Утро - Мехти Гусейн

На глазах у него вдруг выступили слезы. Голос задрожал.

- Рашид, дорогой мой, - попытался успокоить его Мешади, - я на тебя не в обиде.

- Потому что ты человек! Че-ло-век! Понимаешь? А мой отец... - он замолк на мгновение, подбирая подходяшее слово, но, видимо, не нашел его и продолжал:

- Нет, мой отец не человек... Что такое деньги? Разве миллионы Тагиева приукрасили его какими-нибудь человеческими достоинствами? Нет, нет и нет! "Наряжай осла хоть в золотую сбрую - он все равно останется ослом!"

Рашид вдруг снова бросился к Байраму.

- Протяни мне свою руку, - попросил он. - Вот так! Хоть и мозолистая, но честная! Я знаю ей цену!

Мешади взял Рашида под руку и потянул в смежную комнату.

- Пойдем, ты устал. Отдохни немного. Успокойся. Ни на кого из ваших я не в обиде...

- Нет, нет! Отец рассказал мне все... - Рашид на ходу крикнул Байраму: - Плюньте на завод! Продолжайте бастовать! Не работайте! Он пойдет на уступки, на него заказчики наседают...

Возбужденный голос Рашида доносился уже из другой комнаты:

- Я хоть и не совсем трезв, но вижу, что правда на твоей стороне, мой брат.

Голос его постепенно слабел, мысли путались.

- Я прошу извинения у твоего гостя. Ты и сам прости меня. Я много болтаю. Ох, будто все горит внутри... Тетушка, стаканчик воды! По всему видно, что это благородный и умный человек. Как его зовут, Мешади, а? Не хочешь сказать? Не доверяешь мне? Не хочешь назвать мне имя своего гостя?

Опустив голову, гость думал о чем-то своем. А Байрам, затаив дыхание, прислушивался к доносившемуся из соседней комнаты разговору двоюродных братьев. Он надеялся, что, может, Мешади назовет имя гостя. Но голоса вдруг затихли. И Мешадибек, вернувшись, плотно прикрыл за собой дверь.

- Сердце золотое у парня, а характера и силы воли нет! Твердых взглядов у него, конечно, не имеется.

- Если бы все богачи были такие, - живо проговорил Байрам, - вот такие, как Рашидбек, не к чему было бы бастовать...

Гость вопросительно взглянул на Азизбекова. Очевидно, он хотел узнать, что сказал Байрам. И когда Азизбеков перевел, гость заговорил совсем другим тоном. Теперь в голосе его звучали металлические нотки.

Азизбеков повернулся к Байраму.

- Наш гость говорит, Байрам, что ты ошибаешься. Каждый хозяин - добрый ли, злой ли - хочет прежде всего получить прибыль. А чтобы получить прибыль, он угнетает рабочего. Только мужество, единство и солидарность рабочих могут противостоять хозяевам...

Гость взял за руку Байрама, накрыл его шершавую руку своей ладонью и, заглянув ему прямо в глаза, произнес какие-то слова.

- Что он сказал? - уже нетерпеливо спросил Байрам у Азизбекова.

- Он сказал, что уважает тебя, Байрам, за то, что ты отказался от денег Рахимбека. Хозяйские подачки - это способ, которым промышленники хотят разъединить наши ряды. Подкупать рабочего, развращать его, сбивать с пути единства рабочих и революционной борьбы - что может быть отвратительнее? Мы должны объяснять рабочим, что подобные "деловые" связи с предпринимателями не способствуют улучшению материального благосостояния трудящихся. Рассчитывать на мелкие подачки хозяина - это значит обрекать себя на вечное нищенство. Единственный вернейший путь - объединиться вам с рабочими промыслов и бороться вместе!

"Послушал бы мастер Пирали эти слова, - подумал Байрам - Не очень-то сладкими они ему показались бы. Как будто прямо про него сказано..."

Азизбеков прибавил уже от себя:

- Если рабочие договорятся между собою, никто против них не устоит. Видишь, Рахимбек уже пытается сломить ваше единство. Даже он понимает, что вся ваша сила в единстве!

За стеной снова раздался глухой шум. Рашид стонал и требовал холодной воды.

Гость заметил задумчиво:

- Пьянство - это гнуснейшее, отвратительнейшее явление. Как чума, оно начало проникать в рабочую среду. Поговаривают что-то о созыве съезда по борьбе с алкоголизмом. Либералы думают искоренить его своей агитацией, а попы - проповедями. Но причины, порождающие повальное пьянство, нам хорошо известны, и мы понимаем всю непригодность таких средств, как съезд.

Однако если съезд состоится, нам не мешает послать из Баку своих делегатов. Мы не должны пропускать ни одной возможности выступить легально. - Гость встал, собираясь уходить. - Мне пора. Надо написать статью для "Гудка". Нефтепромышленники собираются созвать совещание и надеются снова обмануть рабочих.

- А что, если вы будете писать здесь? - спросил Азизбеков. И поспешно прибавил: - Никто вам не помешает... Рашид сюда не войдет больше. А в случае чего - есть где укрыться...

- Нет, меня ждут друзья на Баилове. Будут беспокоиться, если я задержусь...

Азизбеков не решился настаивать. Он поспешил к наружной двери взглянуть, нет ли кого-нибудь подозрительного на улице.

- Можно выходить, - сказал он. Попрощавшись с Байрамом и Азизбековым, гость ушел. Байрам сидел в глубокой задумчивости.

С той самой минуты, как он вошел сюда, в эту комнату, его не покидало ощущение, что в жизни его произошла какая-то важная и решительная перемена.

Азизбеков стоял у окна и, глядя на улицу, провожал друга долгим, пристальным взглядом. Наконец, он отошел от окна и остановился на середине комнаты.

- Мешадибек! - смело произнес Байрам. - Как-никак, а я все-таки мужчина. Скорее заговорит камень, чем я. Кто же этот человек?

Азизбеков верил Байраму, но все же не мог решиться назвать ему имя гостя. Борьба каких-то противоречивых чувств отразилась на его взволнованном и озабоченном лице.

- Это был замечательный человек, - ответил он наконец. - Да и на что тебе его имя? Настанет день, и он сам назовет себя...

Гостем, имя которого так страстно желал узнать Байрам, был товарищ Коба.

Глава одиннадцатая

Когда старый бакинский рабочий Григорий Савельевич Смирнов бежал из тюрьмы, он постарался изменить наружность: отрастил себе пышную бороду и усы. Все же и теперь ему приходилось соблюдать строгие правила конспирации.

Попадись он в руки полиции, Сибири не удалось бы миновать. Поэтому партийные друзья устроили его в городе на маленькую мебельную фабрику, за которой не велось тщательного полицейского надзора.

На мебельной фабрике Смирнову не понравилось. А особенно - люди. Григорию Савельевичу казалось, что всем им - и мастерам-краснодеревцам, и столярам, и упаковщикам - свойственны только узкокорыстные интересы: они думают только о личной выгоде, о борьбе за лишний пятак. Они были глубоко безразличны к общественным вопросам, к судьбам родины, которые так волновали Смирнова. Как ни приглядывался он, а не мог найти здесь своих единомышленников.

Работа на промысле была куда труднее и грязнее, но там все было привычное, родное.

Смирнов сблизился с нефтяниками. Внешне нелюдимые и хмурые, они на самом деле были куда общительнее и жизнерадостнее всех, с кем судьба когда-либо сталкивала Смирнова. Их бескорыстие, склонность к самопожертвованию во имя общего дела, понимание своих классовых задач, широта натуры - вот что привлекало Смирнова.

Он и сам был таким человеком - самоотверженным, щедрым, решительным - и поэтому так томился своим теперешним положением.

Но конечно, внешне Смирнов этого не показывал. Вставал рано, пил чай, во время приходил на работу, аккуратно строгал доски, но делал это без видимой охоты. Он старался ничем не отличаться, не обособляться, вынуждал себя смеяться и балагурить вместе с другими. Но его натуре претило многое, что столярам на фабричке казалось хорошим. Случалось, например, что хозяин расщедрится на несколько рублей бешкеша. Сейчас же посылали кого-нибудь из учеников за закуской и вином, садились в круг во время обеденного перерыва, ели, пили, веселились, поминая при этом добрым словом щедрого хозяина.

Единственными отрадными часами были тайные встречи с руководителями партийной организации. Когда он видел Мешади Азизбекова, Алешу Джапаридзе, Степана Шаумяна, Ваню Фиолетова и других товарищей, Григорий Савельевич чувствовал себя в родной среде.

Сегодня Смирнов особенно торопился: он знал, что на собрании должен быть Ханлар Сафаралиев, любимый его товарищ и друг - нефтяник. За годы, пока Смирнов просидел в тюрьме, Ханлар из молодого рядового революционера стал настоящим вожаком на промысле. Смирнов гордился Ханларом и искренне любил его. Да и как было не любить этого красивого, статного парня с горящими, умными, веселыми глазами, готового жизнь отдать за дело революции.

Смирнов и Ханлар особенно сдружились в незабываемые дни конца 1904 года. И теперь у Смирнова, когда он вспоминал грандиозные события всеобщей стачки, рас. прямлялись плечи и разглаживались морщинки у глаз.

В память Смирнову врезался день, когда он проводил собрание на одном из нефтяных промыслов Биби-Эйбата.

Он шел туда через весь город, высокий, плечистый, в рубахе и просторном пиджаке, едва сходившемся на его могучей груди.