышитых жемчугом туфлях на маленьких ногах. Все собравшиеся разом поклонились.

Конечно, Хэл знал об уродстве короля, и все равно испытал потрясение. Король Англии был не выше Дориана и горбат, так что ало-голубая мантия ордена Подвязки поднималась за его маленькой птичьей головой, а массивная орденская золотая цепь словно пригибала его к земле.