Основатели США: исторические портреты - Владимир Соргин

Гамильтон был взбешен как действиями солдат, так и поведением членов пенсильванского правительства. Из этих событий депутат от Нью-Йорка сумел извлечь новые аргументы для своей федералистской доктрины. В июле 1783 г. в принстонских резолюциях конгресса Гамильтон впервые указывал, что «Статьи конфедерации» не содержат средств для обеспечения не только «внешней», но и «внутренней» безопасности[63]. С этого момента мотив защиты «социального порядка» от демократических движений выдвигается на первое место в агитации Гамильтона.

После июньских событий 1783 г. в Филадельфии Гамильтон счел своим долгом объясниться также с главой исполнительной власти Пенсильвании Дж. Дикинсоном. Последнего меньше всего можно было заподозрить в демократизме. Этот представитель местных верхов, собственник с аристократическими замашками, приобрел популярность благодаря своим «Письмам пенсильванского фермера». Но в историю он вошел иначе. Будучи противником разрыва государственных связей между Северной Америкой и Англией, Дикинсон в 1776 г. оказался единственным членом Континентального конгресса, проголосовавшим против принятия Декларации независимости. В социальных вопросах он занимал крайне правую позицию. И если в июне 1783 г. он отказался выделить милицию штата в помощь центральному правительству, то поступал так не из-за сочувствия восставшим солдатам, а потому, что был ревностным защитником прав штатов. Гамильтон как раз и собирался втолковать Дикинсону, что его упрямая приверженность правам штатов губительна для отстаиваемых им же социальных и политических принципов.

Письмо Гамильтона Дикинсону интересно во многих отношениях. В нем впервые обнаруживается его отход от ряда важных идеологических постулатов, изложенных в памфлетах 1774–1775 гг. В канун войны за независимость, критикуя деспотическое правление английского парламента. Гамильтон говорил о высшей ценности для общества прав личности. В письме к Дикинсону он уже доказывал, что в демократических обществах, к каковым относятся и США, постоянно существует опасность утраты почтения к государству со стороны индивидуумов, а потому в таких обществах «в особой защите нуждаются правители»[64]. Так Гамильтон поменял местами в реестре общественных ценностей права подданных и права правителей.

Требования Гамильтона о расправе с солдатским выступлением в Пенсильвании явно не согласовывались с провозглашенным Декларацией независимости правом народа на восстание. Гамильтон легко ликвидировал это несоответствие. Право на восстание, изощрялся он в письме к Дикинсону, распространяется только на «народ в целом». Всякое же выступление части народа искажает-де это право, является противозаконным бунтом[65]. Интерпретировав таким образом положение Декларации независимости, Гамильтон изобретал для буржуазно-плантаторской власти теоретическую зацепку, при помощи которой можно было оправдать расправу с любым выступлением масс. Действительно, как бы ни было велико число его участников, всегда можно было доказать, что оно все же меньше «народа в целом».

Летом 1783 г. срок полномочий Континентального конгресса созыва 1782 г. истек. Истекли и полномочия Гамильтона. В Нью-Йорке его ожидали новые социальные бури. Здесь местные патриоты-радикалы, заняв прочные позиции в легислатуре, готовили целый ряд мер против лоялистов — жителей штата, сотрудничавших с англичанами во время войны за независимость. Лоялистами были почти исключительно люди с тугой мошной. Ее-то и собирались основательно потрясти неимущие патриоты.

Как только в декабре 1783 г. последние английские солдаты оставили Нью-Йорк, местные патриоты потребовали конфисковать собственность лоялистов, а их самих лишить политических прав или даже изгнать за пределы штата. Своего пика антилоялистская кампания в штате достигла во время выборов в местную легислатуру зимой 1783/84 г.

Гамильтон моментально разгадал новые цели патриотического движения. Патриотическая кампания, писал Гамильтон своему бывшему опекуну Ливингстону, преследует цели «уравнительского толка». В конце концов, пророчил он, дело может кончиться «крахом собственности», если люди, обосновавшиеся в легислатуре, останутся у власти[66].

После окончания войны, с усилением социальных мотивов в движении народных масс, Гамильтон по-новому подошел к вопросу о разделении его сограждан на «друзей» и «врагов». Классовый инстинкт подсказывал ему, что союзники патриотов-собственников периода войны за независимость превращались теперь в их врагов. Зато союзниками патриотов его круга теперь становились бывшие заклятые враги — лоялисты. Их сближала забота об интересах собственности, порядка, удержания власти в руках своего класса. Едва, открыв по прибытии в Нью-Йорк адвокатскую контору на знаменитом ныне Уоллстрите, Гамильтон широко распахнул ее двери для преследуемых лоялистов.

Защиту лоялистов Гамильтон любил начинать со ссылок на мирный договор с Англией. В нем не только запрещалось дальнейшее преследование лоялистов, но и предполагалось восстановление в правах собственности и гражданства американцев, лишенных их во время войны (если только они не сражались с оружием в руках против армии США). Далее Гамильтон обвинял нью-йоркскую легислатуру «в посягательстве на принципы демократии». Законодатели штата, твердил он, лишали лоялистов прав собственности без суда и следствия. На головы обывателей градом сыпались зловещие пророчества Гамильтона: скоро нью-йоркская легислатура отменит суды присяжных, лишит избирательных прав всех достойных граждан, узурпирует всю власть в штате и выродится в олигархию.

Гамильтон остро реагировал на народные волнения не только в Нью-Йорке, но и в других штатах. Он не ломал голову над выяснением причин восстания Даниэля Шейса в Массачусетсе. «Если бы Шейс не был безнадежным должником, — отмечал Гамильтон, — весьма сомнительно, чтобы Массачусетс погряз в гражданской войне». Во всех уголках страны Гамильтону мерещились призраки новых Шейсов, а опыт правительства Массачусетса, едва справившегося с фермерским восстанием, еще больше укреплял его тягу к сильному центральному правительству. Народ, повторял Гамильтон, следует укрощать.

К 1787 г. «Статьи конфедерации» в глазах имущих классов Америки были явным анахронизмом. В мае 1787 г. в Филадельфию съехались 55 делегатов из разных штатов страны с целью их пересмотра и принятия нового высшего закона североамериканской республики. Именно их в первую очередь и величают «отцами-основателями» США. Стали они таковыми отнюдь не по воле штатов. Местные легислатуры, делегируя своих представителей на этот форум, поручили им только одно: разработать некоторые дополнения к «Статьям конфедерации». Но уже 29 мая делегация крупнейшего штата Виргиния вынесла на обсуждение конвента проект, ниспровергавший «Статьи конфедерации».

В виргинском проекте федеральной конституции США, зачитанном Э. Рандольфом, центральное правительство наделялось такой полнотой власти, на какую в Северной Америке до войны за независимость претендовал английский парламент. Тогда патриоты отождествляли подобные прерогативы центральной власти с деспотизмом, сейчас делегаты конвента восхваляли их. Когда Рандольф огласил последний пункт проекта, в котором говорилось, что федеральному законодательному собранию вверяется право отменять все законы, принятые на местах, если они, по мнению центральной власти, противоречат конституции США, с места раздался иронический вопрос: «Не собираетесь ли Вы, сэр, упразднить правительства штатов?»

Виргинский проект вызвал особые возражения со стороны малых штатов. В нем предполагалось создание двухпалатной законодательной власти, причем количество депутатов в обеих палатах определялось пропорционально населению штатов. Малые штаты увидели в этом явное ущемление своих интересов и противопоставили виргинскому проекту свой собственный. Делегация Нью-Джерси потребовала придерживаться схемы представительства, зафиксированной в «Статьях конфедерации», т. е. сохранить однопалатную законодательную власть, в которой каждый штат будет иметь равное число голосов с другими.

Первый раз голос Гамильтона раздался с трибуны Конституционного конвента 4 июня 1787 г. Он высказался лишь по частному вопросу о праве вето главы исполнительной власти в отношении решений законодательного собрания. Депутат из Нью-Йорка обнаружил себя сторонником абсолютного вето, в результате чего подвергся острым критическим нападкам со стороны Дж. Мейсона из Виргинии и Б. Франклина, представлявшего Пенсильванию.

Утром 18 июня 1787 г. Гамильтон снова поднялся на трибуну конвента и покинул ее только к обеду. За пять часов он изложил все, что думал по поводу американской конституции. Гамильтон понимал, что конвент решает судьбу государства на многие годы, а может быть, и на десятилетия вперед.