Юрьевская прорубь - Юрий Вронский

Епископ любезно предложил гостю попробовать недавно привезённого греческого вина, которое в Ливонии, как известно, большая редкость. Тень на стене отрицательно затрясла головой. Хозяин предложил рейнского — со своей далёкой милой родины. Но тень затрясла головой ещё сильнее. Гость объяснил, что уже десять лет не пьёт никакого вина. Тогда епископ, с разрешения гостя, налил себе и приготовился слушать.

Трясоголов без околичностей объявил, что, как ему известно, русские узнали о замысле магистра от покойного слуги его преосвященства достопочтенного Томаса.

Лицо епископа налилось кровью и сделалось такого же цвета, как нос. Он сказал, сдерживая ярость:

— Если вы пришли только затем, чтобы сообщить мне эту новость, могли и не трудиться. За покойного Томаса я ручаюсь, как за самого себя.

«Вестфальский окорок», — с ненавистью подумал Трясоголов, глядя на епископа, но ему сразу стало легче: «Значит, епископ ещё ничего не знает!»

Вслух он сказал:

— Соблаговолите выслушать меня, ваше преосвященство. Может быть, вы узнаете что-нибудь небесполезное для себя. Позвольте задать вам один вопрос: представляется ли вам случайностью, что письмо, посланное русскими, написано по-немецки?

— Я вообще не уверен, что оно послано русскими! — ответил епископ с ядовитой усмешкой. Трясоголов спокойно продолжал:

— Мне незачем лукавить, ваше преосвященство. Если вы не верите, что я пришёл к вам с чистым сердцем, и притом по серьёзному поводу, то не убедит ли вас в этом такая подробность: ведь вы никому, кроме вашего покойного слуги, не сообщали о тайном приезде к вам в конце августа орденского ландмаршала под видом простого монаха?

Епископ разинул рот и окаменел. «Как бы он не окочурился!» — со страхом подумал Трясоголов. Однако епископ не умер. Минуту спустя он зашевелился и дрожащей рукой наполнил свой кубок красным рейнским вином, значительная часть которого разлилась при этом по столу, точно лужа крови.

— Ваше преосвященство, — сказал Трясоголов, — вам ведь не хочется, я полагаю, чтобы магистр узнал, из-за чьей болт… прошу прощения… излишней доверительности со слугами сорвался его план?

— Но зачем же Томас связался с русскими? — прохрипел епископ, опорожнив кубок.

— Ваш покорный слуга был гуляка и сидел по уши в долгах. Он отрубил голову соборному сторожу только потому, что не в состоянии был с ним расплатиться. Когда-то и я ссужал его деньгами. Он, конечно, их не вернул, но я щадил его… из уважения к вашему преосвященству! Не сомневаюсь, что при случае он разделался бы со мной точно так же, как с соборным сторожем. Вот его векселя, они мне уже больше не пригодятся! — Трясоголов бросил на стол две или три пожелтевших бумажки. — Томас запросил с русских тысячу гульденов, но сошлись они на пятистах — с условием, что Томас своей рукой напишет это письмо. Они его связали с собой круговой порукой.

«Так вот почему письмо написано по-немецки!» — сказал себе епископ. У него мелькнула мысль, что неплохо бы выведать у Трясоголова, откуда он взял эти сведения. И епископ небрежно уронил:

— Вы знаете всё так подробно, словно у вас множество свидетелей, следивших за каждым шагом Томаса!

— Да, свидетели есть, — подтвердил Трясоголов.

— Кто ж это такие?

Трясоголов улыбнулся. Увидев на его лице улыбку, епископ смутился. Как это ему пришло в голову прибегнуть к столь грубой уловке, имея дело с таким хитрым и многоопытным негодяем?

— Вам не обязательно их знать, ваше преосвященство, — отвечал Трясоголов, — но не беспокойтесь: мои свидетели будут немы так, как будто они мертвы, если, конечно, будут живы и невредимы Фекингузены. Надеюсь, вы меня поняли?

— Да, — жалким голосом отозвался епископ. Он почувствовал, что его судьба в руках Трясоголова. Отныне ему придётся беречь шкуру ненавистного бюргера, вместо того чтобы продырявить её при удобном случае.

— Вы ещё не допрашивали русских? — спросил Трясоголов.

— Нет, — ответил епископ.

— Прекрасно, — сказал Трясоголов, — вас просто Бог бережёт. Вообразите, что они наговорили бы при заплечных мастерах!

— Да, да, — закивал епископ, — это было бы ужасно! Но что же теперь делать с русскими? Отпустить их?

— Ни в коем случае! — затряс головой Трясоголов. — Их необходимо казнить, и поскорей! Епископ задумался.

— Что толку казнить, — вяло сказал он после долгого молчания, — весь Русский конец всё равно не казнишь…

— Весь и не требуется, — быстро ответил Трясоголов. — Соглядатаи в ваших руках, это мне доподлинно известно. Они же, кстати, и самые ярые еретики!

— Казнить?.. Без суда? — неуверенно спросил епископ. — Это вызовет нежелательные толки…

— Зачем без суда? — возразил Трясоголов. — Назначьте суд на завтра же, на утро.

— Я вас не понимаю… Как же их судить? Как соглядатаев? Но ведь это-то как раз и надо скрыть!

— Простите, ваше преосвященство, — мягко прервал его Трясоголов, — позвольте мне закончить. Их надо судить не как соглядатаев, а как еретиков, которые стремятся завлечь несчастных, невежественных эстонцев в сети православия и тем самым навсегда погубить их души. И упаси вас Бог упоминать на суде о походе магистра и о голубях, доставляющих сообщения! Хулите православную веру, принуждайте русских принять католичество — и всё будет в порядке. Они никогда не согласятся переменить веру, Я знаю их упрямство, особенно иерея Исидора. Он наговорит на суде такого, что ни у одного доброго католика не возникнет сомнений в справедливости смертного приговора. А чтобы казнь произвела желательное впечатление на туземцев, русских лучше всего утопить в проруби, где они намеревались совершить свой кощунственный обряд.

— Вы пришли спасти меня! — с чувством сказал епископ, и на глаза его навернулись слезы. — Как мне благодарить вас? Знаете, я помогу вам стать бургомистром!

Трясоголов склонил голову, а потом сказал:

— Я был бы вам бесконечно признателен» если бы вы ещё помогли мне определить внука, и чем скорее, тем лучше, в хорошее учебное заведение в Германии: вы ведь знаете, как трудно дать здесь мальчику приличное воспитание!

— Вы просто читаете мои мысли! — воскликнул епископ. — Я тоже всегда говорю, что здесь невозможно воспитать из ребёнка настоящего немца! Для меня выполнить вашу просьбу — сущий пустяк! Есть ли где-нибудь школа лучше, чем в Трирском архиепископстве? А у меня в Трире полным-полно друзей! Прекрасная школа! Я ведь и сам в ней учился когда-то… Какие были времена!.. Да, да, конечно, я обещаю вам это!

Трясоголов встал и наклонил голову, выражая благодарность и вместе с тем давая понять, что он сказал всё и считает разговор оконченным.

Поднялся и епископ. Он проводил Трясоголова до двери, как лучшего друга. Трясоголов сказал на прощание:

— Ваше преосвященство, дети, которые есть среди схваченных русских, не должны избегнуть общей участи, ибо они знают о Томасе и обо всём прочем не меньше взрослых!

— Да, да! Благодарю вас! — взволнованно отвечал епископ. — Святая католическая церковь никогда не забудет, от чего вы её избавили!

Глава двадцатая. БУНТ МАРТИНА

После ухода дедушки Мартин долго сидел в оцепенении. Он не в силах был пошевелиться, в голове у него не было ни одной мысли. Наконец его вывел из этого состояния скрип лестницы где-то внизу. «Дедушка вернулся», — подумал Мартин. Но скрип затих, и в спальню никто не поднялся.

Смеркалось. Комнату быстро наполнял мрак. Мартину захотелось спуститься в кухню или столовую — куда-нибудь, где светло и есть люди. Но он вспомнил, что сидит взаперти. Зачем дедушке понадобилось запирать его, идучи выручать его друга? Мысленно он то оказывался в темнице у Николки, то отправлялся с дедушкой в замок к епископу, то снова возвращался к самому себе, запертому в спальне.

Уходя, дедушка сказал, что Мартину вообще лучше некоторое время не отлучаться из дому, и было в его лице и в голосе что-то уклончивое. Почему не отлучаться? Почему дедушка был так похож на мальчишку, который сделал или собирается сделать что-то недозволенное? Это его-то дедушка, городской старейшина, всегда такой спокойный и уверенный в себе!

А вдруг дедушка обманул его, просто-напросто выудив у него признание? Может быть, сейчас они с епископом сидят в замке и громко смеются над его глупостью?

Тревога Мартина росла, становилась нестерпимой. Им овладело непреодолимое желание куда-то бежать и что-то делать. Он подошёл к замёрзшему окошку и продышал во льду глазок. На улице было темно, горевший в некоторых окнах огонь почти не освещал ее. Из-за стужи на улице не было ни одного прохожего. На чёрном небе виднелся тоненький серпик месяца и, словно иней, серебрился Млечный путь.

«Нужно во что бы то ни стало убежать, — думал Мартин, — сейчас же убежать и что-то сделать!» Что он может? Мартин страшился признаться себе, что бессилен помочь Николке, и боязливо гасил этот вопрос. Он найдёт епископа, вымолит прощение, а если нет — погибнет вместе с Николкой! Прежде всего убежать отсюда, а там видно будет!