Чужеземка - Мария Кунцевич

Пани Кася вышла встретить Розу на лестницу. В костеле отдали честь богу и людям — дома настало время родственному единению. При венчании успели только заметить, что мать жениха красива и надменна, а отец очень мил. Вернувшись из костела, пани Кася быстренько переменила карточки у приборов: убрала глухую графиню, которая должна была сидеть рядом с Розой, а на ее место сунула одного из зятьев, известного дамского угодника. Охваченная внезапным беспокойством, она проверила цветы в комнатах, прически дочерей, холодные закуски.

— Крепкий орешек эта маменька, — шепнула она младшей дочери. — Но разве наша Доля из Ружновки не такая же? На первый взгляд — черт в юбке! А аu fond[28] — робкое создание… Не удивляюсь, что и пани учительша важность на себя напускает.

И, полная сердечной снисходительности, она встретила Розу распростертыми объятиями. Старый Жагелтовский звонко расцеловался с Адамом.

Владислав видел, как мать входила в гостиную. Теща правой рукой поддерживала ее под локоть, левой призывала мужчин и молодых женщин.

— Дорогая, позвольте вам представить…

Представлялись с торопливой готовностью: одни — уже заранее расположившись к родственной фамильярности, другие — со сдержанным и доброжелательным интересом. Девушки склонялись к руке, одновременно подставляли свои щечки под дождь ласковых поцелуев. Дамы постарше, рассевшиеся в креслах, поправляли броши, придавали лицам дружелюбное выражение. Чувствовалось, что все радуются новообретенной родственнице, с которой можно пооткровенничать, минуя условные любезности. В особенности пожилые женщины с очевидным нетерпением ждали минуты, когда Роза без околичностей расскажет им свою жизнь. Владислав увидел ослепительную, преувеличенно любезную улыбку Розы — и помертвел.

Ядвига удивлялась:

— Почему ты не хочешь побыть около матери? Почему не хочешь, чтобы мы были в гостиной?

Он слонялся по боковым комнатам, не отваживаясь следить за тем, как его дурные предчувствия начнут переменяться в ужасающую действительность.

Когда двинулись к столу, лицо Адама лишило Владика последней надежды. Щеки у отца пылали, от слуги, который обратился к нему с вопросом насчет закусок, он отскочил, как от нечистой силы, втянув голову в плечи, — все свидетельствовало о его стыде и отчаянии.

Вскоре можно было не сомневаться, что Роза показала себя во всей своей наготе, не поскупилась на искренность с теми, кто жаждал излияний…

Когда занимали места, около ее стула образовалась пустота: гости проталкивались к дальним приборам, отворачивали головы; наконец пани Кася выловила из толчеи вышеупомянутого кавалера и еще подольскую тетку. Кавалер, пожимая плечами, сел слева от Розы и сразу демонстративно погрузился в беседу со своим визави; тетка набожно вздыхала.

Когда провозглашали патетические тосты, Роза смеялась, на шутливые отвечала презрением. Но Адам не сдавался. Пока выступали другие, он нервно покашливал, в смысл речей не вникал, лицо его то бледнело, то краснело, — он боролся с Розой. Не глядя на нее, не ведя счета ее гримасам и вспышкам, не слушая слов — боролся напряжением всей души. А в подходящую минуту встал, схватил бокал и громко, сурово произнес:

— Пью за здоровье Ядвиги Жагелтовской, теперь уже — к великому нашему счастью — любимой жены нашего сына, которого я от всего сердца поздравляю с выбором…

Он услышал, как среди радостного ответного шума Роза фыркнула:

— А я поздравляю панну Ядвигу с победой. Пану Адаму очень нравятся большие глаза. Он обожает волооких. Да, да, это его собственное выражение, именно так он выражает свой восторг перед красотой. Только зачем же говорить: «наше» счастье? «наш» сын? Что за царские манеры!

Потом много пили, пели хором, танцевали. Сквозь хмель, сквозь любовный чад Владислав несколько раз замечал, как мать с лорнетом у глаз, выпрямившись, с иронической усмешкой говорила что-то, не глядя на окружающих. К кому она обращалась, кто ее слушал? Пожилые женщины разместились маленькими группами в бездомных глубинах диванов, сплетничали, обменивались воспоминаниями, девицы в объятиях кавалеров плясали, мужчины постарше в дружном молчании потягивали токай, Адам, подперев голову рукой, дремал, а Роза говорила. Слышала ли она себя сама? Понимала ли? Владислав напрягал слух, пытаясь уловить хоть одно слово из этой странной речи…

Под утро — сквозь занавески уже сочился бледный свет — ему вдруг ужасно захотелось к Ядвиге, которая потерялась в свадебной толчее. Он стал искать ее в спальнях. В комнате Стени, заваленной шубами гостей, около прабабушкиного туалета, пани Кася обнимала плачущую Ядвигу. Владислав остолбенел.

— Что, Ядвиня? Что с тобой?

Жагелтовская смешалась.

— Да ничего, так, девичьи печали, — сказала она с принужденной улыбкой.

Но Ядвига отстранила ее, порывисто закрыла лицо вуалью и крикнула сквозь белоснежное облако:

— Твоя мать сказала, что православная свадьба красивее! И что в Польше везде воняет! И что шляхта продала Польшу, и что у меня глаза, как у вола!

Звенящий голосок захлебнулся рыданиями. Ядвига закончила шепотом:

— И что любовь — это ложь, а у тебя уже была невеста, и ты с голоду из-за меня умрешь…

Владислав, — его сердце делало безумные скачки, — подумал: «Я должен выбирать — Роза или Ядвига». Он бросился к ногам молодой жены, восклицая:

— Мы сейчас же уедем отсюда. Ты забудешь о ней!

Они уехали.

Но никто ничего не забыл. Ни Ядвига — рассеянного взгляда в ответ на ее признание: «Я Владика очень люблю»; ни Роза — сборища «своих людей» вокруг сияющего алтаря; ни Владик — шелеста материнского платья в темном пустом приделе.

Роза часто навещала сына. С тех пор как сын завел семью, переписка с Владиком — неизменно живая — не удовлетворяла ее. Непреодолимое любопытство снова и снова, несмотря на все разочарования, приводило ее к порогу этого дома. И Владик всегда встречал ее как королеву. То, что он сделал выбор, ровной теплотой Ядвиги защитил себя от Розиных катаклизмов, Владислав считал своей большой победой. Но его не оставляло чувство, что он изменил матери. И он вечно стремился возместить ей это, и платил с лихвой.

Впрочем, он и тосковал по ней. В начале их брака, когда они с Ядвигой вечерами сидели в своей скромной квартире, украшенной немногими старинными вещицами из Ядвигиного приданого, и в сумерках или при свете розовой лампы нежно беседовали о самых спорных материях, когда так легко прощали друг другу мелкие обиды, отказывались от всего, что могло бы причинить неприятность другой стороне, когда — взволнованные, готовые идти на смерть за отчизну — читали «Свадьбу» Выспянского[29] или, прижимаясь друг к другу, обдумывали имена и дела своих будущих детей, — сколько раз в такие вечера Владиком овладевало раздражение. Смех Розы, плач Розы, вспышки экстаза, вспышки бешенства, фиоритуры, звуки флажолета — сколько раз слышались они ему в тишине, при ничего не подозревавшей Ядвиге. Тогда Владислав, с неудовольствием ощущая избыточную сладость своего счастья, мысленно склонялся перед матерью, молил ее о прощении. На следующий день он писал горячее письмо — и Роза приезжала.