В двух шагах от войны - Фролов Вадим Григорьевич

Ребята почти все столпились у правого борта, некоторые висели на вантах, и капитан Замятин поглядывал озабоченно — «Зубатка» накренилась на правую сторону. Когда кончились домишки Соломбалы, он все-таки не выдержал и скомандовал:

— Всем отойти от бортов!

Мальчишки нехотя разошлись кто куда, но многие так и остались у бортов, только некоторые перешли с правого на левый.

У самого Маймаксанского русла нам повстречался небольшой сторожевой корабль под английским флагом.

— «Дианелла», — прочел я вслух.

Корабль был целым, но мне показалось, что вид у него был усталый, словно возвращался он с тяжелой и опасной работы. «Зубатка» погудела, приветствуя «Дианеллу», и та ответила резкими короткими гудками. На ее невысокой фок-мачте[13] взвились сигнальные флажки.

— Счастливого плавания желают, — сказал Арся.

«Зубатка» дала еще один протяжный гудок — поблагодарила — и суда разошлись.

— Чего это она одна чапает? — спросил Саня Пустошный. — Вроде они с конвоями ходят.

— Может, отбилась, — предположил Витька.

Мы стояли с Арсей на корме, опершись на планшир, и смотрели на пенистый кильватерный след за «Зубаткой» и натянувшийся трос ваера, на шедшие за нами два небольших суденышка, и думали каждый о своем и, наверное, об одном и том же.

«Зубатка» уже петляла по неширокому Маймаксанскому руслу. Когда позади остались причалы и строения Экономии, Арся задумчиво сказал:

— Ну все, прощай пока, Архангельск-город…

9

Вскоре «Зубатка», «Азимут» и «Авангард» опять стали на якорь на ходовом фарватере с береговой стороны плоского лесистого острова Мудьюг в полутора милях от Черной башни — входного и выходного створа[14].

Здесь, в проливе между островом и материковым берегом, оказалось много разных судов. Стояли на якорях четыре больших транспорта, два траулера, пара морских буксиров с баржами. Были и военные суда: четыре крупных сторожевика, два хорошо вооруженных тральщика и даже подводная лодка.

— Здесь формируется конвой. Дальше… дальше мы пойдем с ним, объяснил ребятам капитан Замятин.

На мудьюгском рейде стояли двое с лишним суток. Пока доформировывался конвой, жизнь экспедиции шла своим чередом. Обычно корабельные дела не отнимали много времени — подумаешь, помыть палубы, подраить медяшки, помочь на камбузе, ну и еще кой-какая мелочь — разве это работа для сотни с лишним мальчишек. Еще слушали политбеседы.

На одну такую беседу Людмила Сергеевна привела Громова. Старый капитан, посматривая в сторону темневшего с левого борта острова, рассказал, каким он был страшным местом в 1918–1919 годах, когда здесь, на Севере, хозяйничали интервенты и белогвардейцы.

…А 8 июля с мостика одного из военных кораблей просемафорили:

ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!

ПЕРЕДАЮ СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО.

ОДНОЙ ИЗ НАШИХ ПОДВОДНЫХ ЛОДОК В БАРЕНЦЕВОМ МОРЕ БЫЛ ОБНАРУЖЕН И ТОРПЕДИРОВАН НЕМЕЦКИЙ ЛИНКОР «ТИРПИЦ».

Звонкое многоголосое «ура» раздалось на «Зубатке», когда капитан Замятин сообщил об этом ребятам. Однако Громову Павел Петрович сказал обеспокоенно:

— Видишь, уже сам «Тирпиц» в Баренцевом шлялся.

— Дошлялся! — удовлетворенно сказал Громов.

— Так-то оно так, — согласился Замятин, — однако они сейчас совсем озвереют, а у них здесь кое-что и кроме «Тирпица» имеется. К примеру, «Шеер».

— Авось проскочим, Петрович, а? — сказал Громов.

— Не люблю я этого «авось», — нахмурившись, ответил Замятин.

— Я тож его не жалую, да что поделаешь — обстановка такая.

— И обстановку можно перехитрить. Пойдем-ка на карту поглядим.

— А чего мне карта, — сказал Громов, — я эти места как свои пять пальцев знаю — столько здесь хожено.

— Пойдем, пойдем, по карте — оно все же вернее. Тут просчета не должно быть.

В штурманской рубке они склонились над картой. Присоединился к ним и штурман Антуфьев, опытный, знающий, хоть и молодой еще моряк.

— Эх, пусть бы захмарило чуток, — сказал Замятин, — а то солнце как оглашенное светит. А самолетам это и надобно.

— Вот дожили, — засмеялся штурман, — раньше моряк всегда солнышку был рад, а теперь, гляди-ко, непогоды у неба просит.

— Запросишь, — буркнул Замятин. — Я так думаю: с конвоем пойдем в том порядке, какой укажут, а когда самим придется, — прижмемся к берегу. На его фоне незаметней будем. Тут ты, Афанасий Григорьевич, и подмогнешь нам. Вроде лоцмана.

— Тут берега что ни день меняются, — проворчал Громов, — однако, полагаю, пройдем.

— До Канина Носа под берегом можно, — сказал Антуфьев, — а вот дале как?

— А дальше — смотря по обстановке. Если захмарит все же, тогда напрямки до Новой Земли, до Костина Шара. Этим проливом с оста обогнем остров Междушарский и пойдем под берегом Гусиной Земли. В залив Моллера, а тут уж и Малые Кармакулы.

— А если не захмарит? — спросил штурман.

— Тогда до Колгуева острова идти надо, — сказал Громов, — там глубины небольшие, так хоть подлодок бояться не будем. А наши коробки проползут.

— Там с востока сплошные мели да кошки[15], — засомневался штурман.

— Риск, конечно, — согласился Замятин, — ну, да ведь на войне без риску не бывает. Авось…

— Авось? — ехидно переспросил Громов.

— Фу ты! — Замятин даже крякнул от досады. — Сам не заметил, как с губ слетело.

— Что слетело, то улетело, — сказал Громов и улыбнулся.

— Ну, шкипера, — сказал Замятин, — так и порешим: на «авось» надейся, а сам не плошай. Мне с флагмана передали: завтра поутру отходим. Айда-ка, поглядим, все ли в порядке.

Все было как надо, но Замятина беспокоила, видно, какая-то мысль. Он потер рукой свой большой широкий лоб и вспомнил:

— Вот что, Антуфьев, прикажи-ка команде вторые леера натянуть для страховки. Ребятишки резвые, шустрые, как бы в море не брякнулся кто, особливо если, скажем, в Мезенской губе качнет.

Громов одобрительно покивал головой.

— Сделаю, Павел Петрович, — сказал Антуфьев.

К борту «Зубатки» резво подбежал небольшой катерок.

— На «Зубатке»! — крикнул матрос с катера. — Покличьте кто-нибудь начальника вашего.

Громов подошел к борту. Матрос порылся в кармане засаленных штанов, достал клочок бумаги, вгляделся в него и спросил:

— Есть у вас такой… как его… ага, вот: Малыгин Борис? В Управлении велели узнать.

Ребята удивленно переглянулись, а Громов сказал:

— Сейчас проверим.

— Афанасий Григорьевич, — сказал Антон, — нет Бориса на «Зубатке». Он из нашей школы. Хотел с нами идти, да мать не пустила.

— Точно нет?

— Да, точно, вот хоть у комиссара спросите, она ж его знает.

— Нету такого, — сказал Громов матросу. — А что стряслось?

— Мать его в Управление прибегала, плакала. Сказала, пропал куда-то, — ответил матрос. — Ну, лады, раз нет — я пошел.

Катерок отвалил от борта, резко развернулся и ходко побежал к Архангельску.

Громов приказал всем идти спать. Время было уже позднее, но солнце стояло еще высоко над горизонтом, и спать никому не хотелось.

— Кто Борю-маленького последний раз видел? — спросил Антон.

— Да все видели — кажись, дня два назад, — сказал Пустошный.

— Последний раз он на причал не приходил, — сказал Морошка.

— Куда он мог деться? — задумчиво спросил Антон.

Все молчали.

— Ладно, айда спать, утро вечера мудренее.

Но сразу пойти спать не удалось. Когда ребята уже подходили к люку, Славка вдруг остановился.

— Гляньте-ка, — сказал он сквозь смех и показал на полубак.

Все обернулись. На палубаке, устремив взгляд в небо, стоял Громов. Огромная самокрутка торчала у него под усами, сизый дымок относило в сторону, а у ног капитана смирненько сидел, задрав кверху умильную морду, Шняка. Видно, ему надоело так сидеть, и он слегка тронул лапой капитанову брючину. Тот только немного отставил ногу и по-прежнему смотрел в небо. Ребята, прикрывали рты руками, тихо хихикали и ждали, что будет дальше. Шняка, обидевшись, что на него не обращают внимания, прихватил зубами самый низ капитанского клеша и дернул его. Афанасий Григорьевич удивленно посмотрел вниз. Шняка радостно тявкнул. У капитана от изумления брови поползли вверх и самокрутка вывалилась изо рта.