Остров в океане - Гилберт Клинджел

Это был умирающий город. Брошенные, обветшалые дома смотрели на нас пустыми глазницами окон. В скособочившихся крышах зияли большие дыры, сквозь них в темную пустоту помещений лились золотые потоки солнечного света. Садовые изгороди разрушились и превратились в груды обломков, цветы в буйном беспорядке смешались с сорняками и широколистными опунциями.

На улицах лежала печать запустения и нищеты, печать тем более явственная, что когда-то поселок благоденствовал и процветал, так как улицы были широки и хорошо вымощены, вдоль них были проложены водостоки и линия домов была строго выдержана. Но это было давным-давно, а теперь ставни, на которых еще сохранились следы краски, болтались по ветру на ржавых петлях, а иные так и вовсе валялись в траве. На многих домах ставней не было совсем — они давно упали или рассыпались в прах. Сквозь зияющие окна виднелись остатки полов, усыпанные мертвыми листьями и дранкой. Там и сям среди развалин попадались дома, еще обитаемые, но и от них, как от их соседей, веяло печалью. Только правительственное здание с его веселыми красными ставнями хоть в какой-то мере производило впечатление благополучия и основательности.

Притихшие, захваченные зрелищем умирающего поселка, мы не заметили, как к нам приблизился босоногий мулат с запиской от мистера Ричардсона, в которой напоминалось, что он ждет нас к себе и что обед уже готов. Вслед за слугой мы вошли в большой дом, стоявший в первой от берега линии домов, и поднялись по шатким ступеням. Нас ввели в обставленную в викторианском стиле гостиную, из которой открывался вид на море и побережье.

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем занавес в дальнем конце комнаты раздвинулся и показался хозяин.

Он провел нас в другую комнату и представил своей жене — довольно миловидной седеющей женщине с неуловимым выражением усталости на лице, выражением, словно навеянным печальным зрелищем опустелых улиц. Это особенно бросалось в глаза рядом с тяжелым, обрюзгшим лицом Ричардсона. Губы у него были толстые, глаза с красными прожилками, а резко очерченные круги под ними свидетельствовали о том, что он пьет. Выглядел он не очень привлекательно, но держался весьма любезно. Нас пригласили к столу, на котором стояли миски с икрой, горохом, рисом и мясом, относительно которого хозяин дал нам разъяснение, что это мясо дикого быка.

Обед прошел вяло. Ни Колман, ни я не были расположены к беседе, да и наше недоверие к хозяину все более возрастало.

Очень скоро стало очевидно, что он пригласил нас на обед вовсе не из дружеских чувств, а единственно потому, что хотел узнать, кто мы такие и сколько стоит наше имущество.

В том, что рассказал нам Ричардсон, было мало утешительного. Оказывается, мы были далеко не первыми, кто разбился на рифах Инагуа; всего лишь год назад, рассказывал он, в зализе Мен-ов-Уор потерпело крушение четырехмачтовое судно, и за все спасенное имущество капитан получил двести пятьдесят долларов, которых едва хватило на дорогу домой. Команде пришлось возвращаться с попутными пароходами. Всеми этими делами занимался он, Ричардсон; порядок нам, конечно, известен. Правительство требует распродажи имущества, выручка делится между спасателями, агентом и правительством, остаток получают владельцы. Остаток этот, сообразили мы, должен быть весьма мал. Если уж капитан судна, стоящего сотни тысяч долларов, получает всего двести пятьдесят долларов, то наша выручка будет микроскопически ничтожна.

Конечно, все это весьма печально, с улыбкой пояснил Ричардсон, но нечего и думать о том, чтобы как- то обойти этот порядок. Таков обычай и закон. Более того, — при этом Ричардсон развалился на стуле и откусил кончик громадной сигары, — он, Ричардсон, владеет большой частью острова, заправляет всеми делами, все тут делается так, как ему хочется, и все возникающие вопросы решает он. Конечно, очень печально, что мы потерпели кораблекрушение, но уж он позаботится о нас, чтобы с нами обошлись справедливо…

Его снисходительный вид и высокомерная болтовня до того разозлили нас, что, боясь сорваться, мы не проронили ни единого слова. Но наше молчание его не смущало; как ни в чем не бывало он продолжал важничать и разглагольствовать. Он принялся рассказывать о том, как начинал жизнь, не имея за душой ничего кроме решимости пробиться наверх, как с помощью одного только ума преодолел громадные трудности, как мало-помалу добился власти над островом и сделался его повелителем. Он немилосердно хвастал, с наглой откровенностью рассказывал, как при помощи всяческих махинаций прибирал к рукам богатства острова. Я выглянул в окно и, увидев покинутые ветшающие дома, подумал — не он ли стал причиной упадка острова?

Ричардсон все говорил и говорил, пока мы с Колманом не начали беспокойно ерзать на стульях. А он, несомненно, чувствуя нашу беспомощность, весело и нахально ухмыльнулся. Развалясь на стуле, откусил от сигары еще кусок и осклабился снова.

— Да, Инагуа, знаете ли, забавный островок, — сказал Ричардсон, и ухмылка на его лице стала двусмысленной, — вот увидите, чертовски забавный.

Глава V

ЖИЗНЬ НА ОСТРОВЕ

Со временем мы убедились, что Инагуа не только «чертовски забавный островок», но и одно из тех странных, экзотических и поистине очаровательных мест, где от действительного до чудесного один только шаг. Нашим глазам открылась картина невероятной красоты, на которой в дивном и замысловатом узоре сплелись цвет и движение — эти бесценные сокровища природы. Временами мне казалось, что остров только недавно появился на свет, что на нем свежа еще печать сурового моря, из лона которого он словно вчера был поднят творящей рукой природы. Но еще чаще Инагуа представлялся мне островом спокойствия, даже мирного счастья, загадочным клочком суши, где прекрасное, таинственное и просто эффектное сливаются и сменяют друг друга в калейдоскопическом многообразии форм.

Однако в тот момент мы ни о чем таком не думали и видели остров в свете рассказов Ричардсона. Инагуа — всего-навсего «чертовски забавный островок», это не вызывало у нас сомнений. Гора свалилась у нас с плеч, когда мы вышли из дома нашего гостеприимного хозяина. Как хорошо под вольным небом! Нам опять захотелось очутиться у лагуны Кристоф и никогда больше не видеть этого умирающего города. Но это было невозможно, и мы под взглядами зевак, толпившихся в тени казуарины, двинулись через улицу к правительственному зданию с красными ставнями. В чертах людей с поразительной отчетливостью проступали признаки смешения рас. С несомненно негритянских физиономий смотрели бледно-голубые глаза; упорно вьющиеся волосы при типично английском складе лица с тонким английским носом; британские веснушки боролись за превосходство с пигментом черной Африки; на бледнокожих англо-саксонских лицах — толстые негритянские губы.