Гвардеец Гора - Джон Норман

— Ты продолжаешь разогревать себя для своего хозяина? — грубо засмеялся Артемидор.

— Да, господин! — воскликнула она. — Битва близится к концу?

Мы могли слышать редкие звуки сражения снаружи, в нескольких сотнях ярдов от нас, вдоль воды.

— Любопытство не подобает кейджере, — опять засмеялся говоривший.

— Да, господин. Простите, господин.

— Оставайся горячей, — проговорил он.

— Да, господин.

Я услышал, как он снова засмеялся и повернулся, чтоб подняться по трапу на верхнюю палубу.

— Битва, наверное, скоро закончится, — заметила Ширли.

— Откуда ты знаешь?

— Проверяли мою готовность к встрече с хозяином, — объяснила она.

— Повезло, что он не решил проверить ее руками, — высказался я.

— Да, — согласилась она, вздрагивая.

Она посмотрела вниз, на нож.

Мне хотелось узнать, как проходила битва. Я убрал руку с ее поясницы и отвел нож. Она вздохнула с облегчением. Я заметил, как красив округлый низ ее живота.

— Ложись, — приказал я.

Она легла на спину, и при помощи медных колец, около двух дюймов в диаметре, и кожаных петель около ее плеч и на нижних краях койки я привязал ее. Потом посмотрел на нее сверху вниз. Она была красива.

Затем подошел к разбитому окну в задней части каюты. Не хотелось, чтобы меня обнаружили за наблюдением.

— Можно спросить, господин?

— Нет, — ответил я.

— Да, господин, — прозвучал ее голос.

Через разбитое окно я видел, как стойко сражаются окруженные, но не сдающиеся корабли. Я был убежден, что они сумеют продержаться до ночи. Но я не думал, что они смогут выстоять при общей атаке всего пиратского флота на следующий день. Как благородно и хорошо они сражались! Мне было горько. Я оглянулся на койку. Там, привязанная, беспомощная, находилась женщина капитана пиратов, женщина одного из моих врагов. Я снова посмотрел в окно. На воде среди больших кораблей плавали вражеские лодки. Разглядывая их, я пришел в ярость. Их использовали, чтобы охотиться за выжившими, теми несчастными, что барахтались в воде. Этих бедняг вылавливали при помощи пик и багров. Лодки могли затруднить мое возвращение на «Тину». Я взглянул на стол, где лежал пакет, который теперь находился в конверте из промасленной ткани. Если бы им можно было воспользоваться, он имел бы огромную ценность. Я снова посмотрел в окно на пиратские корабли и на обороняющихся, а затем вернулся к столу и сел.

— Господин, — позвала девушка.

Я не ответил.

— Простите меня, господин, — прошептала она.

То, что защитники продержались так долго, было результатом двух факторов. Во-первых, из-за скученности пиратского флота врагам было затруднительно пустить в ход тараны и режущие лопасти. Во-вторых, необычайно большая численность и мастерство солдат, доставленных в трюмах кораблей Ара, сделали высадку на борт опасной.

Тактику, которая казалась мне в такой ситуации очевидной, Воскджар все еще не применил. Я подозревал, что он, возможно, не присутствует на битве, что его флотом командует менее значимая фигура.

Осторожно, используя сургуч, я запечатал конверт из промасленной ткани. Затем, свернув, я положил его в прямоугольный пакет и связал пакет нитью. Я заметил, что девушка наблюдает за мной. Поэтому я молча оторвал широкую полосу от алой простыни и, сложив в пять слоев, обмотал ей голову, крепко завязав сзади, так, чтобы она ничего не видела.

— Простите меня, господин, — захныкала она.

Потом я оторвал от стены полку, где-то около двух футов длиной, с отверстиями для шипов, чтобы использовать выступающую часть вроде той, что была у серебряного сосуда со свечой, стоящего на столе. При помощи вяжущей нити я смастерил буксировочную петлю. Затем поставил эту доску с буксировочной петлей и грузом — пакетом в запечатанном сургучом конверте из промасленной ткани — около окна.

И тут я услышал сигнальные рожки пиратского флота. Приказы, подумал я, запоздали. Я выглянул в окно. Как и следовало ожидать, пиратские корабли теперь отходили. Удручающая тщетность их атак, настырная и лишенная воображения, наконец-то дошла до командира. Теперь пиратские суда, осторожно посланные вперед, поодиночке или по двое, если будет необходимость в поддержке, не скапливаясь вместе в бесплодных попытках абордажа, смогут пустить в ход свои тараны и режущие лопасти против загнанных в угол, вопиюще малочисленных кораблей защитников. Дело близилось к вечеру. Несомненно, эта атака будет отложена до утра, чтобы в бойне ничего не упустить; например, некоторые уцелевшие смогли бы воспользоваться маленькими лодками или просто попытаться сбежать по воде под покровом темноты.

Я повернулся и медленно пошел к койке, на которой, прикованная, с завязанными глазами, лежала роскошная рабыня.

Я посмотрел на нее. Она почувствовала, что я стою рядом, и задрожала. Ее изящные запястья и тонкие лодыжки задвигались в кожаных ремнях, закрепленных на медных кольцах для рабов.

Я сдернул свернутую полосу из алой простыни с ее головы и отбросил повязку в сторону.

Она испуганно взглянула на меня и отодвинулась в глубь койки. Она была женщиной Реджинальда, одного из капитанов Воскджара.

— Пожалуйста, господин, — прошептала она, — не делай мне больно.

Она была женщиной врага.

— Пожалуйста, господин, — умоляла она, — пощади меня!

Как она была красива в своем плотно пригнанном ошейнике из блестящей, покрытой эмалью стали, который она не могла снять! Как красивы женщины в ошейниках! Ничего удивительного, что мужчины наслаждаются, надевая их на женщин. Как прекрасен сам по себе ошейник, и все же как мало значит его красота в сравнении с красотой и важностью его главного значения: показать, что женщина — это собственность.

— Ты хорошо привязана, рабыня, — сказал я ей. Ты абсолютно беспомощна.

— Да, господин.

— Ты очаровательна.

— Спасибо, господин.

— Истинное лакомство, — размышлял я вслух, — которое должно было томиться на плите, чтобы доставить удовольствие своему хозяину.

— Да, господин, — улыбнулась она.

— Почему Артемидор, первый помощник, спрашивая тебя о твоей готовности, не попытался войти в каюту и проверить все собственными руками?

— Никто не может касаться меня, кроме Реджинальда, моего господина, — гордо проговорила она. — До тех пор, пока я угождаю ему.

— Неужели ты так быстро забыла, — спросил я, — хорошенькая рабыня, кому ты теперь принадлежишь?

— Тебе, — ответила она. — Тебе, господин!

— Кажется, ты еще медленно кипишь, моя маленькая сладость, моя куколка, — сказал я.