Росские зори - Михаил Павлович Маношкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда налетели сарматы, Авда вместе с другими женщинами ворошила на лугу сено. Кого постарше — не тронули, а ее схватили. Кос как узнал об этом — на коня и за сарматами.
— Что собираешься делать?
— Не знаю… — сокрушенно проговорил Кос.
Останя и Фалей тронули коней.
— Постойте, а вы куда?
— За ними! Они схватили Даринку!..
— Я с вами!
Они не ответили и не оглянулись: и без того ясно было, что их стало трое.
След сарматских коней забирал влево — они повернули по следу. Справа небо затягивалось дымом: горели села. Где-то там были готы. В небе кружили вороны — черные птицы чуяли обильную пищу.
До вечера ехали не останавливаясь. В сумерках у ручья спешились, сполоснули лица. Останя и Кос двинулись было дальше, но Фалей не последовал их примеру.
— Незачем торопиться, пусть кони отдохнут.
— Так мы не догоним их! — горячились Кос и Останя.
— Ночью степняки дают коням отдых и отдыхают сами. Мы поступим так же. — Фалей оставался тверд. Его спокойствие только будоражило обоих. Он понимал тревогу своих товарищей и постарался успокоить их: — Они не тронут женщин, пока не привезут в свое становище. И потом поймите, что пленниц нам у них не отбить.
— Что же ты предлагаешь?
— Я сказал: дать отдых коням. На усталых далеко не уедем. Отдохнем, догоним степняков и там посмотрим, что делать.
Останя и Кос неохотно согласились с Фалеем. Он выбрал укромнее место недалеко от сарматской тропы.
— Переночуем здесь. А теперь подкрепимся.
Он выложил из сумки хлеб, мясо и мед. Все сразу почувствовали голод и дружно принялись за еду. Когда покончили с мясом, Фалей отрезал еще по куску хлеба, открыл чашу с медом. Они макали хлеб в мед и ели, чувствуя, как вместе с силами к ним возвращаются и надежды. Потом они улеглись под деревьями — сарматские плащи из плотной шерсти как раз и были рассчитаны на такие вот ночевки на голой земле. Фалей замолчал, затих Останя, молча ворочался с боку на бок Кос, завернувшись в накидку, сотканную и сшитую руками Авды.
Уснули они не сразу: тревожные мысли не давали им покоя. Фалей думал о том, что степь велика, что сарматы в ней у себя дома и что освободить женщин будет чрезвычайно трудно. Жизнь сама по себе полна превратностей, и нужны безмерные силы, чтобы просто выжить, а в степи им на каждом шагу будет грозить смерть или плен… Он пытался представить себе, что теперь происходит в окраинных росских селах. Дымное небо говорило: там беда, там льется кровь, и копыта вражеских коней топчут цветущую июньскую землю… Он думал о воеводе Добромиле, об Асте, Ивоне, о вежинцах, ставших ему близкими, и сердце у него полнилось тревогой за их судьбы. И Бронислав со своими людьми вызывал теперь у него только сочувствие: кончилось время ссор, настало время единения. Что делает сейчас этот неистовый воевода? Кинулся сломя голову на готов? Возможно, и так, только вряд ли: война для него — не забава, а призвание. Любопытный народ — россы. Они довольствуются малым, живут своим трудом, и дороже всего ценят свободу, независимость, свое право жить, как считают нужным. Они не покоряются врагу, не смиряются с нашествием… Такие если уж дружат, то неизменно, на них можно положиться…
Останя лежал, как на угольях. Мысли у него метались, не находя выхода. Да и был ли он, выход? Всего за полдня разрушился привычный жизненный уклад, люди сорваны с мест и ввергнуты в пучину бед, а их жилища преданы огню. Было Вежино, Загорье, был отец, мать, братья, сестра, была Даринка — что со всеми ними будет дальше. Все сметено вражеским нашествием.
Отец… С ним опасность казалась меньше. Он умел не спеша принимать решения и потом действовать без колебаний. Останя любил отца, старался во всем походить на него, только это ему едва ли удавалось. А может быть, и удавалось, да незаметно было за разницей лет. Теперь, с расстояния, которое с каждым днем будет увеличиваться, он как-то иначе, лучше увидел своего отца. Отец воспитывал его в строгости, растил из него мужчину, но с каким вниманием! Улыбнется глазами, и сразу видно: одобряет, радуется. Он не терпел безрассудства и чрезмерной осторожности, больше похожей на трусость, чем на здравомыслие. А вот на горячность сына смотрел с улыбкой — сам когда-то наверняка был таким. Да и что за молодость без огня, без постоянного стремления во всем быть первым!.. И все-таки любовь и уважение к отцу не могли заслонить в душе Остани горькую обиду на него: что не бросился вдогонку за сарматами, не отбил у них Даринку и что оставил его одного. Как ни оправдывал отца, обида оставалась: Даринка-то у степняков, у их костров. Мысль об этом жгла его, как огонь, лишала покоя. Из-за него ведь, Остани, она там…
Он повернулся на бок, повернулся еще, потом не выдержал, заговорил вслух, надеясь, что Фалей услышит его, поможет ему приглушить боль.
— А если мы… не догоним их?
— Догоним: у них обоз, они не могли далеко уйти, — ответил Фалей.
— Может быть, поедем? Проберемся в их лагерь и освободим…
— Они умеют стеречь свою добычу.
— А может удастся?! — торопливо выговорил
