Чужеземка - Мария Кунцевич

— Успокойся, — сказала Роза глухо, чуть живая от ярости. — Я это сделала, желая тебе добра. Я приехала спасти тебя, хотя, видит бог, нелегко мне было решиться на это путешествие. Дети не умеют ценить самопожертвования… Но я… Боже мой… Я надеялась, что ты не такой, как другие.

Владик вскочил на ноги. О, если мать оставила издевательский тон, если согласилась покинуть свои воздушные замки, где она неуловима, и готова поговорить с сыном серьезно… Владик почувствовал, что боль в сердце, еще минуту назад такая мучительная, стихает, что безумие ему уже не грозит и что из самого трудного положения можно найти выход. Он воскликнул:

— Мама, милая, дорогая! Я знаю, чем я тебе обязан! Какое образование я получил, — не один графский сын мог бы мне позавидовать. Ты артистка, и поэтому в нашем доме никогда не было ничего вульгарного. Мы с Казиком были всегда прекрасно одеты, хорошо питались, летом дышали свежим воздухом… Потому что ты по сто раз перешивала свои платья и много зарабатывала музыкой. Разве ты не могла поискать себе счастья в другом месте? Но ты не оставила нас, нашего бедного отца и своих детей… Благодаря твоим талантам и твоей красоте я мог дружить с сыновьями первых лиц в городе, танцевать с их дочерьми! Да, мама, я знаю это. Понимаю и теперь: ты приехала ради меня, чтобы помочь мне… Но давай поговорим как друзья… Я тебе все объясню.

Владислав с искренним воодушевлением произнес эту маленькую оду матери, составленную по ее же точному предписанию. Все эти похвальные слова в ее же честь были воздухом его детства, и он хорошо их усвоил. Роза пользовалась каждым случаем, чтобы утвердить свои права на благодарность потомства, а Адам поддерживал ее и при каждом случае с апостольским рвением напоминал о ее заслугах.

Но здесь, на чужой земле, и после долгой разлуки признания сына потрясли Розу. Что-то наконец осуществилось в ее жизни, что-то из того, о чем она мечтала, на глазах становилось явью: сын, взрослый сын, обожал ее. Вот какую радость дано ей пережить! Поездка в Берлин, взрыв сыновних чувств — это ли не высшая мера радости? Роза обняла Владислава, прижала его голову к своей груди.

— Значит, ты понял меня наконец? Слава богу! — Она расплакалась. — Вот и награда за мою несчастливую жизнь. Сын меня понял! Сын меня оценил!

С блаженной улыбкой Роза откинулась на подушки дивана.

— Иди сюда, Владичек. Сядь около меня, я вижу, что ты уже человек… Я все тебе расскажу.

Она закрыла глаза, побледнела, — близился миг освобождения. Сын узнает правду. Сын уничтожит жалкую действительность и создаст высший мир, где блаженством невинного общения с сыновьями матерям возмещается нелюбовь к их отцам.

Владислав встревожился. Ему совсем не хотелось вдаваться в воспоминания о материнских подвигах, он хотел защитить Галину.

— Нет, мамочка, — возразил он, — это я тебе сперва все расскажу. Послушай…

Роза смотрела на сына, моргала, — казалось, она просыпается. Владик, не давая ей заговорить, продолжал:

— Так вот, мамочка, ты ее не знаешь и поэтому хочешь меня «спасать» Ты думаешь только о том, что это не слишком блестящая партия, а еще тебе не понравилось, что Галина некрасива. Верно, раньше я всегда ухаживал за красивыми женщинами, но я был сопляком и сам не знал, что мне нужно. Мама, Галина не блещет красотой, она не богата, но ты должна познакомиться с ней поближе, — у нее миллион достоинств гораздо более высоких, чем эти… Мамочка, поверь, именно такая жена и нужна мне… а ты только…

Но Роза уже сорвалась с дивана. Вся красная, она закричала:

— Что «я только»? Что «только»? Я только вижу, что ошиблась! Позорно ошиблась! Ты вовсе не мой сын!

И фыркнула, глядя на него сверху вниз:

— «Такую жену» ему нужно! «Такую», вон что… А, конечно, раз папеньку его не может удовлетворить такая жена, как я, стало быть, и сынок тоже ищет «более высоких достоинств». Ха-ха… — коротко засмеялась Роза, — ха-ха, вон как затаился! «Артистка, талант, красавица»… Притворяется, будто восхищен! А потом — «нужна жена с более высокими достоинствами»… Иди! — толкнула она сына. — И не смей приводить сюда эту мокрую курицу, меня не интересуют ее великолепные достоинства, можешь представить ее своему отцу!

Она со стоном упала на кровать.

— Ах, Казичек, дитятко мое единственное! Ты бы свою мать не терзал. Казик мой, где ты, моя единственная надежда погибшая.

Роза тогда провела в Берлине еще несколько дней. После бурного разговора с сыном она почти сутки подряд не замечала его. Они ели за одним столом, вместе ходили по городу. Но Роза молчала, и на ее лице застыло выражение отчаянной решимости. Каждым своим движением, злобным и неожиданным, она, казалось, призывала несчастье. Не принимала никаких услуг; Владик, жаждавший мира; бросился искать ее зонтик, перерыл все в шкафу, в то время как мать с каменным спокойствием зашнуровывала ботинки. Через четверть часа, когда выходили, Роза открыла сундук и вынула оттуда зонтик. Владик вскрикнул, а мать невозмутимо стала спускаться вниз по лестнице.

Всякий раз, когда надо было перейти улицу или войти в автобус, услужливо подставленная рука Владика повисала в воздухе, когда они сидели рядом, ни одна складочка Розиного платья не прикасалась к плащу сына; когда Владислав начинал говорить, спрашивать, настаивать, взгляд матери, сосредоточенный и отчужденный, устремлялся вдаль. Ее отчуждение, неприступность, мрачная таинственность ее намерений давили на Владика с такой силой, что он буквально падал от изнеможения. Несколько раз он чуть было не бросил Розу посреди дороги — пусть исполняет свои роковые замыслы в одиночестве. Однако не бросил. Его останавливала мысль об отце: потом — если что-нибудь случится — отец, с побелевшими губами, спросит его:

— А ты где был тогда, Владик? Где ты тогда был?

Под вечер они очутились в парке. Роза нарочно выбрала скамейку, где было только одно место. Владик кружил поблизости. Вскоре какая-то дама освободила плетеное креслице, и Владик, едва державшийся на ногах, поспешил сесть. Место оказалось удобным. Он не терял из виду мать и одновременно отдыхал от тех враждебных флюидов, которые она источала, — это было большим облегчением. С расстояния в полтора десятка метров он смотрел на Розу, на знакомое в мельчайших черточках лицо; для того чтобы взглядом выразить ей порицание или упрек, у него уже не было сил.

Роза исподтишка следила за ним. Убедившись, что сын сидит неподалеку, она повернула голову в другую сторону. Справа от нее прочно расположилась накрахмаленная с ног до головы няня с ребенком, слева — пожилой толстяк с сигарой. Роза оглядела соседей с величайшим неодобрением. Вынула платочек и левой рукой начала энергично отмахиваться от сигары, а от детской коляски отгородилась зонтиком. Через несколько минут атмосфера накалилась. Пожилой господин покашливал и одергивал на себе пиджак, нянька нервно баюкала ребенка.