Юрьевская прорубь - Юрий Вронский

«Нужно во что бы то ни стало убежать, — думал Мартин, — сейчас же убежать и что-то сделать!» Что он может? Мартин страшился признаться себе, что бессилен помочь Николке, и боязливо гасил этот вопрос. Он найдёт епископа, вымолит прощение, а если нет — погибнет вместе с Николкой! Прежде всего убежать отсюда, а там видно будет!

Но как убежать? Чердак, на котором помещается спальня, очень высоко над землёй — если прыгнуть, наверняка убьёшься. Дедушка недаром запер его именно здесь!

Мартин вперил глаза во мрак, пытаясь вспомнить, нет ли здесь какой-нибудь верёвки. Но верёвки в спальне, увы, не оказалось. И вдруг Мартина осенило. Когда-то давно, ещё в Любеке, он слышал рассказ о том, как один рыцарь, заточённый в высокую тюремную башню, убежал из неё, спустившись по верёвке, которую он сплёл из простынь, разрезанных на полосы.

У Мартина не было времени разрезать простыни на полосы и плести из них верёвку, но он мог просто связать три простыни с трёх кроватей, стоявших в спальне! Ведь и тюрьма его, наверно, не так высока, как тюрьма того рыцаря!

Сказано — сделано. Мартин крепко связал углами простыни, а потом изо всей силы дернул окошко, плотно заткнутое по щелям паклей. Окошко распахнулось, и он ощутил могучее дыхание стужи. Высунувшись, Мартин спустил связку простыней вниз, чтобы посмотреть, хватает ли её. Связки почти хватало. Конец нижней простыни на мгновение попал в поток света, струившийся из окна приказчичьей комнатки, а это было уже совсем невысоко над землёй. Правда, надо было ещё привязать связку простынь к ножке кровати, тогда нижний конец её придётся несколько выше приказчичьего окна, но там уже можно будет и прыгнуть.

Одежда? Да, в такой мороз в одной рубахе долго не пробегаешь! Но лишь бы успеть спуститься до возвращения дедушки, тогда одежду Мартин возьмёт в прихожей без всяких затруднений. А потому надо действовать как можно быстрее!

Мартин привязал связку простынь к ножке кровати на несколько узлов, и связка укоротилась от этого значительно больше, чем он предполагал. Но у него не было времени сообразить, что можно снять покров с одной из пуховых перин, служивших одеялами, и удлинить своё сооружение, к тому же рыцарь в рассказе пользовался именно простынями.

Окошко спальни выходило в нишу, и Мартин без особенного труда вылез наружу; здесь он мог даже стоять. Дальше пошло труднее. Спускаясь, он должен был упираться ногами в стену, чтобы руки не прижимало к стене, и поэтому спускаться он вынужден был только на руках.

Всё шло благополучно, как вдруг он угодил ногой в окно столовой. Раздался звон разбитого стекла. Сердце Мартина оборвалось, а руки его чуть не выпустили простыню. Он замер. Сперва не было слышно ни звука, потом заскрипела входная дверь и кто-то вышел на крыльцо. Мартин затаил дыхание. Повернуть голову и посмотреть на крыльцо у него не хватило смелости. Ему почудилось, что под ним захрустел снег. Мартин прислушался, но хруст не повторился. Дверь снова отворилась и затворилась — кажется, тот, кто выходил, вернулся в дом, не заметив его.

Вскоре Мартин добрался до конца своего сооружения и, повисев мгновение в нерешительности, разжал руки. В следующее мгновение он оказался в чьих-то объятиях. При слабом свете, падавшем из окна приказчичьей комнатки, он увидел над собой отвратительно ухмыляющееся лицо старшего приказчика. Рядом стоял дедушка. Его лицо было искажено злобой.

Мартина потащили наверх. Он делал отчаянные попытки вырваться из рук старшего приказчика, дёргался и лягался. Ни дедушка, ни приказчик не произносили ни слова. Мартин начал кричать:

— Не хочу! Пустите!

Дедушка велел заткнуть ему рот. Пока старший приказчик запихивал Мартину в рот какую-то тряпку, Мартин успел укусить его за палец. Приказчик не ударил его только потому, что не знал, как на это посмотрит хозяин.

Дедушка взял внука из рук приказчика, и внук незамедлительно почувствовал разницу: приказчик по силе далеко уступал старику, хватка у дедушки была железная. Он попросил приказчика принести в спальню розги и сказал:

— Это бунт. А бунт следует подавлять.

Хотя Мартин перестал сопротивляться, дедушка отнёс его наверх на руках и отпирал дверь спальни одной рукой, держа другой Мартина.

Из двери пахнуло холодным ветром. Дедушка бросил Мартина на кровать и, втянув в комнату связку простынь, затворил окошко.

Вскоре пришёл приказчик с пучком розог. Мартин вспомнил, как он боялся их когда-то. Но это было так давно! Что значили розги в сравнении со всем происходящим?

Георг Фекингузен был добропорядочный бюргер и никогда ничего не делал спустя рукава. После этого вечера Мартин не мог лежать на спине и сидеть гораздо дольше, чем Николка в тот раз, когда отец выпорол его за нападение на немецких мальчишек.

Однако рассудительный городской старейшина и расчётливый купец ошибался, полагая, что победил своего внука. Страх Мартина перед дедушкой сменился ненавистью к нему. Вообще с этого вечера страх уже никогда не имел прежней власти над душой Мартина.

Глава двадцать первая. СУДИЛИЩЕ

Когда русских повели из темницы в ратушу, Николка мысленно поклялся, что не скажет ни слова, пусть его хоть разрежут на куски. Ведь если он не выдержит и признается, их с Мартином обязательно повесят! Мало того, могут повесить всю его семью — и отца, и мать, и даже Саввушку! Он слыхал, что немцы нередко так делают.

В ратуше Николка продолжал твердить про себя: «Смотри, не проговорись!» Он понял, что пытать здесь не будут, но опасался, как бы его не подловили каким-нибудь коварным вопросом, и приготовился отвечать как можно короче: «Нет», «Не знаю», «Не слыхал». Так оно вернее.

Помещение было огромное, Николке прежде не доводилось бывать в таком. Высокий потолок из тёмного дерева поддерживали толстые столбы; на вершине каждого столба были вырезаны мужчины и женщины во весь рост — как видно, латинские святые. На некоторых мужчинах были островерхие шапки, напоминавшие кокошники.

Под потолком висело много светильников, наподобие паникадил, только сделанных из оленьих рогов. На каждом роге было по несколько подсвечников, в них горели толстые сальные свечи — на дворе был день, но замёрзшие окна пропускали слишком мало света.

В одном конце этой необъятной комнаты на возвышении высотой в две ступеньки стоял длинный тёмный стол. За столом сидели шестеро городских судей в чёрных шёлковых мантиях и чёрных шапочках. Судьи были мужчины в преклонных годах, но с бородой не было ни одного — все бритые. У того, который казался старше других, блестела на груди золотая цепь.

Позади судейского стола было возвышение, на котором стояло позолоченное кресло, обитое малиновым бархатом, похожее на престол с иконы. В нём восседал тучный человек в шёлковой фиолетовой сутане и четырёхугольной шапочке, тоже из фиолетового шёлка; над ним искрился золотыми и серебряными нитями парчовый балдахин.

Сидевший в кресле и был сам епископ Дерптский. Николка со страхом и любопытством рассматривал обладателя сокровищ, частичку которых они с Мартином хотели выпросить у Домской девы на покупку корабля. Особенно привлёк Николкино внимание нос — он был ало-сизого цвета и напоминал огромную переспелую сливу, кожица которой, того и гляди, лопнет.

Николка был уверен, что их пригнали в ратушу затем, чтобы дознаться, кто и как послал во Псков весть о предстоящем нападении магистра. Когда же он услышал, что речь идёт о сугубо церковном, у него отлегло от сердца.

Говорили главным образом отец Исидор и епископ. Даже Николка, постоянно хвалимый отцом Исидором за начитанность, мало что понимал в их разговоре. Русские сидели на длинных скамьях перед судейским столом и молились, не обращая внимания на окружающих, как будто они были не в немецкой ратуше, а в своей Никольской церкви. Остальную часть помещения заполняли вооружённые рыцари и любители зрелищ — человек триста, а может и четыреста. Были тут и немцы, и чудины, и латыши.

Вот епископ возвысил голос почти до крика, и Николка невольно стал его слушать.

— Мы не запрещали ваших обрядов! Но вы свершаете их нагло, напоказ, стремясь совратить несчастных эстонцев, исторгнуть их из лона святой католической церкви и завлечь в тенёта своей ереси. Не для прельщения ли слабых душ устраиваете вы это разнузданное языческое действо — купание в проруби среди зимы?

Когда отец Исидор возразил, что во время водосвятия на реке никого не было, кроме рыцарей, которые были посланы туда нарочно, епископ закричал, что на реке было пустынно из-за лютого мороза, но что мороз не может служить оправданием для нечестивых намерений — за одни эти намерения русские заслуживают смертной казни!

Услышав слова «смертная казнь», Николка вздрогнул. Но дальше опять пошёл богословский спор, и Николка решил, что смертную казнь епископ упомянул так, для красного словца,