Правда о деле Гарри Квеберта - Жоэль Диккер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он посмотрел на меня и положил руки мне на плечи.
— Годы прошли с момента нашей встречи. Вы очень изменились; стали мужчиной. Мне не терпится прочесть ваш первый роман.
Мы долго смотрели друг другу в глаза, а потом он спросил:
— Если честно, Маркус, почему вы хотите писать?
— Понятия не имею.
— Это не ответ. Почему вы пишете?
— Потому что у меня это в крови… Потому что, когда я утром просыпаюсь, это первое, о чем я думаю. Больше я ничего не могу сказать. А вы, Гарри, почему вы стали писателем?
— Потому что это придало смысл моей жизни. Если вы еще не заметили, жизнь вообще-то — штука бессмысленная. Разве что вы сами постараетесь вложить в нее смысл и будете биться что есть мочи каждый день, чтобы достичь этой цели. Вы талантливы, Маркус; придайте смысл вашей жизни, и пусть ветер победы овевает ваше имя. Быть писателем — значит быть живым.
— А если не получится?
— Получится. Будет трудно, но у вас получится. В тот день, когда это придаст смысл вашей жизни, вы станете настоящим писателем. А пока главное — не бойтесь падать.
Роман, написанный мною за два следующих года, вознес меня на вершину. Сразу несколько издательств предложили купить у меня рукопись, и в итоге в 2005 году я подписал договор на кругленькую сумму с престижным нью-йоркским издательством «Шмид и Хансон», глава которого, Рой Барнаски, как дальновидный бизнесмен заставил меня подписать общий договор на пять произведений. Осенью 2006-го роман вышел в свет и имел громадный успех. Великолепный из Фелтона стал знаменитым писателем, и в жизни моей произошел переворот: мне было двадцать восемь, а я уже был богат, известен и талантлив. Мне и в голову не приходило, что урок Гарри только начинается.
27. Там, где сажали гортензии
— Гарри, я как-то не уверен в том, что пишу. Не знаю, хорошо ли выходит. Стоит ли того, чтобы…
— Надевайте шорты, Маркус, и идите побегайте.
— Сейчас? Там же льет как из ведра.
— Избавьте меня от своих стенаний, маленький нытик. От дождя еще никто не умер. Если вам не хватает смелости пробежаться под дождем, вам не хватит смелости написать книгу.
— Еще один ваш пресловутый совет?
— Да. Причем этот совет годится для всех персонажей, что живут внутри вас: и для мужчины, и для боксера, и для писателя. Если в один прекрасный день вы усомнитесь в том, что делаете, — ступайте бегать. И бегайте, пока ноги держат: вот тогда почувствуете, как в вас пробуждается бешеная воля к победе. Знаете, Маркус, я ведь тоже ненавидел дождь, пока…
— И что вас заставило передумать?
— Не что, а кто.
— Кто?
— Вперед. Сейчас же бегать. И не возвращайтесь, пока семь потов не сойдет.
— Как я могу чему-то научиться, если вы мне никогда ничего не рассказываете?
— Вы задаете слишком много вопросов, Маркус. Удачной пробежки.
Это был здоровенный тип не самого приятного вида: афроамериканец, ручищи как кувалды, под слишком тесным блейзером угадывалось массивное, коренастое тело. В нашу первую встречу он наставил на меня револьвер. Между прочим, я первый раз видел, чтобы кто-то угрожал мне оружием. Он возник в моей жизни в среду 18 июня 2008 года, когда я всерьез принялся за расследование убийства Нолы Келлерган и Деборы Купер. Я жил в Гусиной бухте почти двое суток и в то утро решил, что пора вплотную познакомиться с ямой, зияющей в двадцати метрах от дома; до сих пор я довольствовался тем, что созерцал ее издали. Приподняв заградительные ленты, я пролез под ними и стал рассматривать хорошо знакомую местность. Границы Гусиной бухты обозначались пляжем и прибрежным лесом: ни заборов, ни табличек, запрещающих вторгаться в частные владения. Сюда любой мог зайти и выйти, и встретить людей, гуляющих по пляжу или по окрестным рощам, было делом вполне обычным. Яма находилась на лужайке прямо над океаном, между террасой и лесом. Я подошел к ней; тысячи вопросов роились у меня в голове, и в частности — сколько часов я просидел на этой террасе, в кабинете Гарри, когда рядом под землей покоилось тело девочки. Я сделал несколько фото и даже видео на мобильник, пытаясь представить себе разложившийся труп, представший взорам полиции. Целиком поглощенный местом преступления, я не заметил опасности у себя за спиной, и только повернувшись, чтобы снять террасу, увидел, что в нескольких метрах стоит человек и целится в меня из револьвера. Я завопил:
— Не стреляйте! О боже, не стреляйте! Я Маркус Гольдман! Писатель!
Он немедленно опустил оружие.
— Так это вы Маркус Гольдман?
Он сунул пистолет в кобуру на поясе, и я заметил у него бейджик:
— А вы коп?
— Сержант Перри Гэхаловуд. Уголовная полиция штата. Что это вы тут торчите? Это место преступления.
— И часто вы так, пугачом своим, в людей метите? А если б я был из федеральной полиции? Хороши бы вы тогда были, ха! Вылетели бы со службы как миленький!
Он расхохотался:
— Вы? Коп? Я за вами уж десять минут наблюдаю, как вы тут на цыпочках ходите, чтобы мокасины не испачкать. И федералы, когда ствол видят, не голосят, а выхватывают свой и палят во все, что движется.
— Я думал, вы бандит.
— Потому что я черный?
— Нет, потому что вид у вас бандитский. Это на вас индейский галстук?
— Да.
— Давно вышел из моды.
— Может, все-таки скажете, какого черта вы здесь делаете?
— Я здесь живу.
— То есть как это — вы здесь живете?
— Я друг Гарри Квеберта. Он просил меня приглядеть за домом, пока его нет.
— Вы что, совсем спятили? Гарри Квеберт обвиняется в двойном убийстве, в доме прошел обыск и доступ туда закрыт! Поедемте-ка со мной, старина.
— Вы не опечатали дом.
Он на минуту задумался:
— Никак не думал, что его займет какой-то писателишка.
— Надо было думать. Хотя полицейскому это, конечно, сложно.
— И все-таки я вас арестую.
— Нет такого закона! — воскликнул я. — Печатей нет, запрета нет! Я остаюсь здесь. А иначе я вас потащу в суд и вчиню иск за то, что вы угрожали мне своей пушкой. И потребую возмещения миллионных убытков и морального ущерба. Я все снял на камеру.
— Рот подучил, да? — вздохнул Гэхаловуд.
— Да.
— Пффф! Экий черт. Родную мать пошлет на электрический стул, лишь бы снять обвинение со своего клиента.
— Дыра в законе, сержант. Дыра в законе. Надеюсь, вы на меня не в претензии.
— В претензии. Но дом нас все равно больше не интересует. А вот заходить за полицейские ограждения я вам запрещаю. Вы читать умеете? Там написано: место преступления, за заграждения не заходить.
Слегка воспрянув духом, я отряхнул рубашку, сделал несколько шагов к яме и очень серьезно пояснил:
— Представьте себе, сержант, я тоже веду расследование. Лучше скажите, что вам известно об этом деле.
Он опять прыснул:
— Нет, я, наверно, сплю! Вы? Ведете расследование? Вот это новости. Между прочим, с вас пятнадцать долларов.
— Пятнадцать долларов? Это за что же?
— Это я заплатил за вашу книжку. В прошлом году читал. Очень плохая книжка. В жизни ничего хуже не читал. Так что верните деньги.
Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:
— Идите к черту, сержант.
А поскольку я по-прежнему двигался к яме, не глядя под ноги, то и свалился в нее. И опять завопил, потому что оказался в могиле Нолы.
— Нет, вы совершенно невозможны! — воскликнул Гэхаловуд, стоя на куче земли.
Он протянул мне руку и помог вылезти. Мы пошли посидеть на террасе, и я отдал ему деньги. У меня была только пятидесятидолларовая купюра.
— Сдача есть? — спросил я.
— Нет.
— Оставьте себе.
— Спасибо, писатель.
— Я больше не писатель.
Как я быстро понял, сержант Гэхаловуд был человек сварливый и в придачу упрямый как осел. Однако после моих настойчивых просьб он все же рассказал, что в тот день, когда обнаружили тело, был на постоянном дежурстве и оказался у ямы в числе первых.
— Там были человеческие останки и кожаная сумка. На сумке внутри было выбито имя: «Нола Келлерган». Я открыл ее, там была рукопись, в довольно приличном состоянии. Я так думаю, бумага сохранилась из-за кожи.
— Как вы узнали, что это рукопись Гарри Квеберта?
— Тогда я этого не знал. Я ему показал ее на допросе, и он ее сразу опознал. Потом я, естественно, сравнил текст. Он слово в слово совпадает с той его книжкой, «Истоки зла», которая вышла в семьдесят шестом, меньше чем через год после трагедии. Забавное совпадение, да?
— То, что он написал книгу о Ноле, еще не доказывает, что он ее убил. Он говорит, что рукопись пропала и что Нола иногда забирала ее.
— Труп девочки нашли в его саду. И при ней рукопись его книжки. Докажите мне, что он невиновен, писатель, может, я тогда передумаю.
— Мне бы хотелось взглянуть на рукопись.