Легенда - Мари Лу

Девчонка улыбается, словно знает что-то, чего не знаю я. Хотел бы я понять, кого же она мне напоминает.

— Не волнуйся, — отвечает Девчонка. — Я веду себя осторожно, когда не злюсь.

Когда на город наконец опускается вечер и Девчонка погружается в чуткий сон, я прошу Тесс остаться с ней, чтобы у меня была возможность навестить свою семью. Тесс очень рада. Обычно она нервничает, когда мы идем в зараженные чумой районы Лейка, и начинает чесать руки, словно чувствует, как по коже распространяется инфекция.

Я засовываю в рукав рубашки несколько морских маргариток, а в карман — пару республиканских долларов на всякий случай. Прежде чем я ухожу, Тесс помогает мне обмотать руки тканью. Не хочу, чтобы где-то обнаружили мои отпечатки пальцев.

Ночь на удивление прохладная. Патрулей на улицах не видно, и единственные звуки исходят лишь от редко проезжающих машин и далеких рекламных экранов. Я жду в тенях возле дома матери, на этот раз так близко, что могу заглядывать в щели нашего шаткого забора на заднем дворе. Странный крест все еще на двери, как всегда, бросается в глаза. Я почти уверен: солдаты приходили еще как минимум один раз, потому что крест яркий и свежий.

Должно быть, они повторно проверяли район. То, что заставило солдат снова отметить нашу дверь, все еще здесь. Мутировавший вирус чумы. Что же это означает для моей семьи?

Удостоверившись, что улицу не патрулируют, я бросаюсь сквозь тени к дому, туда, где сломанная доска ведет под крыльцо. Отодвигаю ее. Стираю след, который она оставила на земле, забираюсь в темную дыру и ставлю доску на место.

Воздух здесь затхлый, через щели в полу комнат, что находятся надо мной, проникают полоски света. Из задней части дома, где расположены спальни, доносится голос матери. Я иду туда, затем останавливаюсь и заглядываю в щель в полу.

Сначала я вижу Джона. Он сидит на краю кровати, сложив руки на груди. Его поза свидетельствует об изнуренности. Ботинки покрыты грязью. Должно быть, мама отругала его за это. Джон смотрит в другой конец спальни, наверное, там стоит мама.

Я снова слышу ее голос, на этот раз достаточно хорошо, чтобы понять смысл слов.

— Никто из нас не болен, — говорит она.

Джон отводит взгляд, потом смотрит на кровать.

— Это не похоже на инфекцию. Кожа Идена выглядит по-прежнему. Крови нет.

— Прошел только месяц, это ничего не значит, — отвечает Джон. — Иден умрет еще до Испытания.

Мама печально вздыхает:

— Не говори так. Пожалуйста, Джон. Я не могу этого слышать.

— Ему требуется больше супрессивных средств, чем мы получили. Кто бы их ни принес, он очень добр, но этого недостаточно.

Покачав головой, Джон поднимается. Даже сейчас, особенно сейчас, он должен защищать мою мать и скрывать правду о моем местонахождении. Когда Джон встает с кровати, я вижу лежащего на ней Идена, несмотря на летнюю жару укрытого одеялом до самого подбородка. Его кожа блестит от пота. И у нее странный цвет, бледный, болезненно-зеленоватый. Я не помню таких симптомов чумы. В горле собирается комок.

Я до сих пор помню, какой была эта спальня раньше. Старая, продуваемая сквозняками, но тем не менее очень светлая. Помню времена, когда Иден только учился ходить. Мы с Джоном держали его за руки и водили от одного конца комнаты до другого. Если у Идена получалось ходить самому, Джон говорил ему «Дай пять». Возможно, он любит Идена даже больше, чем я, потому что мне Джон «Дай пять» никогда не говорил.

Мама молчит. Я представляю, как она ссутулила плечи, закрыла лицо руками и тихо плачет.

Джон вздыхает. Надо мной раздаются шаги. Брат пересек комнату, чтобы обнять маму.

— Прости, что расстроил тебя. С Иденом все будет в порядке. Может, этот вирус менее опасный и у него есть шанс поправиться.

Я слышу, как Джон целует маму в щеку.

— Я люблю тебя. Пойду посмотрю, нет ли у нас продуктов для супа.

Джон покидает спальню.

Уверен, брат ненавидит работу на энергоблоке, но благодаря ей он может выходить из дому и на какое-то время отвлекаться. А теперь Джон заперт здесь, не имея возможности помочь нашему младшему брату. Должно быть, это его убивает. Я запускаю пальцы в рыхлую землю и с силой сжимаю кулаки.

Если бы в больнице были лекарства!

Через несколько минут мама пересекает комнату и садится на кровать в ногах у Идена. Наклоняется и убирает с его лица волосы. Я закрываю глаза. Воскрешаю в памяти ее лицо, нежное, красивое, встревоженное, с ярко-голубыми глазами и улыбкой на розовых губах. Мама поправляла мое одеяло, гладила по светлым волосам и перед сном шепотом желала хороших снов. Интересно, что она сейчас шепчет Идену.

Внезапно я ощущаю ужасную болезненную тоску по ней. Мне хочется выбежать на улицу и постучать в дверь дома.

Я вздыхаю и запускаю руки глубже в землю. Нет, риск слишком велик. Я найду способ спасти тебя, Иден. Обещаю. Я проклинаю свое глупое решение поставить так много денег на уличную драку, вместо того чтобы найти более надежный способ быстро получить наличные.

Я достаю морские маргаритки. Некоторые цветки помялись, я очень аккуратно сажаю их в землю и приминаю ее. Мама никогда не увидит эти цветы. Но если все же увидит, будет знать, что кое-кто близкий все еще жив. Все еще присматривает за семьей.

Когда я заканчиваю с цветами, мое внимание привлекает бледно-красный цвет. Нахмурившись, я разгребаю землю, чтобы лучше рассмотреть. Я вижу какой-то символ, под слоем земли проступает надпись. Разобрав ее, я перестаю дышать.

Это все тот же символ биологической опасности, тот, который мы с Тесс видели на берегу озера. Иногда я укрывался здесь, когда мы с братьями играли в прятки. Но я никогда не замечал этого символа. Я наклоняюсь и прижимаюсь ухом к земле.

Сначала полная тишина. Потом раздается какой-то тихий звук, свист… шипение и бульканье. Как будто от какой-то жидкости или пара. Может, там спрятана целая система труб, которые выходят к озеру. Возможно, они расположены по всему сектору. Я разрываю землю, но больше не нахожу каких-либо символов или букв. Даже знак биологической опасности полустерт временем, почти незаметен, если не считать местами отчетливой краски.

Некоторое время я остаюсь здесь, неторопливо отмечаю в памяти вид символа. Потом напоследок заглядываю через щель в спальню и, выбравшись из-под крыльца, ухожу в тени города.

Джун

На рассвете я вздрагиваю и просыпаюсь. Прищуриваю глаза от света на горизонте и сначала не могу понять, почему я сплю в заброшенном здании и у моих ног растут маргаритки. Я сжимаюсь от острой боли в боку. «Меня ранили», — проносится паническая мысль. А потом вспоминаю уличный бой, нож и парня, который меня спас.

Тесс видит, что я проснулась, и садится рядом.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она.

— Все болит, — ворчу я, но все же выдавливаю улыбку. У Тесс такое серьезное лицо. Не хочу, чтобы она решила, что плохо перебинтовала мою рану. — Но мне уже гораздо лучше, чем вчера, — добавляю я.

Лишь спустя минуту я замечаю, что спасший меня парень сидит в углу комнаты, свесив ноги с балкона, и смотрит на поднимающееся солнце. Я пытаюсь скрыть смущение. В обычный день, без ножевого ранения я не была бы столь рассеянной. Прошлой ночью парень куда-то уходил.

Иногда я просыпалась, поэтому заметила направление, в котором он отправился, — на юг, к Юнион-Стейшн.

— Придется подождать несколько часов до завтрака, надеюсь, ты не возражаешь, — говорит мне парень. У него на голове старая кепка, под которой я замечаю платиново-белые волосы. — Мы потеряли на уличных боях, поэтому на еду денег пока нет.

Он винит в своем проигрыше меня. Я только киваю. Вспоминаю голос Дэя, который трескуче доносился из динамиков, и сравниваю с голосом парня. Он смотрит на меня без улыбки, словно знает, чем я занимаюсь, а потом снова переводит взгляд на горизонт. Нет, я не уверена, что этот голос принадлежит ему. У тысячи людей в Лейке такой же акцент.

Я вспоминаю о выключенном микрофоне за щекой. Должно быть, Томас в ярости.

— Тесс, — говорю я, — хочу сходить к воде. Вернусь через минуту.

— Уверена, что сама справишься? — спрашивает Тесс.

— Все будет хорошо, — улыбаюсь я. — Хотя если увидишь, как мое бездыханное тело плывет в сторону океана… достань меня.

Тесс кивает и садится рядом с парнем, а я поднимаюсь и, прихрамывая, спускаюсь по ступеням. Что бы Тесс ни делала с раной ночью, мне это помогло. Она на удивление добра. Бок все еще пылает, но боль притупилась, и мне удается ступать на ногу легче, чем вчера.

Вниз я спускаюсь гораздо быстрее, чем думала. Тесс напоминает мне о Метиасе, о том, как он ухаживал за мной в день своего посвящения.

Я прочищаю горло. Не могу сейчас вспоминать об этом.