Наркомпуть Ф. Дзержинский - Самуил Зархий

На мой вопрос, куда направляются, отвечают, что идут в открытое море ловить рыбу. Произвели осмотр судна и под сетями обнаружили еще двух человек, притворившихся спящими. Для нас не было сомнений, что это не рыбаки. А вот, кто они, с какой целью вышли в море? Улик никаких. Нет, думаю, вероятно, у них устроен тайник. Быть может, в шхуне двойное дно? Взял я топор и вскрываю верхние доски. Так и есть — тайник. Нашли много золота в монетах и слитках, платину, различные драгоценности, видимо, награбленные у населения. А в непромокаемом мешочке — разведывательные данные — чуть ли не полная дислокация воинских частей в Крыму… «Рыбаки» оказались офицерами врангелевской разведки. Они были оставлены…

Любченко не успел договорить, как дверь кабинета открылась и оттуда выглянул Ефим Георгиевич Евдокимов, начальник особого отдела.

— Ты уже здесь? — обратился он к Любченко и поздоровался с ним. — Заходи…

Любченко вошел и доложил Дзержинскому о своем прибытии. Феликс Эдмундович подал ему руку и пригласил сесть. Кроме Евдокимова в комнате сидел Манцев, председатель ЧК Украины.

В течение нескольких минут Дзержинский испытующим взглядом смотрел на Любченко и вдруг спросил его в упор:

— Скажите, товарищ, вы настоящий большевик?

Не ожидавший такого вопроса Любченко смутился, растерянно пожал плечами, не зная, что ему ответить.

На помощь поспешил Евдокимов:

— Феликс Эдмундович! Я давно его знаю, на него вполне можно положиться…

— Хорошо! — сказал Дзержинский и обратился к Любченко: — Надо полагать, вы понимаете, как важно для нас внести раскол и разложение в ряды белой эмиграции за рубежом. Бывший главнокомандующий войсками Крыма и Северной Таврии генерал Слащов хочет вернуться в Россию и искупить свою вину перед народом. Советское правительство разрешило ему приехать. По нашим сведениям, он в ближайшее время вместе с женой должен прибыть в Севастополь на итальянском пароходе. Вам поручается лично встретить Слащова и обеспечить ему полную безопасность, пока он будет находиться в Крыму. Вы за это головой отвечаете…

«Встретить и охранять генерала Слащова, этого вешателя и палача трудящихся Крыма», — мысленно содрогнулся Любченко, но он владел собой и ни единым движением не выдал своих чувств.

Однако Дзержинский, видимо, догадался о его мыслях и добавил:

— Здесь, в Крыму могут найтись горячие головы, которые захотят отомстить Слащову за жестокость, им проявленную. Если здесь со Слащовым, который добровольно возвращается в Россию, что-нибудь случится, враги немедленно используют это против нас. Интересы Советского государства требуют, чтобы среди белых эмигрантов усилилась тяга раскаяться и добровольно вернуться на родину. Это надо понять и осознать… Вот почему в начале нашего разговора я спросил, настоящий ли вы большевик?

— Ваше задание будет выполнено, — твердо ответил Любченко и спросил: — Какие еще будут указания?

— Дней через восемь я из Севастополя уеду в Москву. Если к этому времени прибудет Слащов, пусть поживет пока в Севастополе, обеспечьте ему квартиру и надежную охрану. Когда же я буду уезжать, предоставьте ему вагон и прицепите к нашему поезду.

Получив задание, Любченко вышел из кабинета и присел около стола Беленького, который снова вызывал кого-то по телефону.

— Понимаешь, — пожаловался он Любченко, — в Кореизе не могу найти хорошей машинистки. Феликсу Эдмундовичу нужно напечатать несколько срочных документов. Всегда он спешит, ему некогда и во время отпуска. Вот Благонравов прислал ему свой проект обращения к железнодорожникам по поводу взяточничества. Не понравилось, сухо, говорит. Ну и что ты думаешь? Сам начал писать и как написал, правда, он еще не закончил… Вот посмотри.

Любченко взял протянутый ему лист бумаги и вполголоса читал набросанные торопливой рукой строки:

«…Взятка на железных дорогах стала явлением столь „нормальным“, что у многих товарищей железнодорожников притупилась чувствительность… Спекулянты массами за взятку заполняют протекционные вагоны, прорезают в них Россию вдоль и поперек и обволакивают молодую Советскую республику своей паучьей сетью. Всякая прицепка, отцепка, дальнейшее продвижение, будь то отдельного протекционного вагона, эшелона беженцев, продгруза отдельной организации — все находится в прямой зависимости от взятки… Где бы негодяй ни сидел: в кабинете ли за зеленым столом или в сторожевой будке, — он будет извлечен и предстанет перед судом Революционного трибунала… Будьте зорки и бдительны! Пролетарские руки не должны и не могут быть замараны взятками!»

— Сильно! — восхищенно сказал Любченко, делая ударение на последней букве. — Вот талант агитатора! Каждое слово стреляет!.. Действительно, у нас на транспорте так развито взяточничество, что с ним крайне трудно бороться…

На столе у Беленького зазвонил телефон. Когда он закончил разговор, Любченко сказал:

— Я вижу, что у вас работа идет полным ходом и обстановка совсем не курортная… Не похоже, что вы в отпуску…

— Какой там отпуск? — помрачнел Беленький. — Я даже строгий выговор успел заработать.

— От кого? От Дзержинского?

— Нет, от Уншлихта, но из-за Дзержинского. Я знаю, что ты не трепач и могу тебе рассказать… Феликс Эдмундович очень мало отдыхает, ну и чувствует себя неважно. На днях он вызвал Манцева и Евдокимова с докладом о положении на Украине. Вчера целый день составлял план кампании по экономии топлива на железных дорогах и по борьбе с хищениями на транспорте. По его требованию НКПС ежедневно передает по телеграфу сводки о крушениях и авариях. Сегодня утром поручил мне запросить Одесский узел о том, как там идет переход на нефтяное отопление…

— Да, сочувствую тебе… А все-таки за что ты получил строгий выговор?

— Из-за Феликса Эдмундовича. Не знаю, от кого, каким путем Ленин узнал, что Дзержинский чувствует себя неважно и в то же время торопится на работу в Москву. Тогда Владимир Ильич без его ведома на заседании Политбюро провел постановление, запрещающее ему вернуться до полного выздоровления. Я, конечно, не знал об этом. Вдруг получаю от Уншлихта шифрованную телеграмму:

«Сообщите ход лечения и отдыха Дзержинского шифром депешей и заключение врача поточнее о том, сколько еще времени требуется для полной поправки».

— Прочитал я эту шифровку и не знаю, что делать. Если я напишу, что Феликс Эдмундович мало отдыхает и чувствует себя неважно, то за это Дзержинский всыпет мне по первое число. Написать Уншлихту неправду тоже не могу. И решил я тянуть с ответом. Думал, как-нибудь обойдется. Уншлихт все-таки не начальник над Дзержинским, а лишь его заместитель…