В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис

Феликс в то время за два года одолел три курса электротехнического института. Но дальше учиться ему стало неинтересно, и он зарылся в книги и самодельные приборы. Феликс «искал направление» и за год поменял восемь мест работы. В девятом он нашел то, что искал. Но пришлось оформиться подсобником — иных вакансий не было. Феликса переполняли идеи и мало волновало, кем он числится.

Через год его назначили ведущим инженером. В трудовой книжке так и записано: переведен из подсобных рабочих в ведущие инженеры лаборатории № 670.

Об этом я узнал совсем недавно.

Мы строим дом. Дело дошло до стропил, на которые ляжет крыша. Это уже не шутки.

Если залезть на вершину сруба, то увидишь под собой крышу старого дома с законченным квадратом трубы. Дом стоит, как в просторной коробочке, обнесенный толстыми бревенчатыми стенами, и ему, наверное, грустно. Он догадывается, что дни его сочтены, и новая крыша, высокая и шиферная, даст приют этим людям, которых так хорошо знает.

Планки, прижимающие влажный от моросящего дождя рубероид, поросли мхом. Краска на стенах облупилась, и доски отливают сизым голубиным цветом. Наш старичок нахохлился и угрюмо смотрит в землю. Хотя какой он старичок?.. Мой ровесник, ему нет и тридцати.

Ко мне наверх поднимается Феликс и, ухватившись рукой за укосину стропил, смотрит вниз.

— Вот бы отец порадовался, — стараюсь бодриться я. — Такой домина…

Феликс молчит. Наверное, он представляет отца, с удивлением оглядывающего нашу постройку. «Угу…» — говорит он, и я начинаю спускаться.

Феликс наваливается грудью на стропилину и смотрит вниз, на залатанную крышу. Его недвижимая фигура в старом отцовском макинтоше долго вырисовывается на фоне серого вечернего неба…

И никто не знает, что Феликс умрет через два года, вскоре после того, как мы построим дом. Дом, которым он хотел всех нас соединить.

И вот приходит время разбирать остатки старого дома. Комната. Кухня.

Мы решаем делать это в будни, узким кругом. Еще с вечера приезжает Феликс. Последняя ночевка в старых, много видевших стенах. Завтра этого дома не будет…

Феликс ходит по комнате, заложив за спину руки. Поскрипывают и прогибаются половые доски. Мы не спеша готовимся к ужину. Брат останавливается и трогает рукой потолочную балку, с которой свисает лампочка на шнуре. И я не знаю, о чем он думает: о том ли, что балка прочная и завтра легко не дастся, или вспоминает, как много лет назад вошел с окаменевшим лицом в эту комнату, чтобы попрощаться с матерью.

…Июль стоял синий, знойный, и мать все откладывала поездку в Ленинград для сдачи крови. Она чувствовала себя неважно, но откладывала. «Успеется, Коля, успеется, — мать пила пахучие капли и, посидев в тенечке, шла стирать пеленки внука. — Куда я сейчас по жаре поеду? Наш пункт на ремонте, надо искать другой. Димка капризничает, Надежда еле ходит, того и гляди молоко пропадет. Вот дождь пойдет, и я съезжу. Дотерплю…»

— Шура, ты с этим делом не шути! — сердился отец. — Уже неделю как просрочила. Я по себе помню: организм облегчения требует — привык. Давай я с тобой съезжу.

Надежда спала как сурок, днем ходила с изможденным лицом, и мать вставала по ночам к плачущему внуку. Я ночевал на чердаке.

В то утро отец ушел за грибами один, не добудившись меня.

Но через час его вытолкнула из леса неведомая сила, и он уже подходил к калитке, когда я с сандалиями в руках выбегал с участка, чтобы вызвать «скорую».

«Мама умирает!..» — только и успел крикнуть я, и отец, охнув, бросил корзинку и побежал к дому.

…И потом в автобусе, когда мы ехали с кладбища, кто-то сел рядом со мной и попытался привлечь к себе. Я не хотел, чтобы меня жалели, и хмуро повернулся к окну. Я еще надеялся, что это сон. Снились ведь и раньше кошмары.

«Да-а, — вздохнули сзади, когда ветки деревьев перестали хлестать по крыше автобуса и мы выехали на шоссе. — Блокада свой оброк собирает… Такая молодая — пятьдесят семь лет…» И я услышал то, что уже знал: матери требовалось вовремя сдать кровь. Восемьсот граммов. Привычка.

Мне еще долго чудилось при виде женщины в кремовом плаще, что это идет мама своей легкой походкой. Сейчас она подойдет…

Феликс поскрипывает полом, иногда останавливается и отрешенно смотрит в угол комнаты или на стол. Саня, не замечая никого, режет хлеб. Никола, закусив губу, бьет на кухне мух. «Ах ты, собака! — лупит он журналом по стене. — Будешь у меня знать!..»

Я выхожу на улицу. Сквозь листву пробивается от дороги свет. Темнеет погреб раскрытой дверью. Скамейка. Лужи. Покосившийся местами забор. Сколько всего было на этом участке земли…

Стукает калитка, и я слышу негромкие голоса сестер. Вот так новость! Приехали на ночь глядя.

— Чего это вы?..

— С домом попрощаться…

— А мы как раз за стол садимся, — я целуюсь с ними в темноте. — Идите, я сейчас.

Утром мы разводим костер и несем к нему старые тряпки, матрацы, обувь… Сестры заступаются за некоторые вещи, но Феликс неумолим:

— Сжигаем все, что горит. Кроме того, что на нас и постельного белья.

— Постой, Феликс… — испуганно смотрит Никола. — А инструмент? Топоры, стамески…

— Инструмент оставляем, балда!

Никола веселеет и переносит в погреб свои чемоданы.

— А буфет? Он же еще хороший… — плачется Надежда. — Жалко. Посуду будет некуда ставить. И табуретки…

Феликс отходит от дымящегося костра и долго трет глаза.

— Надежда! — говорит он. — Если вы приехали торговаться из-за этого барахла, то чешите обратно. Буфеты, табуретки, тапочки…

— Правильно! — Саня весело бросает в костер охапку заскорузлых пиджаков и рваное сомбреро. — Чего в новый дом тащить! Наживем!

Сестры удручены, но спорить дальше не решаются.

Феликс не спеша тягает к костру старые вещи.

На дверном косяке — частые поперечные царапины. Стершиеся имена и даты. Феликс осторожно выбивает дверную коробку и несет ее на улицу. Мы с ним склоняемся над крепким еще четырехугольником и пытаемся разобрать надписи. Тяжело… «Оставим, — говорит Феликс. — Что-то надо оставить от старого дома». Он несет коробку в погреб и прислоняет к стене.

Мы с Молодцовым терзаем крышу. Никола уворачивается от летящих досок и носит их к забору.

Доски легкие и желтые. Они служили потолком на чердаке. Некоторые сучки и щелки с застывшей смолой кажутся мне знакомыми.

…Ты лежишь на сене у открытого окна и смотришь, как у потолка мечется случайно залетевшая бабочка. Оса, которую лучше не трогать, прилипает на мгновение к теплой доске и с жужжанием устремляется дальше. «Тимошка, ты на чердаке? — зовет мать. — Иди клубнику есть».

Доски легкие и желтые. Я отрываю их, переворачиваю и разглядываю рисунок. Да, они мне знакомы.

У меня в руках кожаная коричневая сумочка. Мягкая и пухлая. Как она оказалась на чердаке?.. Слабый запах духов «Красная Москва», знакомый мне с детства.

Бумаги.

«Ой, облигации, наверное, здесь! — радуется находке Надежда. — Надо же! А мы с папой весь дом тогда обыскали. На чердаке нашел, да?»

Я осторожно выкладываю на стол конверты, блокнотик, книжицы удостоверений, пачку каких-то квитанций, потрепанные ноты, бумаги и бумажки. Нет, облигаций в сумочке нет. Есть документы.

Маленький, незнакомый нам архив.

Старая-старая записка. Очень старая. «Шура, я буду жать тебя сегодня вечером в конце Астраханской. Николай».

Большое вишневое удостоверение. «Северная правда». Кострома. «…состоит на службе в редакции газеты в должности корректора. Действительно по 1 октября 1927 г.». Такое же удостоверение на имя отца, только должность другая — технический секретарь.

— Это когда батя матушку из Тамбова увел, — задумчиво улыбается Феликс. — В Ленинграде ее первый муж преследовать начал, и батя увез ее в Кострому. А через год Бронька родился и они вернулись…

Удостоверение члена Осоавиахима с маленькими разноцветными марочками. Удостоверение «Почетный донор СССР». «…награждаются лица, многократно сдававшие кровь для спасения жизни раненых бойцов и командиров Красной Армии и гражданского населения…»

Письмо отцу. Автор неизвестен, есть только номер московского телефона, служебный. Не письмо даже — записка.

«Дорогой Ник. Павлович!

Пользуясь случаем, посылаю вам сердечный привет и пожелания новых успехов в работе и крепкого здоровья. Как-то все срывается с командировкой к вам, но надеюсь, что в этом году все же смогу побывать в ваших краях.

Ник. Павл., черкните несколько строк о себе, о своем быте, об отношении к Вам. Не скрывайте и не стесняйтесь, Вы заслужили, Ник. Павл., чтобы к Вам было человеческое отношение и постоянная забота. Вы много сделали для партии и народа. Да, да! Не преуменьшайте и не принижайте своего труда. Он благородный и непосредственно помогает великому делу строительства коммунизма.