Записки одной курёхи - Мария Ряховская

– Пора расходиться, – сказал отец громко, и Доцент устыдился, ведь подучивал меня глядеть за Крёстной.

Записи девяностого года начинаются с упоминания любимых отцовских очков, потерянных в июле. Он шел с рюкзаком через поле и обмер, когда из темноты накатил кто-то черный и большой. То Степка скакал на Урагане, крупном жеребце, выданном Серому для пастьбы. (После увольнения из кислотки Серый опять пас телок в Жердяях.) Степка, пьяный, догонял гражданскую жену – Крёстнину дочь. Та пригрозила его выгнать за ежедневное пьянство, не осталась ночевать; не выручило Степку и заступничество Крёстной. Степка втащил на коня отца, стал смахивать комаров с его лысины и сбросил очки. Дважды мы после ходили искать очки, и без толку.

Вторая запись, поспешная, с восклицательными знаками, полна сочувствия к Крёстной. Старуха пережила нечто подобное землетрясению, когда явилась забытая напрочь сестра с мужем и предъявила документ на полдома. Лет сорок не виделись сестры. Ее дочь Галя и Степка объяснялись с захватчиками. При слове «милиция» Степка сдался, дом был перегорожен, а захватчики взялись сажать картошку. Ночами Крёстная ходила с фонарем, выкапывала их насаждения. Затем слегла, отказывалась есть и померла бы – если бы не Степкина клятва на колдовской книге. Спьяну Степка проговорился. Он поклялся Крёстной сжечь дом после ее смерти, точнее, когда отметят ее сороковины. Сестра-захватчица в своей московской жизни забыла о силе отцовской колдовской книги, о тучах слетевшихся когда-то на их дом птиц и о своем детском ужасе, – слух о клятве на книге приняла за пьяные Степкины россказни.

Дом Степка сожжет на другой день после тещиной смерти, ее сестру-захватчицу при виде пожарища хватит инсульт, и ее увезут умирать в Москву. А случится такое в феврале девяносто второго года…

Все прочие записи лета девяностого года – про горячку кладоискательства в Жердяях. Лето было сухое, горячее, с облаками как столпы, с сухими молниями в июле.

На Киселевском озере Доцент с товарищами искал с плота сокровища. В плоту было прорублено окно, стоял ворот. Крутили ворот в две руки, вытаскивали бадью с черным илом. Прибор указывал на присутствие в озере залежей металлов.

Однажды утром прибежала Нюра, радостная:

– Маша! Зинаида приехала! Над моей Татошкой колдует. Вечером в гости придем. Готовь чай.

Когда Зинаида с Нюрой пришли к нам, у нас сидел Доцент. Разрумянился от водки и мечтаний, сидит важно, выставив бороду. Нюра представила Зинаиду:

– Колдунья толковая, ученый человек.

При слове «колдунья» Зинаида недовольно поморщилась. Доцент усмехнулся. Их посадили рядом, на дубовую лавку, как дорогих гостей. Лавка была списана из Дома творчества композиторов. Рассказывает Доцент Зинаиде о кладоискательстве и дивится: вот чудеса, уж такая единомышленница попалась!

– Следует наложить старинные населенные пункты и объекты на современные координаты, – объяснял Доцент. – В том числе и исчезнувшие деревни и города. Как правило, многие природные объекты остаются статичными в течение столетий и четко указывают на место, где стоит начать поиски сокровищ. Первое дело – обрати внимание на расположение дорог, рек, полей и лесов. Часто клады находят возле приметных больших деревьев, валунов, в излучинах рек. Значит, надо вести картографическую подготовку!

– Ага, ага, – повторяла Зинаида и румянилась.

– Надо представить, где могли стоять дома, – продолжал свое Доцент. – Где мог быть водопой, а где переправа через реку. Такой анализ безошибочно подсказывает место.

Мы с отцом ежевечерне ходили пить чай к кладоискателям. Чай разливала Зинаида. Она внезапно переехала жить из Нюриного дома в палатку, поближе к тайне. Ох, чудеса! Рассказы кладоискателей горячили голову. Клады находили в фундаментах и пещерах, в самоварах и коровьем роге, глиняных и деревянных сосудах.

Зинаида глядит на Доцента страстным взглядом и льет ему не в чашку, а на штаны. Уловила свою оплошность, хохочет, прощения просит, а он схватил ее за ногу, не пускает…

– Не прощу, – говорит, – до тех пор, пока клад не найдем. А пока беру тебя в рабство.

– Я согла-а-а-сная, – распевает Зинаида.

Через две недели оказалось, что Доцент пережил большое разочарование – оказалось, металлоискатель указывал на скопища в нашем озере ржавых канцелярских скрепок. Не одно поколение учеников в проволочном цеху, и Серый в их числе, сбрасывали туда свой брак. Но каким образом ржавые кучи снесло от заводского берега на середину озера?

Кладоискатели не дрогнули, Доцент с Зинаидой съездили за другим прибором. Увезли воду на анализ.

Отец восхищался Доцентом. «Он дал, – диктовал мне отец в дерматиновую тетрадь, – своим подвижникам грандиозную задачу. Непосильную, захватывающую, как строительство БАМа. Или восстановление храма Христа Спасителя. Сподвижники любят его, благодарны».

По возвращении домой отец гнал меня, сонную, записывать услышанное-увиденное в дерматиновую тетрадь.

Новый, чуткий прибор был употреблен Доцентом и Степкой для розыска сокровищ во дворе Крёстной. Растолченного тазепама насыпали ей в чай, заперли дверь снаружи и провели изыскания. За парником – жерди и полиэтилен, – прибор намекнул. Когда яма была вырыта, из окна высунулась Крёстная и объявила своим мужским голосом:

– Без меня отыскание не может быть успешным. – И добавила вовсе неожиданное: – Без моей книги вы не будете взысканы милостью Фортуны!

Кладоискатели в очередной раз были ошарашены ее словесами куда больше: откуда знает слово «Фортуна»? – нежели ее стойкостью перед тазепамом. Пятикратную дозу всыпали, ополовинили мамин запас.

Выпущенная из дома, Крёстная осмотрела яму и велела перенести сюда уборную, что Степка с Доцентом немедленно исполнили.

«…Самообладание?.. Скорее мудрость, – диктовал отец мне в дерматиновую тетрадь. – Крёстная великий человек. Я-то ожидал увидеть драму обманутой доверчивости. Но откуда эта лексика? „…взысканы Фортуной“? И обозвала Степку недоглодышем, „объедком“ и каким-то „ерестуном“. Сходил, выспросил у Крёстной, ерестун, – оказалось, – ребенок, проклятый родителями».

ПОХОД ЗА РЕКУ С КРЁСТНОЙ НА РУКАХ

Я давно убеждала Крёстную пойти в лес. А нынче была ночь Ивана Купалы! Как тогда, восемь лет назад, когда мы с Серым напугали друг друга до полусмерти.

– Крёстненькая, берите «Цветник», – говорила я про книгу черной магии. – Сегодня или никогда! Мы отыщем национальное богатство России!

– Жить мне осталось неделю, корыстолюбцы окаянные! Дайте мне умереть спокойно! Не нужен мне клад, поди вот лучше, дай мне тот ящичек, – посмотрю, не заплесневели ли сухари.

Я приволокла, царапая гвоздями по крашеным полам, ящик с засушенными брусочками хлеба – запасами на двадцать лет.

– Гляди! Мыши погрызли… Ох хитра, девка! Да ты знаешь, что книгу эту со двора не вынести, иначе сгорит наш дом зеленым огнем!..

Появился Степка. От него несет самогонкой. Скоро поняв, в чем дело, он тоже пускается в уговоры:

– Рыбка моя, мы тебя на троне твоем понесем, – он разумел кресло с дырой в сиденье, – угостим чем-то для храбрости, – показывает зеленое горло бутылки, распахивая свою стройотрядовскую куртку.

Крёстная косит на него желтоватым глазом, но вдруг темнеет и дуется. Хотела, видимо, отведать, но соглашаться нельзя ни в какую.

– Ах ты мой нераспустившийся бутончик, ничего, рыбка моя, для тебя не жалею! Вот тут на дне чевой-то оставалось…

И Степка отправляется к молочнице Евдокии, иначе – бабке Дуне, окруженной всеобщей лаской за два достоинства – единственную в деревне корову и самогон. Степка что ни день выпрашивает у нее бутылку под всякими выдуманными, но жалостливыми предлогами: то смерть бабушки, то «дэпрессия». Однажды даже как «лекарство от запора» просил. «Дай, – говорит, – здоровье поправить надо». Но с некоторых пор вранье иссякло. Сейчас Степка загадочно манит белеющую в сумерках ситцевым подолом халата бабку Евдокию, любовно обнимает:

– Позарез нужно. Вот вдохновенье – и все.

– Кончилось. И теперь уж не приходи, больше не гоню.

– Врешь, рыбка.

– На нет и суда нет.

– Заплачу.

– А что деньги?! Деньги теперь ничего не стоят.

– Заплачу. Плачу золотом.

– ?..

– Настоящим русским, с гербом. Видала?

– Где ты возьмешь? Бог с тобой!

– Лежит, не тронут. Час его пришел. Тещенька-то на что?

Скрипнула дверь. Поспешно выданы две бутылки с затычками из газеты. Степка идет к Серому. Спустя некоторое время они направляются к Крёстной. Вытащили ее с креслом во двор, поставили в траву.

– Ой, благодать, – сказала она. – Спасибочки, подышит старушка. Эх, лето красное, любил бы я тебя, кабы не комары да мухи!

Эта умилительная речь Крёстной окончилась истошным воплем.

– Сдурели??? – вскричала Крёстная и поднялась над землей.

Кресло стояло на жердях, а концы их лежали на плечах Степки и Серого.