Тушью по акварели (СИ) - Лайт Татьяна

- Я правда очень рада, что ты меня нашла! – опять нарушила тишину Мария Степановна, — Не смогла я жить с братцем твоим, прости Господи. Да и стара стала. Это с отцом твоим и матерью мы жили как прекрасные соседи. Они приглядывали за мной, я с тобой сидеть помогала. Яша по-мужски помогал. А как одна осталась, - махнула рукой женщина, - Стало скучно, да и помощи не было никакой. Дети живут далеко. Вот я и продала квартиру и к сестре переехала. Мы теперь тут вдвоем старость доживаем. Квартиры рядом. Но вроде как каждая сама себе хозяйка, — усмехнулась женщина, — Самой найти тебе меня было бы невозможно, да, и не искала бы ты. А я тебя искала и не нашла. Но вот, что значит судьба. И Бог, — указала она на потолок, — понимаешь, Богу все видно, что в душе у каждого. Знает он, что не присвоила. Просто не смогла отдать. Вот и помог душу облегчить. Сам тебя привел.

На этих словах женщина подскочила со стула и убежала из кухни. А мы с моей спутницей сидели в полном замешательстве. Совершенно не понимая, что будет дальше.

Глава 13

Ярослав

Стоило бабе Маше, как она просила ее называть, убежать из кухни. Как Ярослава совсем побелела. Каждая мышца была напряжена до придела. И это напряжение не только сковало тело девушки, оно активно витало в воздухе, отражалось от стен и звенело в тишине.

Время тянулось нестерпимо долго. Я уже сам был готов вскочить и расхаживать в нетерпении по комнате, но сдержался. Да, и ходить-то было негде, кухня у старушки была маленькая. Что никак не сказывалось на уюте. А вот развернуться, чтобы попсиховать было негде.

- Вот, — вернулась женщина к нам, запыхавшись, — совсем ополоумела от счастья, прости Господи, забыла, куда положила. Вот, милая! Это тебе! – протянула сложенные листы бумаги, которые немного пожелтели, местами испачкались, но так же бережно, как это сделал когда-то их хозяин, были перевязаны атласной лентой. Она тоже была «уставшей», немного выгоревшей, изляпанной, - Я не знаю, сразу ты будешь читать, или вечером, когда останешься одна. Я честно, ленту не развязывала, не читала, — немного успокоившись, закончила речь хозяйка квартиры.

Женщина отпила немного из своего бокала, сложила руки на коленки и вдохнула, с улыбкой поглядывая, то на Ярославу, то на меня.

Получив неизвестные листы, Ярослава чуть-чуть обмякла. Но при этом бледность никуда не делась. Девушка сидела и смотрела завороженно на бумагу, даже не сжимая, сложила руки одна на другую, ладонями вверх, на коленях, а поверх лежал сверток. Голова опущена, из-за этого не мог понять плачет она или нет.

- Ясенька, - как можно мягче, постарался привлечь ее внимание, — нам выйти? Останешься одна?

- Зачем? – нервно отреагировала моя спутница, подняв голову с широко распахнутыми от испуга глазами.

- Чтобы прочитать, с отцом, так сказать, пообщаться. Личное это, как ни крути! – мягко вклинилась в разговор баба Маша.

Яся немного успокоилась, опять перевела свое внимание на неизведанное послание, которое задержалось в пути. Она немного погипнотизировала его. Потом перевела взгляд в пустой угол. Опять вернулась к бумагам.

- Нет, — тихо произнесла она, — не хочу одна, — уже почти просипела девушка.

После этих слов, непослушными от нервного перевозбуждения руками она стала развязывать ленту. Узел никак не поддавался. Пальцы дрожали, соскакивали, лента мялась, затягивалась, но не поддавалась.

- Позволь, я помогу тебе! – мягко предложил, ожидая реакции от Ярославы.

Она остановила свою безуспешную деятельность. Руки повисли безвольными плетями по обе стороны от нее. Взял сверток, быстро разрезал ленту ножом, размотал остатки, и вернул обратно хозяйки ее ценный привет из прошлого. Но вместо того, чтобы взять листы, Ярослава потянулась к испорченной ленте, что лежала теперь на столе кучкой мусора. Лоскуток был пропущен между тонкими девичьими пальчиками. Потом один из кусочков оказался в ладони у Яси, вскоре его накрыла вторая ладонь. Так, зажатый между хрупкими ладошками девушки, этот лоскутик, был прижат к щеке, по которой струйками бежали слезы из прикрытых веками глаз. По спине пробежался холодок. Я не знал что делать. Слезы лились рекой, глаза девушка не открывала, переводя сомкнутые ладошки от одной щеки к другой. Мы с бабой Машей молчали. Просто не зная, что можно сказать или сделать.

Ярослава

Смотрю на старую ленту, а вижу свою комнату, освещенную желтым теплым светом, куклу большую на полу, мы с мамой вокруг нее расположились. Мама плетет кукле косички, а я ворошу большой клубок лент, которые я взяла из маминой коробки для шитья. Пестрые, гладкие полосочки скользят по пальцам. Мамины нежные руки быстро колдуют над темными, слегка растрепанными волосами куклы. И вот уже виднеется кончик косы, а я все не могу выбрать цвет ленты, которой ее завязать.

- Ясенька, - обращается папа, который каким-то чудом оказался в дверном проеме, и с большой теплотой смотрел на нас, — твоему мужчине будет не сладко, выбирать наряд ты будешь долго, — наполнил теплым мужским голосом и смехом пространство комнаты седовласый мужчина.

- Ничего, если любит, подождет! – с хитрецой ответила мама.

Она уже ничего не плела, просто сидела и ждала, держа в руке кончик косы, когда же я выберу ленту.

- Такую девушку, грех не ждать. Но ты все-таки выбирай! – указал взглядом он на клубок спутанных лент.

- Они такие красивые! – рассмеялась я, — Не могу выбрать. Вдруг кто-то из них обидится!

В комнате раздался дружный хохот. Мама одной рукой притянула меня к себе и поцеловала в макушку. Следом подошел папа, кряхтя, согнул колени и присел рядом.

- Давай вот так! – предложил он, вытаскивая три ленты, складывая их между собой и обрезая.

- Ох, - только и успела выдать я, на быструю работу лезвий ножниц.

Мама завязала очень интересные, пышные, яркие банты из трех лент. Потом мы пили чай. И разговаривали обо всем.

Приоткрыла глаза.

Рядом со мной все так же, сидели Ярослав Иннокентьевич и Мария Степановна. Они не понимали, что происходит со мной. И поэтому были смущены и напуганы. Босс так вообще, мне кажется, не дышал. Он следил за моими движениями и мимикой, как реаниматолог за выходящим из-под наркоза больным. Но говорить не было желания и сил. Все ждали, когда я разверну листы. И я постаралась ускорить процесс. Руки не слушались, сердце колотилось как ненормальное в груди. Отложив на стол лоскуток о ленты, я взяла в руки сверток. Медленно, с опаской развернула. Это были исписанные шариковой ручкой странички. Я не помнила папин почерк. Но раз баба Маша говорит, что это передал ей отец, то, скорее всего, это он писал.

«Дорогая моя доченька! Я долго думал, писать ли это письмо. Уж больно банально все это выглядит, как в голливудском кино, когда начинаешь этим заниматься. Но я бы очень хотел тебе многое сказать. И другого способа, прости, не придумал. Если ты держишь эти листы, значит, сам тебе это я уже не скажу. Очень хочу верить, что ты читаешь это будучи взрослой женщиной, под боком у любимого мужа, когда уложишь своих деток, моих неугомонных внуков, спать. Если это не так, то прошу меня простить. Меньше всего на свете, я хотел бы оставить тебя наедине с этим жестоким миром в трепетном возрасте. Но я не всесилен. Когда уходить не выбираю. Я верю, что ты меня поймешь и не осудишь.

Ты родилась заведомо в неравных, относительно своих сверстников, условиях. Я, может, и не имел права с седыми висками поддаваться соблазну. НО… Я ни о чем не жалею, и ты не жалей. Я очень люблю вас с мамой. И верю, что у вас все будет хорошо. По-другому не может и быть. Ведь ты самое светлое, самое доброе дитя на свете. Ты как акварельный рисунок, чистая, легкая и прозрачная. Такие дети большая редкость. И я благодарен Богу, что он подарил мне тебя.

Я прошу тебя лишь об одном. Как бы то ни было, прости старика, не держи на меня зла. Отпусти всё плохое. Прошу не для себя, для тебя, чтобы твоя душа оставалась светлой, незатемнённой. А обо мне вспоминай с теплотой и легкостью….»