Основатели США: исторические портреты - Владимир Соргин

Юный студент королевского колледжа преуспел не только в познании различных наук. Обнаружилось, что он лучше других умел рассуждать о политике. Политические же проблемы для колонистов уже 10 лет исчерпывались одной темой — взаимоотношениями с Англией. Гамильтон, не задумываясь, принял точку зрения американцев в их споре с метрополией.

Осенью 1774 г. лоялисты Северной Америки были до крайности встревожены. Решения только что окончившегося Континентального конгресса воспринимались ими как покушение на основы империи и верховную власть монарха. Нью-йоркский лоялист Сэмюэл Сибэри, известный священник, будущий епископ Коннектикута, давно слыл одним из самых рьяных защитников интересов британской короны в Северной Америке. И едва успели конгрессмены отбыть из Филадельфии, как преподобный отец поделился с колонистами «Верными суждениями о решениях конгресса», преподнесенными им в форме памфлета. Искусный в схоластических спорах богослов доставал из идейных архивов XVII в. покрытые пылью доктрины абсолютизма и требовал от колонистов и впредь во всем довериться суверенной воле монарха.

Патриотам Нью-Йорка не пришлось долго дожидаться ответа на творение Сибэри. 15 декабря они читали и передавали друг другу памфлет «Полное оправдание мер конгресса». Его автор не открывал своего имени, но по всему чувствовалось, что он был прирожденным и опытным памфлетистом. Каково же было удивление горожан, когда вскоре выяснилось, что памфлет принадлежал перу молодого и до сих пор мало известного среди патриотов студента королевского колледжа Александра Гамильтона.

Гамильтон, выступив со своим памфлетом, отважился на смелый поступок. Вольно или невольно он вступал в своеобразное состязание с лучшими умами колоний. Кроме того, молодой человек решился дискутировать с одним из самых ярых приверженцев Англии в Северной Америке. Гамильтон успешно выдержал это интеллектуальное испытание. Как первый, так и второй (23 февраля 1775 г.) его памфлет в защиту свобод провинций были удачны.

Подобно колониальным радикалам, Гамильтон обращался к теории естественных прав, объявлявшей никчемными все обычаи страны и юридические акты, коль скоро они не согласовывались с законами, данными богом-творцом и природой. Пренебрегшего этой истиной доктора богословия Сибэри 20-летний юноша отчитал как нерадивого школяра. Тщательно собранные Сибэри исторические и юридические, факты, подтверждавшие «право» Лондона диктовать свою волю провинции Нью-Йорк, он опроверг в духе и стило западноевропейских учителей: «Не старые пергаменты и не покрытые пылью юридические своды являются хранилищем священных прав человека. Эти права, словно лучом солнца, вписаны в книгу человеческой природы рукой самого бога-творца и никогда не могут быть уничтожены или скрыты властью простых смертных»[54].

Сочинения молодого Гамильтона исполнены искренности и благородства. Надолго ли хватит их юноше, мечтающему о восхождении к успеху и власти?

После начала военных действий Гамильтон незамедлительно предложил свои услуги новой революционной власти. 1 марта 1776 г. нью-йоркская легислатура наградила Гамильтона чином капитана артиллерии и утвердила его в должности командира батальона. Обнаружив необыкновенную энергию, молодой капитан очень скоро набрал себе команду из 68 человек. Пока военные действия не приблизились к Нью-Йорку, жизнь батальона текла монотонно. Несколько солдат дефилировали вокруг архива штата, который вверили охране Гамильтона, а большая часть новобранцев постигала тонкости строевого шага на ближайшем плацу. Когда члены легислатуры убедились в том, что артиллерийская команда хорошо справляется с порученным делом, ей рискнули доверить более сложное задание. Так батальон Гамильтона оказался в береговом охранении.

12 июля 1776 г. капитан Гамильтон, заждавшийся настоящего дела, наконец увидел на горизонте входящие в Гудзон английские корабли. Его команда быстро привела орудия в боевую готовность и, как только корабли оказались на расстоянии пушечного выстрела, произвела залп. Эффект его поверг батальон в состояние шока. Одно из орудий разорвалось на части, около него корчились в агонии два заряжающих. Пытавшийся сохранить присутствие духа Гамильтон с надеждой осматривал вражеские суда. Новое разочарование! — на них не было повреждений. Боевое крещение грозило обернуться полным крахом. К счастью, английские экипажи повернули свои суда назад, ограничившись обстрелом города.

9 августа батальон Гамильтона влился в армию Континентального конгресса. В сентябре солдаты Вашингтона после сокрушительного поражения оставили Нью-Йорк. Батальон Гамильтона разделил тяжкую участь осеннего отступления армии Вашингтона, когда каждый день мог стать для нее последним. Однако в конце 1776 г. патриотам улыбнулась фортуна, армия после двух удачных сражений освободилась от преследования англичан. Теперь ее ждало долгое зимнее стояние на холмах Морристауна. Было время подсчитать понесенные за три месяца потери. Гамильтону сделать это было нетрудно: у него в батальоне осталось не более 30 солдат, которых едва хватало, чтобы обслуживать два оставшихся орудия.

Заботы Гамильтона о пополнении батальона были прерваны в один из мартовских дней 1777 г. внезапным приглашением со стороны главнокомандующего стать один из его адъютантов. Протекцию ему составил знавший Гамильтона генерал Грин. Предложение это льстило юному капитану. Вашингтон брал в свою «семью», как он называл адъютантов, только джентльменов из знатных семей, способных к тому же изысканными манерами угодить аристократическому вкусу виргинского плантатора. Гамильтона радовала открывшаяся возможность попасть в тот круг, место в котором, казалось, было заказано ему обстоятельствами появления на свет (он, впрочем, не распространялся о них). Гамильтон незамедлительно согласился занять должность, которая заключала в себе столько выгод.

Для начала Вашингтон вручил ему, как и другим членам «семьи», высокий чин — подполковника. Затем постепенно ввел в круг непосредственных обязанностей. Гамильтон был назначен начальником канцелярии Вашингтона, он должен был от его имени вести переписку с политическими деятелями страны, бизнесменами, многими другими адресатами, число которых было довольно велико.

Каждый вечер, хотя бы на короткое время, он уединялся с главнокомандующим для разбора дневной корреспонденции. Тут же составлялись наметки ответов. Характер новых обязанностей Гамильтона делал его одним из самых приближенных и доверенных людей Вашингтона. Было бы, однако, явным преувеличением пытаться изобразить его в роли «серого кардинала» главнокомандующего (эта роль впоследствии часто удавалась Гамильтону — министру финансов при Вашингтоне-президенте). Человек, возглавлявший вооруженные силы молодой республики, терпеть не мог подсказок даже со стороны своих любимчиков. Задача подполковника Гамильтона сводилась к тому, чтобы правильно уловить принципиальные соображения и идеи генерала, а затем развить их в нужном направлении на бумаге, изыскать при этом убедительные аргументы и изложить все изящным слогом. Вашингтону нравилось, как справлялся новый адъютант с поручениями.

Молодому подполковнику поручались и другие задания. Но не слишком часто. Один из первых биографов Гамильтона, Г. К. Лодж, восторженно писавший о своем герое, считал, что адъютант Вашингтона выполнил только одну важную миссию, не входившую в круг его прямых обязанностей. Один из завистников Вашингтона генерал Гейтс, действовавший на севере страны, в октябре 1777 г. одержал победу над англичанами под Саратогой, Главнокомандующий, дела которого на юге не ладились, послал Гамильтона к Гейтсу за подмогой. Гамильтон справился с заданием[55]. Но он так рьяно отстаивал просьбу главнокомандующего, что Гейтс, обнаружив по отъезде молодого подполковника пропажу письма одного из своих друзей, который объявлял его гением, а Вашингтона бездарностью, тут же решил, что письмо похитил свежеиспеченный адъютант Вашингтона (позже Гейтс выяснил, что виновником пропажи был его собственный адъютант)[56]. Судя по этому эпизоду, можно предположить, что Гамильтон не стеснялся показывать, как он предан главнокомандующему.

Биографы Гамильтона старались внести свою лепту в освещение ратных подвигов «отца-основателя». Но даже в самых красочных описаниях они выглядят довольно буднично. Зато обращает на себя внимание другое. Прежде всего в эти годы он, как никто другой среди армейских чинов, близко сошелся с самыми влиятельными людьми Америки. Общаясь с ними сначала от имени Вашингтона, Гамильтон очень скоро вступил со многими из них в личную переписку. Среди его адресатов с начала службы у Вашингтона мы видим имена Д. Дуэна, Гувернера и Роберта Моррисов, Р. Ливингстона, Ф. Скайлера, Дж. Джея, представлявших финансовую и политическую элиту молодой североамериканской республики. Адъютант Вашингтона пространно излагал им свои политические идеи. Некоторые из его писем конца 70-х годов, в частности письма Г. Моррису с суждениями о проекте конституции штата Нью-Йорк и Д. Дуэну с анализом «Статей конфедерации», представляли собою настоящие политические трактаты. Читая эти письма, где давались развернутые и четкие, полно и точно отражающие интересы буржуазных кругов социально-политические характеристики и рекомендации, адресаты Гамильтона не могли не прийти к мысли: «Вот человек, который необходим в руководстве страны». И уже с конца 70-х годов XVIII в. имя Гамильтона стало частым на устах лидеров легислатуры Нью-Йорка и Континентального конгресса, когда вставал вопрос о заполнении важных политических вакансий.