Записки одной курёхи - Мария Ряховская

Кресло стояло на жердях, а концы их лежали на плечах Степки и Серого.

– Спокойно, – выговорил вконец пьяный Степка. – Идем брать клад. Птичка моя, где волшебная книга?

– Никогда! – ответила Крёстная. – Не получите! Молчу, как партизан.

– Маша! – сказал мне Степка. – Книга на дне ящика с сухарями.

Я сходила за книгой.

Я шла впереди и несла в дрожащих руках фонарь и Черную книгу. Засаленный гроссбух с размазанными чернилами на желтой бумаге. Все какие-то рецепты. Заголовки красным карандашом. «Гросбухъ. Типография Цукермана въ Москве на Мясницкой. 1883 г.»

Подошли к лавам. Ох уж этот сельсовет! Скоро три столба, пять досок свалятся в реку, – и мы будем переплывать на тот берег, чтобы попасть на автобус. Блеклые, несмело еще горящие звезды, стрекот кузнечиков. В кустах что-то шевелится. Крёстная сопит, молчит и вдруг как по команде, как всегда нежданно-негаданно, начинает читать стихи:

– Узнающий в завистливых толщах приметы подземелий, где Бог утаил самоцветы, Сатана, помоги мне в безмерной беде!

Я таращу глаза в сумерки, спотыкаюсь о корягу и падаю – от изумления. Только что Крёстная читала Бодлера, которого мы недавно проходили в гимназии!

Сумерки, неверные очертания деревьев, Крёстная восклицает грозным басом – нам стало не по себе. Но вот вскрикивает высоко и весело:

– Пятый польский корпус Понятовского! Ур-р-ра!

– Я вот хоть и при женщине, и даже при двух, – Степка показывал на Крёстную, – но все равно привык сам о себе заботиться. Представь, Серый: золото даст нам все. Несколько монет можно богатым кремлевским нумизматам продать. Председателю Верховного суда какую-нибудь подвеску с бриллиантами подарим. Заодно и милицию подкупим.

Закричала какая-то ночная птица, крик ее был похож на женский вопль, на нас набежала волна ночного холода. К тому же постоянно слышался шорох в кустах, растущих вдоль дороги. Крёстная развлекала нас по дороге:

– Др-рыгуны с конскими хвостами! Пятый польский корпус Пилсудского! Багратион, генерал от инфантерии! Первая Западная армия под командованием Барклая де Толли – сто двадцать семь тыщ человек, пятьсот пятьдесят орудий! Вторая Западная армия генерала Багратиона – сорок восемь тыщ человек…

Крёстная больше не обвиняла Степку с Серым, и настроение у нее было бодрое и воинственное. Заметив это, Степка перестал обращать на нее внимание и говорил свое.

Вот и насыпь через Екатерининский канал. Подошли к изгибу леса, к нему вплотную примыкала пашня. Видно, до того с землей припекло, что и последние метры полоски вдоль леса вспахали. Где-то между тропою и опушкой леса и должен был тот холм, могила генерала. Как увидела Крёстная распаханную опушку леса и зеленый цвет над пахотой, так и закричала:

– Где ж теперь генералишко, и карта на груди его, где и серебряное паникадило весом в четыреста килограмм?

– А как будто ты не знала раньше, что здесь распахано, а?! – накинулись на нее Серый и Степка. – Где тут в твоей проклятой книге какой-нибудь рецепт, как превратить тебя в крота?

И Степка яростно вырвал у меня из рук книгу.

– Так… Так… – читал он. – Мать-и-мачеху на чирьи. Ванночки из черемухового листа и садомника болотного при твердом шанкре. Что это? Никак рецепты?

– А что вы ко мне прицепились, как цепучник ползучий? Что я виновата, что к Мусюну со всех окраин съезжались венерики. На тройках… С бубенцами… Лечил!

Степка в ярости отбросил «Цветник».

– Ну и выбирайся отсюда как знаешь.

Крёстную, восседающую на своем тронном унитазе, плюхнули на землю.

– Погодите, братцы! Отсчитайте одиннадцать шагов от рогатой сосны и проведите линию от старого пня, на пересечении и ройте. Здесь могила и была. Дай-ка мне, Степан, глотнуть.

Степка с Серым принялись за дело. В кустах раздался шорох и появилась сначала нога в мужском полосатом носке и галоше, а потом уж и вся бабка Евдокия.

– Здрасте, я за своей долей. Разрешите присутствовать. – И села прямо на пашню возле стоящих по колени в яме Степки и Серого.

По мере того как Степка и Серый погружались в яму, из кустов постепенно вылезала и вылезала вся наша деревня.

Я улучила момент и стала читать припасенные в кармане правила пользования кладом, записанные еще мамой по моей просьбе с рассказов Крёстной, когда я была дошкольницей.

– В ночь на Ивана Купалу же дело обстоит так: ищи разрыв-траву, – читала я.

Тут Крёстная вставила ремарку, допивая бутылку:

– Этой травой хорошо уши промывать, когда скапливается много серы.

– …Ищи разрыв-траву и цветок папоротника, – читала я, – а когда отыщешь – коса на ней переломится – то скорей читай Богородице и Верую и обещай пожертвовать половину на храмы. Не бойся же соблазнов, не пугайся ни дыма, ни столпа огненного. Далее замыто… Ну а коли тебе в жизни терять нечего, то есть способ попроще: взмолись к Сатане, попроси у него помощи.

Серый, уже стоящий по пояс в земле, вдруг стал мечтать:

– Наверняка у генерала погоны из чистого золота. Одна шпага в полтора миллиона, а уж о кладе в озере молчу. Дорогу проведем, наконец, не то что из Солнечногорска, а прямиком из Москвы будет, – трасса Москва – Большие Жердяи. Мост сделаем бетонный с балюстрадкой. Отопление проведем! Баню построим! Бассейн!

– Размечтался козел, да об забор, – съехидничала бабка Дуня, – мне бы хоть сарай починить – а то!..

– Нашлась самая бедная! – обиделась тетя Тоня, жившая на самом краю деревни у колодца и известная своими клювачими петухами. – У меня вот крыша рубероидная, даже на шифер денег нету. А ты всю деревню каждый день на тридцать рублей обманываешь. Намешаешь в молоко мела…

– Вот сукина дочь! Еще чего-то требует. Моего Вовика твой петух чуть не загрыз!

– Да слушайте же! Я не дочитала, – взмолилась я.

Стала читать и дошла до того места, где сказано, какая по счету голова должна погибнуть. Все зависит от заклятия, произнесенного над кладом. Но скорее всего, клад останется нечетным, а четные погибнут.

Всякий xpycт и шелест прекратился. Частями компания уползала в лес, но еще не решалась полностью покинуть вожделенное место. Страх овладел всеми.

И тут бабка Евдокия, как самая шустрая, прыгнула из кустов на пашню перед ямой и крикнула:

– Чур, я третья!

Шум поднялся пуще прежнего. Пытались друг другу сбагрить места по счету.

– Вишь, разохотились! – заорал Степка. – Вы все тут ни при чем, поняли? Это мы с Серым клад ищем! Наш он!

– А откуда у вас особые такие права взялись? – не отступала Евдокия.

– Чья теща? Теща чья, я тебя, хитруля старая, спрашиваю?

Народ недоверчиво захихикал.

– Прошлогодний снег она тебе, а не теща! – напирала Евдокия. Она с ехидством прищурилась. – Держи карман, так мы вам, двоим пропойцам, клад и отдадим! Ты, Степан, и вовсе не нашенский! Откуда взялся, шут тебя знает!

Разговоры и хихиканье были прерваны разумными рассуждениями тети Тони:

– Кто-то из нас должен принять на себя удар! Вот, например, Капа: ее черт не тронет, она святая. Или нет… Вот что! Давайте посолонь идти – с Нюры, значит, и начинать. Так будет справедливо.

Тоня заранее подсчитала, что выйдет нечетной, и была спокойна.

Уже кто-то откашлялся, чтоб поддержать ее справедливые речи, в том числе и про Капу.

– Капа…

Капу все чурались: раньше работала баба на ферме, подворовывала, как все, пила, как все, и вдруг верующей сделалась, – да еще не нашей какой-то веры, – в праведницы выбилась!..

Но не пришлось тому человеку высказать своего мнения о Капе.

Зазвенели лопаты Серого и Степки.

Звон разнесся по лесу, деревья зашептали листьями, и поднялся пар из ямы. Заиграли, запрыгали на клубах устремленного из ямы потока не то пара, не то дыма ягоды земляники. Стало горячо и не видно рядом стоящего. Вдруг дым стал прозрачным и полсотни глаз опрокинулись в зияющую пасть ямы и увидели там генерала. Генерал улыбался. Мундир блистал новизной лучшего сукна. Правой рукой он прижимал к груди карту, левая была закинута за голову и показывала на камыши возле озера. На генерале были папины очки. Рядом лежала потерянная мною босоножка с дедушкиной заплатой на ремешке. Я потеряла ее в ту купальскую ночь, когда мы с Серым блуждали в лесу восемь лет назад.

Вдруг все исчезло. Видно, так чертовской метаморфозой было задумано: обуяло всех невероятное раздражение и злоба. Жердяи начали ругаться между собой и жаловаться на судьбу.

– Как же я несчастен! – орал Степка. – Вот думал, отвалю прокурору два кило золотишка, авось и забудет мой грех, а то менты вместо развлечения по субботам ко мне ездят. Как завидишь газик – пожалуй в погреб или на чердак.

– Как же мой сарай? Как мой сарай? Я тебя, старая ведьма, спрашиваю? – первой подала Евдокия идею виновности во всем Крёстной.

– Ой, нашлась самая бедная! – закричала на Евдокию Тоня. – Ты всю деревню каждый день на тридцать рублей обманываешь! А ты, дьявольское отродье?! Сама кладом пользуется – а коллективу что? Что ж мне, до гроба жить теперь с рубероидной крышей?