Ошибки, которые были допущены (но не мной). Почему мы оправдываем глупые убеждения, плохие решения и пагубные действия - Кэрол Теврис

Предубеждение оправдывает наше плохое обращение с другими, а мы хотим плохо с ними обращаться, потому они нам не нравятся. А почему они нам не нравятся? Потому что конкурируют с нами за рабочие места, которых на рынке труда мало. Потому что их присутствие может заставить нас сомневаться в том, что только наша религия — истинная. Потому что мы защищаем наш статус, власть и привилегии. Потому что нам нужно чувствовать, что мы лучше, чем кто-то. Потому что наша страна воюет с ними. Потому что нам не нравятся их обычаи, особенно их сексуальные обычаи, этих сексуально-распущенных извращенцев. Потому что они не хотят усваивать нашу культуру. Потому что они слишком активно стараются усвоить нашу культуру.

Поняв, что предубежденность — это наш слуга, помогающий самооправданиям, нам легче разобраться, почему некоторые предрассудки так трудно искоренить: они позволяют людям оправдывать и защищать самые важные аспекты их социальной идентичности — их расу, их религию, их сексуальную ориентацию и одновременно преодолевать диссонанс между представлениями о том, что «я — хороший человек» и о том, что «я, действительно, не люблю этих людей». К счастью, мы также можем лучше понять условия, при которых предубежденность снижается. Так происходит: когда экономическая конкуренция ослабевает, когда подписан мирный договор, когда доступ в профессию становится свободным, когда мы с ними лучше знакомы и поэтому чувствуем себя комфортнее, когда у нас есть возможность понять, что они не так уж и отличаются от нас.

«В нормальных обстоятельствах, — писал пособник Гитлера, немецкий промышленник Альберт Шпеер в своих мемуарах, — людей, которые утрачивают связь с реальностью, быстро ставят на место насмешки и критика окружающих, и они начинают понимать, что утратили доверие. В «Третьем рейхе» не было таких корректирующих факторов, особенно по отношению к тем, кто принадлежал к высшему слою. Напротив, любой самообман умножался, как в зале, где полно кривых зеркал, превращаясь в фантастический мир, не имеющий уже больше никакого отношения к мрачному реальному миру. В этих зеркалах я не мог видеть ничего, кроме своего собственного лица, воспроизведенного много раз» [73].

Принимая во внимание, что у всех есть какие-то «слепые зоны», наша главная надежда на то, чтобы от них избавиться — позаботиться о том, чтобы вырваться из мира кривых зеркал, в которых мы все видим искаженные отражения наших желаний и убеждений. Нам нужны люди, которые могут сказать «нет», критики, готовые выпустить воздух из нашего пузыря самооправданий и вернуть нас к реальности, от которой мы слишком отдалились. Это особенно важно для тех из нас, кто обладает властью.

По мнению историка Дорис Киарнс Гудвин, Абрахам Линкольн был одним из немногих президентов, понимавших, как важно иметь в своем окружении людей, которые будут с ним не соглашаться. Линкольн создал кабинет министров, включавший четырех его политических оппонентов, трое из которых конкурировали с ним за номинацию в президенты от Республиканской партии в 1860 г. и чувствовали себя униженными, были потрясены и злились из-за своего проигрыша мало кому известному провинциальному адвокату: Уильям X. Сьюард (его Линкольн сделал государственным секретарем), Салмон П. Чейз (министр финансов) и Эдвард Бейтс (министр юстиции). Хотя все они разделяли цели Линкольна сохранить Союз и покончить с рабством, в этой «команде соперников» (как называет их Гудвин) велись яростные споры о способе достижения этих целей. В начале гражданской войны в США Линкольн находился в тяжелой политической ситуации. Ему нужно было не только успокаивать северян-аболиционистов, которые хотели освободить беглых рабов, но также и владельцев рабов из пограничных штатов, таких как Миссури или Кентукки, которые могли в любой момент присоединиться к Конфедерации, а это было бы катастрофой для унионистов. В результате постоянных дебатов со своими советниками, у которых были различные идеи о том, как примирить северян и жителей приграничных штатов, Линкольн избежал иллюзии, будто в его окружении был консенсус по всем вопросам. Он сумел учесть альтернативные точки зрения и, в конечном итоге, заслужить уважение и поддержку своих бывших соперников [74].

Пока мы убеждены в своей абсолютной объективности, в том, что у нас иммунитет к коррупции и предубежденности, многие из нас будут обнаруживать, что начали путь в свой «Сент-Эндрюс», а некоторые — что уже сидят в самолете, летящем в Бангкок. Джеб Стюарт Магрудер, в предыдущей главе описывалось, как он увяз в политической коррупции и Уотергейтском скандале, был ослеплен своей верой в необходимости любыми путями, даже противозаконными, сделать все возможное, чтобы победить «их» — т. е., политических соперников Никсона. Но, когда его поймали, у Магрудера хватило мужества честно взглянуть на себя. Это шокирующий и мучительный момент для всякого человека: как будто вы взглянули на себя в зеркало и обнаружили у себя на лбу безобразный прыщик. Магрудер мог бы сделать то, к чему склонно большинство из нас: густо намазать лоб тональным гримом и сказать: «Какой еще прыщик?» — но он сумел противостоять подобному побуждению. В конечном итоге, Магрудер признал, что никто не заставлял его и других нарушать закон. «Мы могли возражать против того, что происходит, или уйти в знак протеста, — писал он. — Вместо этого мы себя убедили, что ложь — это правда, и ринулись вперед» [75].

«Нельзя оправдать взлом, подслушивание, лжесвидетельство и другие попытки все скрыть… Я и другие оправдывали незаконные действия, ссылаясь на „обычную политику“ на „сбор сведений“, или на „соображения национальной безопасности“. Мы были абсолютно не правы, и только после того как мы признали это и заплатили публично за свои ошибки, мы можем ожидать, что широкая публика будет верить нашему правительству или нашей политической системе».

Глава 3. Память: историк, поставляющий самооправдания

«То, что мы… уверенно называем памятью… на самом деле — форма пересказа историй, который постоянно происходит у нас в мозгу, и в процессе пересказа истории часто меняются».

мемуарист и издатель Уильям Максвелл

Много лет тому назад, когда президентом был Джимми Картер, писателя Гора Видала интервьюировал в телепрограмме Today ее ведущий, Том Брокау.

По словам Видала, Брокау начал с такого вопроса: «Вы много писали о бисексуальности…», но Видал прервал его, сказав: «Том, позвольте мне высказать вам мнение об этих утренних телешоу. Это слишком раннее время, чтобы говорить о сексе. Никто не хочет о нем слышать в этот час, а те, кто хотят, в это время им занимаются. Не начинайте этот разговор». — «Да, но, Гор, вы много писали о бисекс…». Гор снова прервал ведущего, сказав, что в своей новой книге он не затрагивает тему бисексуальности и хотел бы поговорить о политике. Брокау еще раз попытался поднять эту тему, а Видал снова отказался, заявив: «Давайте теперь поговорим о Картере… Чем он занимается с этими бразильскими диктаторами, притворяющимися, будто бы они любящие свободу, демократичные лидеры?». После этого темой интервью был Картер. Через несколько лет, когда Брокау стал ведущим телепрограммы Nightly News, журнал Time готовил о нем большую статью, и Брокау был задан вопрос об особенно трудных интервью, которые он проводил. Брокау выделил свою беседу с Гором Видалом: «Я хотел говорить о политике, — вспоминал Брокау, — а он хотел говорить о бисексуальности».

Все было «абсолютно наоборот», сообщил Видал, «но он сделал меня козлом отпущения» [76].

Намеревался ли Том Брокау представить Гора Видала в негативном свете? Лгал ли он, как намекает Видал? Это маловероятно. В конце концов, сам Брокау выбрал эту историю, чтобы рассказать ее репортеру журнала Time — а он ведь мог выбрать любую другую историю из своей длинной карьеры для обсуждения, а не ту, которая нуждалась в приукрашивании или лжи. Кроме того, он, конечно, знал, что репортер проверит первоначальную стенограмму интервью Видала.

Брокау исказил то, кто и что сказал, неосознанно: не для того, чтобы выставить Видала в невыгодном свете, но для того, чтобы самому хорошо выглядеть. Ему как новому ведущему программы Nightly News не подобало задавать вопросы о бисексуальности, и поэтому он верил (и помнил), что всегда предпочитал высокоинтеллектуальный разговор о политике этой сомнительной теме.

Когда два человека совершенно по-разному вспоминают об одном и том же событии, наблюдатели обычно предполагают, что один из них врет. Конечно, некоторые люди действительно изобретают или приукрашивают истории, чтобы манипулировать аудиторией или обманывать ее, как поступил Джеймс Фрей со своим бестселлером «A Million Little Pieces» [§]. Но большинство из нас часто как не говорит правду, так и не обманывает сознательно. Мы не лжем: мы оправдываем себя. Все мы, когда мы рассказываем наши истории, добавляем детали и пропускаем неудобные для нас факты, немного искажаем события, чтобы лучше выглядеть, и это так хорошо у нас получается, что в следующий раз мы еще что-то добавляем и приукрашиваем, мы оправдываем эту небольшую «белую ложь» тем, что история благодаря ей становится лучше и яснее — пока не оказывается, что то, что мы помним, на самом деле происходило не так или вообще не происходило.