Счастливчик Лукас - Максим Сергеевич Евсеев

примеру. Кирасиры нерешительно взглянули на Иоахима фон Цимерна. Таким образом они приотстали, дав командиру вырваться вперед. А сам барон таким образом вырвался изрядно вперед и с размаха вылетел на высокий пригорок откуда открывался вид на город и окрестности.

– Чего вы хотите Тео? Кого вы хотите дождаться? Кучку детоубийц и мародеров? Я закрывал глаза, когда мои солдаты, разгоряченные боем, врывались в город взятый ими на копье и брали женщин силой. Я не мешал им тащить из домов золото и утварь. Это оборотная сторона войны, будь она проклята. Этим всегда занимались наемники, такие как вы и я. Но этот город сдался без сопротивления. Мы достали шпаги, чтобы резать мирных бюргеров, их жен и детей. То что делают мои солдаты нельзя оправдать горячкой боя. Я солдат и зарабатываю войной. Но это – барон протянул руку в сторону города. – Не война. А те кто остались там, чтобы грабить и насиловать – не солдаты. Мне нечего там делать. Вы, если хотите возвращайтесь и может составите себе состояние…

Он хотел было добавить, что-то еще, но вдруг замер и лицо его исказилось досадой. С востока со стороны горелой рощи к ним приближался отряд вооруженных людей. Они шли строем, с развёрнутыми знаменами и направлялись, судя по всему, к городу.

– Это бернские пикинёры. – воскликнул молодой Теофил, у которого было острое зрение.

Он уже подъехал к командиру и ждал теперь его приказа. Весь отряд, а было в нем теперь не больше двадцати всадников ждал, что решит барон фон Цимерн.

– Их не больше ста. – с веселой злостью отметил сержант.

Был этот парень молод, здоров собой и улыбчив. Он как и остальные двадцать покинул город поскольку вид происходящего внушал ему отвращение, но злость и жажда драки, с которой он отправлялся в эту кампанию не были им потрачена в бою и искали выхода.

– Ваша милость, их всего сотня! – крикнул он, заставляя коня вертеться. – Эти швейцарские любители овец торопятся в город, чтобы урвать свою долю женских тряпок и кухонной утвари.

– Ты прав, Венцель, вряд ли они станут изменять своим овцам. Наши женщины чересчур изысканы для них, но эти мужланы, несомненно, хотят привезти своим возлюбленным пару другую отрезов на платья.

Хохотом ответил отряд кирасиров на слова своего командира и когда прозвучала команда к построению, всадники браво сомкнули ряды.

– Прости, Тео, но я обещал твоей матери что ты вернешься – остановил барон Цимерн молодого человека. – Ты не пойдешь с нами. Выйди из строя. И потом кто-то должен позаботиться об этих детях, и рассказать на родине, как погиб Иоахим Цимерн.

И сколько не спорил, какие аргументы не приводил молодой дворянин барон оставался непреклонен.

– Помни, что у каждой войны есть цель. Когда солдат забывает для чего он взял оружие он становится обыкновенным мясником. Твоя цель теперь спасти их. – командир показал на Лукаса, Каспара и Эльзу. – Ради этой цели ты можешь отдать свою жизнь. Но только когда ничего другого уже не останется. Передавай поклон своей матушке.

Барон заставил коня взвиться свечой и закричал.

– Я не стал ее мужем, но смог заменить тебе отца, мой мальчик! Ну что, старик. – добавил он глядя на Абеларда. – готов ли ты попрощаться со своим мулом и сесть на коня Теофила фон Вальдбурга.

– Да, ваша милость, ответил Абелард с достоинством. – С детьми на одной лошади молодому господину не убежать, да и не удержатся дети в седле. А если скрыться в горелой роще так это сподручнее сделать с мулом. Я же еще помню, как ездить верхом и если мне дадут копье, то от меня будет довольно пользы.

– Дайте ему кто-нибудь копье. – захохотал барон. – А ты мой мальчик отдай ему коня. Старик прав – конь тебе будет только мешать.

И молодой лейтенант отдал старому солдату коня, а один из кирасиров протянул старику оружие. Разительная перемена произошла со с Абелардом: оказавшись в седле, он выпрямился и глаза его вспыхнули той решительностью, с которой он когда-то штурмовал Фойано и Кастеллину, с какой врывался в Генишбург и защищал Шато дю Люп.

– Хох! – закричал он, подняв копье

– Уррраа! – раскатисто ответили кирасиры и отряд сорвался с места.

Глава четырнадцатая

Я мог бы рассказать, как погибли двадцать кирасиров барона Иоахима фон Цимерна, как один за другим они падали со своих коней пробитые пиками швейцарской пехоты, мог бы рассказать, как смеялись они в лицо смерти, как их командир носился по полю боя, как разил он клинком раз за разом вскрикивая чье-то женское имя. Но я не стану этого делать. Больно мне вспоминать, как стволы аркебуз распустились дымными бутонами и был ранен славный командир отряда кирасиров, как швейцарские наемники стаскивали с коня потомка Генриха Птицелова, и резали его своими кинжалами. Не хочу я рассказывать, как старик Абелард бросился ему на выручку, и как в первом своем бою, так и в последнем держал он в руках лишь сломанное древко копья. Поплачь со мной мой читатель, поплачь как плакала красавица Эльза, видя смерть старика! Поплачь, как плакал молодой Теофил фон Вальдбург, оплакивая человека, который безответно любил его мать, но смог стать ему отцом. Я помню, как бежали они в сторону горелой рощи, как одной рукой Теофил поддерживал на плече маленькую девочку, которая не могла ни идти, ни ехать верхом, а другой рукой он вел под уздцы мула, на спине которого сидели двое мальчишек. Я видел, как впервые в жизни молодой лейтенант бежал с поля боя, как ненавидел он себя, но делал то, чего потребовал от него его командир. Помню я это, но не хочу я об этом вспоминать.

Впрочем, теперь ты все знаешь сам. А посему оставим мертвецам хоронить своих мертвецов. Оставим раздетые трупы кирасиров фон Цимерна и будем надеяться, что найдется кто-то, кто придаст их тела земле. Мы им помочь уже ничем не можем.

Пойдем, мой читатель, наша история еще не закончена. Пойдем туда, где улицы усыпаны трупами, и безумие разливается по мостовым, так же как разливаются по ним кровь и вино. Видишь читатель этот замок? Он так же холодно взирает на смерть и боль, как делал это и сто, и двести, и триста лет назад. Это сумрачный замок привык, что под его стенами умирают люди. Он не имеет к этим людям ни жалости, ни страха. Своими стенами он только лишь отделяет смерть от жизни. И так будет до тех пор, пока его стены