Кладбище домашних животных - Стивен Кинг

«Ни о чем не думать. Ни о чем не думать. Я дома, в своей кровати. Это только сон: происходящее выглядело так ярко, как это возможно только во сне, который утром может вызвать лишь недоумение. Проснувшись, я найду массу противоречий».

Ветка мертвого дерева грубо царапнула Луиса по бицепсу, и он содрогнулся. Уйдя вперед, Пасков превратился в тень и теперь ужас Луиса, казалось, кристаллизовался.

«Я иду за мертвым человеком по лесу. Мертвец ведет меня на хладбище домашних любимцев – и это не сон! Боже, помоги мне. Это не сон. Это – на самом деле!»

Они спустились по дальнему склону поросшего лесом холма. Тропинка сделала несколько плавных поворотов между деревьями и потом нырнула в подлесок. Этот раз у Луиса резиновых сапог с собой не было. Земля под ногами превратилась в холодное желе, засасывающее и неохотно отпускающее, разрешая идти дальше. Противные чавкающие звуки. Он чувствовал, как грязь засасывает его ноги, пытаясь не пустить вслед за Пасковым. Луис безнадежно убеждал себя, что все происходящее – сон. Они выбрались на поляну, и луна снова свободно поплыла по рифам облаков, омывая кладбище призрачным сиянием. Надгробия-доски и жестяные банки, которые были разрезаны отцовскими ножницами для жести, а потом загнуты в грубые квадраты; отслоенные пластины сланца и слюды – стояли в лунном свете, отбрасывая совершенно черные и четкие тени.

Пасков остановился возле «Смаки. Он был послушным» и повернулся к Луису. Страх, ужас – Луис ощутил, как эти чувства разрастаются внутри его тела.

Пасков усмехнулся. Его окровавленные губы обнажили зубы, и его темная, загорелая кожа в опалово-бледном свете луны стала покрываться мертвенной бледностью, теперь по цвету она напоминала саван.

Мертвец поднял руку, указывая на что-то. Луис посмотрел в том направлении и вздохнул. Его глаза расширилась, и он в ужасе закусил кулак. Холодок на щеках – Луис понял, что заплакал, не выдержав такого ужаса.

Бурелом, о котором Джад Крандолл предупреждал Элли, превратился в груду костей. Кости двигались, клацали друг о друга; челюсти и бедра, локтевые суставы, коренные зубы и резцы. Луис видел усмехающиеся черепа людей и животных. Кости пальцев клацали. Останки ног сгибались в сочленьях.

Оно двигалось. Оно подрагивало…

Пасков пошел прямо к Луису. Его окровавленное лицо, залитое лунным светом, расплылось в улыбке, и последнее, что не давало Луису сойти с ума, была ноющая, бесконечно повторяющаяся мысль: «Ты должен закричать так, чтоб проснуться, даже если ты испугаешь Речел, Элли, Гаджа, разбудишь весь дом и всю округу…»

Но тихий шепот донесся до него, словно маленький ребенок сидел на крыльце веранды и учился свистеть.

Пасков подошел ближе, а потом заговорил:

– Дверь не должна открыться, – проговорил Пасков. Он посмотрел на Луиса, и тот упал на колени. Луис принял лицо Паскова за маску сострадания. Но на самом деле там не было никакого сострадания, только ужасающее смирение. Мертвец все еще показывал на шевелящуюся груду костей. – Не ходи дальше. Ты решишь, что нуждаешься в этом, но на самом деле, в этом нет нужды, доктор. Барьер не должен быть разрушен. Помни: тут сокрыта сила большая, чем ты можешь понять. Она древняя и вечно бодрствующая. Помни…

Луис попытался закричать и не смог.

– Я пришел как друг, – сказал Пасков.., но было ли «друг» тем самым словом, которое он использовал? Луис решил, что нет. Пасков словно говорил на забытом языке, который Луис мог понимать с помощью некой магии сна.., а «друг», то значение, которое ближе всего подходило к слову, на самом деле использованному Пасковым, и этим значением в смятении воспользовался Луис, разбирая речь мертвеца. – Твоя смерть и смерть всего, что ты любишь, доктор, тут. – Пасков приблизился, и Луис почувствовал запах смерти, исходивший от мертвеца.

Пасков уже был рядом.

Мягкий, сводящий с ума шорох костей.

Луис начал терять равновесие, пытаясь вырваться из этих рук. Рука Крида ударила в надгробие и опрокинула его на землю. Лицо Паскова надвигалось, закрывая небо.

– Доктор… помни.

Луис попытался закричать, и мир завертелся у него перед глазами.., но еще слышалось клацанье шевелящихся костей в залитом светом луны склепе ночи.

Глава 17

В среднем человеку нужно семь минут, чтобы уснуть, но в соответствии с человеческой психологией человеку нужно от пятнадцати до двадцати минут, чтобы проснуться. Словно сон – омут, из которого вынырнуть труднее, чем в него плюхнуться. Когда спящий просыпается (он или она, не важно), он постепенно проходит разные градации сна, от глубокого до легкого сна, который иногда обозначается глаголом «дремать». В состоянии легкого сна спящий может слышать звуки и даже отвечать на вопросы, но не помнить о них позже.., разве только как о фрагментах сна.

Луис слышал громыхание, клацанье костей, но постепенно звук становился более резким, более металлическим. Хлопнула дверь. Крик. Еще металлические звуки.., а может, раскаты грома? «Верно, – согласился его еще грезящий разум. – Покатаем кости!»

Он услышал, как кричит его дочь:

– Стой, Гадж! Стой!

За этим последовало гуканье проснувшегося Гаджа – звук, после которого Луис открыл глаза и увидел потолок собственной спальни.

Он держался совершенно спокойно, привыкая к действительности, хорошей действительности, благословенной реальности, возвращению домой.

Все, что случилось с ним, – сон. Не важно, каким ужасным, каким реальным был он. Он остался сном, погребенным где-то в глубинах разума.

Снова послышался металлический звук. Одна из игрушечных машин Гаджа.

– Прекрати, Гадж!

– Прекрати! – завопил Гадж. – Прекрати! Прекрати!

Тумпа-тумпа-тумп.

Маленькие, голые пятки Гаджа забарабанили в коридоре. Он и Элли захихикали.

Луис посмотрел направо. Половина Речел была пуста, одеяло откинуто. Солнце уже встало. Он посмотрел на часы и увидел, что уже около восьми. Речел дала ему выспаться… Возможно, намеренно.

Обычно это раздражало его, но не в это утро. Луис глубоко вздохнул, радуясь, что может понежиться в солнечных лучах, косо льющихся из окна; насладиться реальностью окружающего мира. Пылинки танцевали в потоках света.

Снизу позвала Речел:

– Элли, спускайся и не забудь бутерброды! Давай на автобус, Эл!

– Ладно! Вот твоя машина, Гадж. А я уезжаю в школу.

Гадж негодующие завопил. Хотя немного не так… Гадж мог произносить только отдельные слова: биб, кратт и элли-бин – но текст выглядел предельно понятным: Элли должна остаться. Увы, общественное образование ждало ее. Снова послышался голос Речел.

– И встряхни своего папочку, прежде чем спуститься.

Вошла Элли, ее волосы были собраны в хвост; сегодня она надела красное платье.

– Ладно, папочка, – она подошла и легонько поцеловала его в щеку, а потом помчалась вниз по лестнице.

Сон начал блекнуть, растворяться. И слава богу!

– Гадж, – позвал Луис. – Пойди и поцелуй папочку.

Гадж игнорировал слова отца. Он вслед за Элли отправился вниз по лестнице, так быстро, как только мог, завывая:

– Прекрати! Пре-кра-ти-пре-кра-ти… Прекрати! – он вопил во всю силу своих детских легких. Луис заметил сынишку в подгузниках и ластиковых штанишках, проскочившего через лестничную площадку мимо двери спальни родителей.

Речел позвала снова:

– Луис, где ты? Ты проснулся?

– Конечно, – ответил он, садясь в постели.

– Говорю тебе, он проснулся. – сказала Элли. – Я ухожу. Пока.

Входная дверь хлопнула и оскорбленно вздохнул Гадж.

– Тебе одно яйцо или два? – спросила Речел, явно обращаясь к Луису.

Луис рухнул назад на одеяла и поставил ногу на вязаный коврик, готовясь сказать жене, что не хочет яичницы; ему бы тарелочку овсянки.., но слова застряли у него в горле.

У него оказалась грязная нога. К ней прилипли сосновые иголки. Сердце Луиса подскочило к горлу, словно безумный чертик выскочил из коробки. Глаза выпучились, зубы прикусили бесчувственный язык, и тогда Луис сбросил одеяло. Нога, лежавшая на кровати, оказалась точно такой же. Широкая грязная полоса на простынях.

– Луис?

Он увидел несколько сосновых иголок, прилипших к голеням, и неожиданно посмотрел на бицепс правой руки. Там была царапина, на коже выступила кровь, точно там, где его во сне поцарапала мертвая ветка.

«Сейчас закричу. Чувствую, ох закричу!»

Он мог закричать: крик поднимался у него в груди.., и ничего, лишь большой, холодный груз страха. Прихватило по-настоящему. «Все на самом деле, – подумал он, – эти иголки, грязь на лодыжках, кровавая царапина на руке».

«Сейчас я закричу, а потом сойду с ума. Больше мне не нужно смотреть туда…»

– Луис? – Речел начала подниматься по лестнице, – Луис, ты что, снова уснул?